Перечитывая на ночь рассвет,
утром глотая лёд,
в сотах бродит августовский поэт,
и душистый мёд
заливает ум, и сердце, и мозг;
слаще мёда, сильнее льва –
не судьба, не мак,
не вытопленный в полдень воск,
а калёным дождём
слетающие слова.

15.8.12

Сны потоком с севера и юга
явь с востока
западная полночь всех привечает

кедром и кипарисом
потрясают арьи
Кассиодор основывает Виварии

новый начертывая бестиарий

13.8.12

Северный ветер.
Голова гудит, как кристалл.
Столбик сот,
переполненных мёдом –
словно Пизанская башня
в стеклянной банке.
Снова я не увижу,
как летят Аквариды
в первую ночь августа,
верхогляды- снопы небес
кланяются Иосифу.

14.8.12

Ни града, ни гнева – лишь дождь прохладный, безвинный,
Умаявший солнце разрывистой паутиной.
Дуб, под которым сидели мы – полон зеленых очей, желуди словно осы,
Другой, раскидистый - пуст, озаряет сосны.

Перистоогненным макам – сиреневым, белым, алым -
В точку, в зенит, в крестовину, за небывалым
Соколом гнаться. А что еще остается?
Взапять кузнечики вздрагивают у колодца.

У потаенного озера больше нет островов, их размыло время,
И белокрыльник роняет в тину граненое семя.

12.8.12

Выход, друзья мои,
найден давным-давно –
хвойные монастыри
или небесное дно

над библиями пустынь,
над порывами гор –
или кресты и мосты
кесаревых сестер.

Но, неизбежно благ
под ласками вечных вод,
тихо рожден и наг –
я слышу великий вход.

7.8.12

На небесах
прочищают от молний
горные реки
верой сдвигают горы –

А здесь пыльный ветер,
святая Христина - ливень
на мозаику сицевый блещет

Ива ждет совершенства
склоняясь и нежась, и не дождется
Тополь – ломается, но не гнётся

Дуб, расколотый трижды
за две тыщи лет –
льет из корней потоки

так, что приходит желанье
сквозь него прорубиться в землю
чтоб обустроить родник --

Всё заново, искупались!

Невовлеченность мира – в мир
неотраженность света – в свете
иконостасы-ордена

Кружась, сверкают на балу
тех цареградцев и веков –
Одни лишь фрески молча ждут

когда повыдернет Толстой
последний волос из брады
увидев третий Тадж-Махал

Под купол – танец голубей
сквозь скалы – сник Кастальский ключ
а в Галилее – душный день

Пора добраться до жнецов
леса повыжженные ввысь
уходят к беглецам огня

Гремят в стаканах капли,
Над мельницами туч
Взлетают сухолапли
И рыбу метит луч –

Но, смыв изображенья
Бессмысленного сна,
И выиграв сраженье
У лета дотемна

На спелую рябину
Летит голодный дрозд –
Трескучий сердцевинник
Скитающихся гроз.

28.7.12

Мне снилась пустыня,
а ей, в свою очередь, снился сон –
хачкары, отправленные в изгнанье,

стояли рядами вдоль
железнодорожных путей –
каменные, деревянные, без предела,

миля за милей – и горы с солончаками
хранили их сон. – На самом деле там нет
ни поклонных крестов на горах, ни засоленных птиц,

зато в пустыне Паран у каждой горы
облик-прообраз сфинксов, изваянных позже в Египте.
впрочем ---

и тут внезапно окрасилась
белая рубаха из Табхи, с рыбами и хлебами –
не кровью, а брызнувшим персиком и соком

спелой малины. Продлись, изгнанье.

21-23.7.12

Сердце тучи невозмутимо -
там лихие клубятся молнии.
Сильней всего льёт из краёв,
и каждый сыт этой жаждой
неясных и нежных небес.

У земли – одна только песня:
поглощение, прорастание.
Слит в ней последний облик
с чёрной смородиной смерти,
оплачен медной монетой

неукротимого солнца.

Камень, покоящий нас вблизи,
Мол, забытый вдали,
Неузнаваемых капель бег,
Горы – как корабли,
Кармельский несущие виноград.
Лотосы молний – подрасцвели
Вслед за лозой. На Хермоне – снег,
Когда оторвался я от земли,
Увидел впервые. Полет ,мирадж? -
Знает любой пеликан.
Скрылись следы от последних барж,
И впереди – занебесный стан.

24.7.12 Москва

Хотя я жив ещё, пока ещё
У Уриэля действен нож,
Зарю от мары отсекающий, -
Леса толковников Покалещи,
Куда, куда от них уйдёшь?

Чуть свет – загадку вижу свежую,
Непостижимую уму:
Мир мириад, одежды нежные,
И смерть бессмертная отцежена;
А море? – Моря несть ктому.

