Антивандальный лифт. Ни надписей, ни лучей,
Ни мата, ни роз, ни рожиц – надраен пол до зела.
Синего цвета стены – пластиковый ручей,
Содранная реклама – и зеркала, зеркала.

С трудом пролезают коляски в узкие двери. Родясь,
Кнопочку не забудь нажать – чтобы пошел наверх
Пустой кабинет укусов – десятисекундная связь
Жгучей, желанней, глубже брильянтовых мирных утех –

Но пережиты войны, а здесь – тягучий надрыв
В полночь и в полдень стонущих канатов и проводов,
Люк наверху – всеконечно заперт, и взрыв
Не долетит по крыше - ни в грудь, ни поверх голов.

Заснуть в октябре невозможно – легче увидеть сон,
о том, как поезд въезжает в синие горы: «Кирие элейсон»,
и азиатский воздух из лона земли рождает хвоистый лес –
но это Москва, и здесь не дождаться таких чудес.

Шел ураган вдоль дома, сады, словно ножиком – вжик!
А что уцелело после погрома – то непременно допилит таджик.
И мне всё чаще видятся – не пустыня Фаран, не кипарис, не с колечком рука,
А город с озером-сердцем, где предсердие – храм, где аортой бежит река.

Проснись ! Иосиф прекрасный видит сны почище моих,
И Александр не напрасно носит броню и стих.
Я бы хотел пылать с тобой не на двух - на одном костре,
или прожить с тобой на прощанье четыре дня в ноябре.

4.10.12

Пятое время года, шестое, седьмое…
их было четырнадцать – не осталось ни одного:
их будет столько, сколько мы любим, сколько приходится ждать.
Редко кто из гостей переступит через порог.


Осени его нетленным крестом,
обмахни своим пестрым подолом –
пусть Егорка-порог
глядит на всех приходящих снизу:
«ну-ка, что там внутри?»
А мы – из зимы
длимся в лето. И ни один из ангелов
не засматривается в чашу, не снимает о ней кино,
а пьёт до конца и навек,
чтоб прийти в себя от любви.

Тыквы по всей дороге, от Крыма и до Орла
лежащие на баштанах, за гаражами, рядком на черноземе
золотые, желтые, цвета киновари, обнаженные знаки

Травы выдраны, высохли или сгорели
и теперь раздолье лишь ветру и тыквам
дождь косыми иголками рот зашивал мне в Туле

бегали последние пряники, блескучие, как тропические рыбы
из Красного моря - и прошел дядька с малиной, словно сизые губы
тогда я вспомнил японскую тушь, увидев бомжей

которых никто теперь не нарисует
стыдно быть нищим солнцем
на Курском Эндзи под зонтом - с возвращеньем!

Минуты слипаются в вечность, вечность сминается в ком
мгновения неуловимы, они не грядут ни о ком
есть такие дали прибытия, которых не перенесть
отбытие красочных поездов сегодня назначено в шесть

А непрестАнно - длящийся праздник – слугой пылает вокзал
здесь надо бежать и ждать - и не миловать, но иное Бог наказал
здесь не-опредЕленность и неясность не может никак надоесть
пришествие осени тяга зимы весны покаянье – их шесть

слов ненаписанных мной ни на стенах, где обретается «я»
ни на иконе, где троицей ясной ангелов зрится семья
ни в Переславле ни в Галилее таких единений не счесть
а избавленье от смуты и бед возможно явится в шесть

Равноденствия ветер…

4.10.12 Москва

Дмитрию Веллеру

У меня под окном таджики пилят яблоню, полную плодов.
В августе шел ураган вдоль дома и развернул ее набок,
она была полна жизни, была и осталась - яблок на ней, как никогда.
В июле спилили липу, явор, крушину и сливу -
они были совершенно целы и никому не мешали.
В этом году я вижу, как за одно лето уничтожают
Теплостанские сады, оставшиеся от деревенских времен -
строители снесли избы, а сады оставили, встроив в них два
длинных дома.

