вырывая дни из календаря,
ты не вырываешь их из своей жизни.
Они пьют так, как будто горе можно вылечить алкоголем.
мы задолжали солнцу
круглую сумму
за те рассветы-закаты,
благодаря которым мы ещё живы.
хочу жить в той стране,
куда уходят мои сны,
испугавшись беспощадной сирены
будильника поутру.
они уходят через тайные ходы,
куда-то в город на тайном материке,
оставляя следы на паркете
и запахи летнего клевера
на ровных простынях.
Когда-нибудь мы уйдём в те двери,
за которыми вечная осень,
мы приручим ветра,
особенно - южно-восточный,
мы сотворим широкие моря,
где духи будут ходить по воде
и творить свои странные чудеса,
ведь в том краю все слепые
видят сочно-
яркие сны,
все несчастные - просто мертвы,
в том краю все люди - любят без меры
собирать звёзды с неба,
ведь за теми
дверьми - вечная просинь,
и запахи волшебства,
там нас ждут верные псы
у порога старинной таверны,
и мы будем небо стаканами пить,
уходить, не прощаясь, в безымянные дали,
разрывая один раз - и навсегда
ту паутинно-противную нить
нашей связи с миром реальным.
Если ты будешь идти чуть быстрее, ну совсем чуть-чуть быстрее, то Земля будет тоже крутиться быстрее, и сутки будут чуть короче, а наша встреча станет чуть ближе, и чуть нервознее будет время, застрявшее между стрелкой и циферблатом.
Потому что я уже шёл, долго шёл к тебе, несколько тысячелетий шёл, я очень устал.
Поэтому я не стараюсь больше раскрутить Землю - я сижу у дороги и смотрю, как падают с деревьев разноцветные листья, и жду, когда же облака начнут проплывать по небу чуть быстрее.
Вечность проходит мимо нас, у неё выступление в цирке, будет балансировать на канате на высоте птиц.
Чужой дым сигарет складывается не в драконов, а только в заезженные штампы,
и в кои то веки, меня не прогоняют.
Шоколад и медовые коржи.
Крупная ссора и неожиданный ответ на письмо.
Нет, всё конечно, зря, только, может быть, не до такой уж степени зря?..
В тебе - пустыня, и во мне пустыня, ни одного живого существа в радиусе бесконечности, так, пара скомканных разбитых самолётов, да обломок стены. Той самой.
И никаких жёлтых змей.
Даже для них всё вокруг слишком мертво.
Совершенная пустота. В нас обоих - совершенная пустота.
Но, понимаешь, в нас разная пустота.
тебе, великому и неприкосновенному, уж разумеется,
всё позволено, всё разрешено,
всё вымерено, всё оплачено,
и, конечно, ты можешь что угодно взять от меня, из меня,
но никак не для меня, да и с чего бы это,
что взбредёт в твою тёмную голову, то и делаешь,
кто сегодня радостнее да и звёздней тебя,
того и казнишь,
нет, конечно, ты бери у меня всё, что вздумается,
но вот это дрожащее воспоминание,
забившееся с перепугу в уголок сознания,
о том, как ты в пять лет,
кормил голубей с руки,
оставь мне, хорошо?
на долгую грустную память.
Если бы я был одним из богов,
я был бы божком тихой, но сильной грусти,
я бы доверил тебе тайну появления на свет мотыльков,
(их делают из живого стекла беспокойные демоны)
я бы купил себе дом у залива,
чтобы вечерами коптить небо не дыханием,
а дымом из труб,
если бы я был одним из богов,
я бы запретил людям вести войны,
(это ужасно глупо),
я бы вписал твоё имя в список тех,
кто вечно счастлив,
потому как они не знают другой власти,
кроме самих себя,
я бы разобрал этот мир на атомы,
и собрал бы снова - но уже совершеннее,
но уже безупречнее,
если бы я был одним из богов.
Она писала сказку ровно год и тринадцать дней.
Я бы не сказал, что эта сказка вышла прекрасной или очень волшебной.
Нет, просто это была странная сказка.
Он жил в доме напротив её, в такой же серой неинтересной девятиэтажке.
Когда он прочёл её сказку, он покачал вихрастой головой и отвёл глаза.
- Не понравилось? - спросила она.
- Не очень, - ответил он.
Она пришла домой, разогрела себе суп, но аппетита не было. Она хотела бы заснуть и проснуться уже кем-нибудь другим, но спать тоже не хотелось.
Тогда она сожгла единственную рукопись сказки в триста страниц в железной старой миске. Резко запахло гарью, бумага корчилась от боли, превращаясь в пепел. Едкий дым поднимался к потолку и оставлял на неё следы.
Она открыла форточку. Краем взгляда она заметила, что у него горит свет.
Она посмотрела на пепел в железной миске, и ей стало страшно, как будто она убила своего ребёнка, которого растила год и тринадцать дней, а потом свернула ему шею.
Она всё же легла спать.