22.7.12 Москва,

В Сергиев день – по-южному твердое небо,
живая синь и лучистый свет,
а тучи по-северному суровы,
и никакой укрытости, лес давно вымер, как в Апокалипсисе –
«и моря больше нет» -
кругом подвывает ветер, песнопений в нем не услышать;
ночью читал о птицах преподобного Сергия,
да вот же они! – упругая белая стая
над уцелевшей теплостановской голубятней
заходит ввысь – а под ней, словно дрессировщик в цирке,
молодой ворон; стоит ему вверх – и вся стая, кружась,
ввинчивается в предгрозье;
стоит ей вниз – и он, как будто отталкиваемый тяготеньем,
хлопает крыльями изо всех сил. То ли это игра,
то ли охота. А заполдень – молнии и, вслед за парой громов:
«Заповедь новую даю вам – да любите друг друга» -
ледяной дождь. Снова солнце – и запах осени
впервые почуял. Плывут облака – ликами Сергия, Дионисия
и других-безымянных радонежских бортников и чудотворцев.

19.7.12 Москва

Куда ты идешь, Готама, куда ты идешь в самый полдень?

Сперва в пещеру Кайласа, затем – к реке Годавари,
там, под смоковницей упокоясь, очищусь молчаньем воды,
буду не-ждать не-наступленья вечера, едва различимой звезды,
как только она блеснет – увижу произначальный не-свет,
почувствую холод в хребте –
и, наконец, сломаю кость пустоте.

Куда ты идешь, Готама, в самом начале?
Ты хочешь, чтобы снова Меня распяли?

Но Будда полон чистых не-мыслей
Будда хранит молчание ныне и присно

Молчание пенится, словно в Тихом океане
вал от вулкана Килауэа
и неслышно, невидимо веет:

«Да, я хочу, чтобы снова и снова Тебя распяли
в круговороте миров;
был бы безгрешен – Ты б не страдал и Твои не страдали б
был бы богом – не уловился б на всеспасенье
был бы бессмертным – не умирал бы в молчании
и явился бы всем и сразу,
Вот что наделал Ты – со своими «Да – да», «нет – нет»,
ведь если бы «да» не было «нет»,
то о нем и речь нельзя было б вести».

«Да Тебя и нет вовсе» - шепнет Тебе лукавый Будда,
его царство не здесь и Твое не отсюда
На кресте рядом с Тобой было двое: один выдохнул «да»,
другой вдохнул «нет».
А посредине - что там в молчанье, после крика, свершится?
Кость Твоя, Агнец, не сокрушится.

16.7.12

Прочь из пустынь, где молчит Иов,
Где над луной ворожит хамсин,
В полдень - акаций ночная кровь,
Скалы – как сверженный Элевсин.

Бежим в Галилею – в приют ветров,
Где каждый волен и терпелив.
Ангелу синь покажи и ров,
Каменоломни и сбор олив.

16.7.12

В пятницу, тринадцатого июля, в старой Москве потоп.
Здесь, на горах – только молнии, гром что надо,
Ливня виниловый звук, во сне – затонувший порт
С глазастыми кораблями, да кухня полная града,

Растаявшего мгновенно. Жара теперь не резка,
Не живописен ад и Босх-тайновидец неярок.
Чистый закат. На востоке – зимние облака,
Словно след истребителя вместо радужных арок.

В июле Москва пуста, но шумит, как дракон китайский.
Ни молний, ни радуг, ни ливней – да и кого они освежили?
Зреют чёрные ягоды на сирени, и крылья кленов
Не до конца отвердели – полет немыслим,

А в небесах – всё новые откровенья:
Пётр нырнул и видит – из переполненной сети
Почти все рыбы уплыли. Одна – возлежит на углях.
В волнах цунами видно имя Аллаха.

11.7.12

Мы склоняемся к анархии,
Луговые мотыльки.
Мы – наследники монархии
В центре каменной доски.

Пьем нектар высокогория,
Воду пьем из мятных слов,
Ждём – исчезнет, словно Мория,
Тень у солнечных часов,

И тогда взлетим из лона мы -
Ослепительное «ЗА!» -
Махаоно-аполлонами,
И на крылышках – глаза.

Кружится всё, чтобы целым остаться, с собой расстаться,
брахман осмотрительнее паяца –
он нить золотую напел от земли до неба и океана,
а сына увидел в сердце: «Вращенье – рана,
не больше зерна ньягродхи, но тоньше пальца!»
В легкой вине утонув, влюбленные в танце
наполовину мирны, наполовину – слиты,
над их головами катятся метеориты.
Полюс стоит неподвижно, столпнику подражая –
корень, исток рожденья, алтарь урожая.
Так подбирал я крохи огня в Галилейском море,
просыпанные нежданно – на Столовой горе,
далеко, на Фаворе.

Ты уверовал в крепость роз,
в неразрушимость Рима –
так иди себе мимо.

Ты исследовал дзэн,
а он превратился в чань и в живое
пламя Эллады –

закаленные чайники
из серой глины
и Дельфы свои колоннады -

под дождем
не пойдут к тебе:
ты уверовал, вышел, света не взвидел,

онемел под огнём
молодого вина Галилеи -
неуём, смелее,

чем да и нет.