Всё. Спилили. Сперва отрубили ей руки, а затем голову.
Умяли ветки в прицеп и увезли на тракторе.
Сперва таджики набежали вдесятером - на дармовщину нарвать себе яблок,
но они оказались красивыми - и с кисловатым вкусом.
Тогда - наплевали и бросили.
Вся земля сейчас под моим балконом -
в зеленой листве и бесчисленных яблоках, словно в глазах.
Тысячеглазая осень. И зрячая сердцевина пня - на прощанье
напоминает одноглазый колпак палача.
У меня нет слов. Сполна сегодня наслушался
фарсийского языка, созданного для песен и молитв.

4.10.12 Москва

Солнце, солнце с югов – и тучи, тучи с северных рёбер
сушат и осыпают листву, вызолотиться не дав ни каштанам, ни кленам,
только рябина одна, содрогаясь, ныряет в пурпур –

глазастой птицей, глаголицей, которой нет дела ни до слепых, ни до зрячих,
бьётся во сне посредине дня в самых кончиках пальцев.
Вылетела, пробилась, ушла. Стала рыжей, внезапной явью.

1.10.12 Москва

полюбить храм
твоего тела

без надежд -
погрузиться в реку жизни

преложить в тишину
шум водопада и веру

29.9.12

+++
С северо-востока
из глубин степного сердца
дует и дует прохладный ветер

солнце в безмятежье небозабытия
а ангел два свитка несет над морем
Третий сам развернулся

К синекудрому винограду
синяя метнулась сорока
и спряталась в грецком орехе

+++
Полдень
мои руки пахнут лозой
и металлической пылью

четыре монаха
поймались на одну рыбу
сидят у огня
под единственным желтым листом винограда

+++
Вырываясь кизиловой косточкой
из всех любовей
мы бежим к Возлюбленному домой
на берег моря –

голова Иоанна
как созвездье, в волнах мерцает

17.9.12

+++
Без литосферы земля
Распутанный неба клубок
Вслед за парой морских орланов –
Мотыльков исчезающее малая пара
В восходящем потоке

Неуловим адмирал
Неизбежен тростник на ветру
Берег песчаный
Скреплён им не навсегда
И рушится в волны

Ржавых каштанов костры
Грецких орехов след –
Твердых, зеленых –
На утраченных фресках
Инкермана и Херсонеса.

18.9.12




+++
Доспеет многоглазый виноград
Его не тронут обе птицы с древа жизни
Его источат плазменные осы и цикады

Мир мертвецов запутан и блестящ
В проломе горном средь пещер теряет крылья Орион
Синдбаду бы – дождаться корабля

+++
Грифоны в собственном соку
вприпрыжку
бегущие за золотом ледников

Олени пьющие змей как мускус
и раз в столетие
глаголющие новыми языками

И аисты слетающие
на белый купол к абиссинцам –
внутри нет места для птицы рухх
19.9.12

+++
Дух обнимает плоть –
зачем ему мертвое лето?

С башней двугорбый дом
неподалеку от моря.

Спят до весны, не видят осенних мистерий
лилии и тюльпаны;
в жаркой земле – вода живительней крови…
19.9.12

+++
Риму, Эфесу, Праге, Иерусалиму
не хватит реликвий, камней, крестов, алхимиков, пепла и маков –
чтоб расплатиться за каплю мирры в твоей пустыне.

Сердцу ладов не хватит, земле – соцветий, созвездий,
духам не хватит словес, а ангелам – башен молчанья,
чтобы прозреть в тебе, в незаметной лилии Галилеи.
21.9.12

Крым, Андреевка
Сентябрь 2012

Столпник-птица
не летится
со столба да внутрь себя –
слишком чудная страница
слишком древняя земля
И огонь на медном блюде
ввысь идет – не уловить
так позвольте, твари, люди
вас любя благословить

Давай, любовь, начинай свой танец
снова и снова, на жарком льду.
Теперь я спокоен, кровь вытекла вся, ушла
в землю, в воду, в растения, в солнце.
Давай, любовь, неси мою голову
на золотом блюде тому, кто тебе ее подарил.
Мертвым в аду не тесно, теперь я сошел туда
молчаливо петь им о Свете, что пришел во плоти.
Мал я стал, и теперь есть у меня два крыла,
а бегущей воды со мной нет – давай, любовь, начинай,
накручивай смело мои волосы,
заплетенные в пять косиц –
лей на них слезы, лей на них ярость, мне всё равно не до них.
Давай, любовь, начинай отсасывать яд свой из раны;
укрась её розмарином, едва отвернёшься – уста мои выдохнут:
«В метель над тонким ручьем проходи – кусающей круговертью,
электрической тонкой нитью, январской кометой».