Ночью из миски внезапно появилось сияние, а потом оттуда вылезло три миниатюрных дракона. Она начали летать по квартире, сбивать подвесные лампы и кашлять огнём на покрывала. Когда им это наскучило, они втроём дружно открыли холодильник, оставив на его крышке следы острых коготков, и съели всю колбасу, попутно разлив молоко и выпотрошив пачку хлопьев (о да, она держала хлопья в холодильнике).
Затем из миски полилась золотистая вязкая жидкость. Это лилось испорченное пространство. Оно затопило всю квартиру и принесло с собой аромат смеха. Драконы, выспавшись в заброшенном вязанье, затеяли игру "кто-кого-перегонит-на-разлитом-пространстве". Тот, что был зелёный, врезался спиной в ножку кровати, и автор проснулась. К тому времени пепел в миске стал алым, поднялся в воздух и висел над столом как облако укоризны.
Спросонья, она подумала, что ещё спит, но тут дракон опалил край ночнушки, и пришлось поверить в происходящее.
Она посмотрела на пространство, активно липнущее к тапкам, на часы, которые загадочно указывали стрелками на деление "исправлять", на бумажные звёзды на потолке, что вытанцовывали то ли сальсу, то ли танго, на красное облачко, издававшее звуки скрипки, причём неверно настроенной, и вздохнула.
Три дракончики сбились в единую кучу и смотрели на неё большими виноватыми глазами.
У миски появилось ухо, ухо старика с пучками белых волос, и, кажется, глуховатое.
Выключенный телевизор демонстрировал парад феечек, а радио орало про потасовку волшебников и эльфов в переулке Семёрки.
На стенах то и дело вылезали отростки, подозрительно напоминавшие губы и кривились в недоброжелательной улыбке.
Она взяла дракончиков на руки и с трудом пробираясь через настойчивое пространство, вышла из дома.
Через две минуты она уже звонила в его дверь.
Кажется, он не ложился смотреть сны. Он даже не удивился, когда он заметил троих мифических существ, жующих украдкой рукава её пальто и отвинчивающих пуговицы, такие большие и блестящие, и облачко над её головой, в котором постепенно зарождались молнии. Как будто заранее обо всём знал.
- Ну, и что мне делать?
- А не надо было сказку сжигать
- Но я её для тебя писала.
- Зачем сжигать-то? Просто перепиши. А так ты её убила.
Тогда она села за свою печатную машинку и всю ночь стучала по клавишам, не обращая внимания ни на бардак, учинённый в квартире драконами, ни на алые облака, которых уже хватило не то на три, не то на четыре неб, ни на смешанные запахи веселья и безграничной грусти, от которых то хотелось плясать до упаду, то сжаться в комочек и спрятаться под одеяло.
К утру всё было готово. Тогда драконы растворились в пустоте, пространство уползло в подвалы дома, а облака улетели к восходу.
Бумажные звёзды на потолке встали по стойке "смирно", исчезли лишние губы и уши, замолчали радио и телевизор. Наступила тишина.
- Больше я не буду убивать сказки, - сказала она, глядя, как дворник очищает дорогу от выпавшего за ночь сиреневого снега.
и вот я думал, как же мне тебя удивить,
может, мне заставить небо крошить снег
на твои серебристые волосы,
может, мне заставить деревья дарить тебе яблоки,
спелые яблоки от них ещё пахнет осенью и чем-то очень печальным,
может, мне разрисовать твои окна подсолнухами или петь тебе
журавлиные песни,
может, мне выучить язык камней и рассказывать тебе их
первобытные сказки,
может, мне сшить тебе куртку из моих позавчерашних фантазий,
но всё это слишком сложно,
а легче будет тебя удивить, просто отдав концы,
чтобы ты ахнул и сказал "о чёрт. а ведь он(а) смог(ла) умереть
не раскрывши рта, не выдавши имя тотема поклонения".
вот неизвестные мне птицы клином складываются,
замысловатое оригами,
собираются вмес-те, и улетают туда, где теплей,
а мы остаёмся здесь,
хотя наши души в обнимку сворачиваются,
ищут берлогу/гнездо/дупло на зиму,
а ведь тоже бы хотели лететь на юго-восток,
и чтобы слезится от радости,
и быть похожими на осенние ветра,
но, наверное, просто не судьба,
и мы остаёмся отвоёвывать ненужные нам земли
с озябшими душами порознь -
они стенают в промозглом дупле.
Осенью обязательно надо умереть,
чтобы весной заново возродиться.
где-то в космосе есть планетка
с нелепым названием,
она очень маленькая,
вот как астероид,
и там нельзя чувствовать боль,
там её не_существует,
атмосфера непригодна для её лёгких,
пониженный метаболизм.
но я далеко от этой планетки,
и боль потихоньку сжирает меня
день за днём, отрывая себе кусочек,
я ей советую переселиться куда подальше,
хоть бы и на ту планетку,
но боль - она хитрая,
откормленная моей плотью,
мигает глазищами,
щёлкает клыками,
и остаётся,
и будет оставаться,
пока ей будет,
что поесть,
пока буду
существовать
я.