Снаружи – ни рая, ни ада,
только листва и дым,
осеннему видеоряду
недостаёт тамады.

Не верь ни пляскам, ни ранам -
трагедьей разит комедь,
и голова Иоанна
молча целует медь.

«Приласкать хлеб. Приветить вино».
(Рене Шар)

Тело омыть огнем, а сердцу плеснуть воды.
Тихо накрыв на стол – камнями украсить книги.
Забыть про венки и смех, с воздухом в спор любовный

Вступить и смолкнуть. Хлеб погрузить в вино,
Землю к небу поднять – пусть рассыпется звездами
В этом осеннем вихре. Пусть поскорей на юг

Двинется север, пусть побегут острова и горы
От полноты любви, от нечаянной песни,
Пролетающей мимо лица.

Флора вносит августовские плоды,
шаг стремителен, словно в начале творенья,
а в кургане - король, и бессолнечный зверь
проточил бестиарий, украшенный щедро -
то терзаемым лосем, то святым журавлём,
то снопом саламандр,
поедающих винные гроздья огня -
тихим ветром с древа познанья
их сдувает всю ночь , но спит человек, и из сердца
снова древо растёт. До утра – не успеть:.
птиц-целитель каладриус
на иконе глядит в глаза королю.
А у странника – песня готова, как лёд,
и дракон молящийся на посошке,
муравьиных евангелий море.

6.9.12 Москва

Убей в себе монологиста,
пускай ему будет мглисто,
и солнечно, и тенисто -
ведь он же прекрасней всех,

так дай же ему авокадо,
и персиков, и винограда
из Божьего рая-сада,
и яблоко, и орех –

пускай поперхнется хитрый,
пускай накроется митрой
и влезет на посох из Крита –
его обыграть не грех.

авва Аммон
никогда не смеялся
из безумия выйти
боялся

пришел к нему авва Ор
и разбил его крепкий затвор

а блаженная Евгения
признала в нем детского гения

Свечку шведскую зажег
и читаю Чжуанцзы
крымских книжечку легенд -
там русалка и фонтан Арзы

там сверкает Карадаг
великан ослепнет злой
лишь пронзит лиловый мрак
Эльпис быстрая молнией-стрелой

Что здесь Путь и что здесь речь
милосердие и честь?
Что здесь храбрость? И углы
выступают все как есть ни на есть

из кубической свечи -
выплавляется душа
что ж, молчи иль не молчи,
Чжуанцзы
обнаруживает шар.

2.9.12

Взгляд королей изувеченных меровингов из нотр-дам
снова ведет в пустыню, где между сфинксовых лап
лежат два камня – песчаник Павла и Антониев гипс-селенит
один рыжеватый, древний – другой как пещерный град

с таинственной щелью, гребнем и столбами как свет
хрупкими – где здесь замысел, а где внезапный покой?
Качается вертолет на ниточке, наблюдателям застит взгляд
неразличимы старец под пальмой и львица, играющая с рукой

24.8.12 Москва

Я спрашивал свою смерть,
где так долго гостит.
Она отвечала: «Здесь!
Не веришь – запри свой скит,

и медленно мы пойдем
туда, где ждет тебя гром».

Я спрашивал свою боль,
когда настанет зима.
Она отвечала: «Соль
всегда обуяет сама,

а, если сладостей ждешь,
то ветер – верней, чем нож».

Молния, лоно, лань,
в камне или живьем –
усугубляют дань,
вымоленную жнивьем.

Дабы обнять предел,
что бесконечно мил,
мне не хватает стрел,
огню – не хватает крыл.