Распятие. Византия 14 в.
[487x600]

Кипр, Панагия Форвиотисса (ту Асину) 12 в.
[699x469]

А вот еще за что обожаю Марию Египетскую:
она не заботилась о том,
платить или не платить динарий Кесарю.
Да и какая с нее подать? Она то здесь, то там.
Архонту мира сего, который ни сегодня-завтра
изгнан будет вон, она уплатила полновесный кинсон, это - да.
А за свою любовь денег она не брала
и полюбила Господа не ради того,
чтобы от Него что-нибудь заиметь.
Есть догадка, что в Иерусалиме
она увидала на крестном древе
живого Распятого.

Про смоковницу мы все знаем, что она, бедная, сподобилась стать символом того самого Древа
познания, от коего дерзнула вкусить Ева и дала Адаму; и тогда, прозревши и увидав свою наготу,
они сшили себе опоясания из смоковничных листьев (кстати, жестких!). Так вот, "не было тогда
времени смоквам", а смоковница чудесным образом - вне времени, ранней весной - произрастить
плоды не смогла, чтобы накормить Господа. И Иисус ее проклинает: "Да не будет же впредь
от тебя плода вовек". Так она стала еще и символом ветхого закона, подмененного преданиями
старцев и книжников. Сразу же после эпизода со смоковницей следует напряженный диалог
с фарисеями о власти, которой Иисус творит Свои дела. "Поскольку скопище священников,
книжников, законников и фарисеев, заболев тщеславием, полагало, будто путем выставления
напоказ измышленных нравов, якобы благочестиво усвоенных ими, вводит правду, вскармливая
своим самомнением спесь, то это их самомнение Писание называет бесплодной смоковницей,
красующейся одними только листьями. Ее, проклиная как бесплодную, иссушает Господь,
жаждущий спасения всех людей и алчущий их обожения, дабы они, вместо того, чтобы считать
себя праведными, предпочли быть таковыми, сняв с себя лицемерный хитон показной
нравственности<...> скорее являя перед Богом внутреннее расположение души, чем перед
людьми внешнюю благопристойность нравов" (Св.Максим Исповедник).
Сосредотачиваясь на смоковнице, как-то упускают из виду гору, а речи о ней Иисуса весьма
знаменательны: "Истинно говорю вам, если будете иметь веру и не усомнитесь, не только
сделаете то, что со смоковницею, но если и горей сей скажете: поднимись и ввергнись
в море, - будет; и все, чего ни попросите в молитве с верою, получите". О какой же молитве
здесь речь и о какой вере? Ясное дело, что апостолы в те дни ужасались, недоумевали,
ждали от Христа немедленного воцарения, а Он по-прежнему только учил, исцелял и обличал.
Но что такое "гора сия"? И почему ее нужно ввергнуть в море? По дороге от Вифании до Иерусалима
никакого моря нет... Об этой горе сказано у пророков (Иер.51:25-26) и в Апокалипсисе Иоанна
(Откр.8:8). "Гора смертносная", павшая в море - это сатана. И не зря Христос говорит: "Имейте
веру Божию" (Мр.11:23). Бывает вера и не Божия, которая "во имя Христа" претендует чудотворить.
Христос открывает тайну, о которой еще раз будет говорить на Храмовой Горе, наедине
Своим ученикам (Мф.24:1-32). В конце времен, когда произойдет "сжатие" (переводят "скорбь",
"туга", "печаль", хотя речь здесь именно о сжатии времени, когда год будет вмещать в себя века),
сопротивник так ожесточит сердца христиан, что понадобится вся сила и вся вера Божья,
чтобы низринуть эту "пылающую гору" в море. На Тайной Вечере Христос покажет, что есть
правда, грех и суд, ясно сказав, что последнее слово об этих вещах принадлежит Утешителю.

София Новгородская, 14 в.
[550x692]

Воскрешение Четверодневного Лазаря, Греция ок.1400
[500x595]

Яко отроцы, победы
Знаменья носяще,
Исчезаем не бесследно
В полунощной чаще.

Там, омыв свои уста
И незримый глазу,
Из одной слезы Христа
Прорастает Лазарь.

Воссмеялись до вершин
Соки корневые...
Марфы полнится кувшин,
Пьет струю - Мария.

Заоконные трели и скрежет птичий
Тихо так еще не примчались долбить асфальт
смуглолицые, гортанные памирцы
Облака над Коньковым, как подуханы овечьи
исчезают и манят то ли поспать полчаса,
то ли проснуться
Самолет иголкой на нежную нитку
ныряет в невидимый необъятный лазурью
воздухоход,
выискивает Внуково,
а зинзиверы дразнятся:
"Лази, лази, Лазаре,
долази до нас!"

Утром вчера
легкая крупка снега
падала и растворялась
в предпричастных стихах
затрепанного киевской печати молитвослова
я сидел на скамейке ветер леденил по-волчьи
в храм протиснулся позже
прямо к Феодоровской лицом в костер свечей
а читали о Моисее и Купине несгарающей
захотелось разуться (в Японии и у ипиопов
так и делают, видел сам)
и о том как Премудрость
всегда веселится с сынами человеческими
но я себя чувствовал сколком сухим, не сыном
пока не прочли о Благовещении
Причастясь вышел на полузимний холод
(уж лучше пурга) и побежал за чилийским мерло
И когда наконец к вечеру распогодилось
в тучах прорезалась золотая рыбина
А сегодня брел по Тверской
с непостизаемым Паламой в кармане
(рядом с ним на пару
уместился "Хлыновск"
Петрова-Водкина; раскрыл наугад:
"...Плохо кончил Акундин, сапожный мастер")
Елисеевский снова в зеленых сетях
попался туда же и дом в начале Большой Полянки
Василий Блаженный окончательно свихнувшись сияет
пустой витиеватой рамой где нет иконы Покрова
или Николы Великорецкого
молчит на Варварке Ипатьевский переулок
но все искупает солнце

Древние врата Ипатьевского монастыря в Костроме, первая половина 16 в.
[360x685]

Спит Иисус, облокотясь
на белый камень,
и видит во сне смоковницу,
на ней распустился Феникс.
« - Ты, Феникс, сама вселенная:
слепая и вещая».
Она Ему отвечает:
«Не небо и не земля
рождают-кормят меня,
а возносят меня
крылья огненные.
Избавлена я от мира –
тем и живу.
Когда я умру – тогда
буду с ним связана тесно;
больше не буду пытаться
продлить молнию.
Проснись, пробудись, вставай!
Ждет тебя Самарянка».

В последний день в Питере
радостная печаль меня ловила,
но не поймала,
и, посозерцав пустоту костела
Святой Екатерины на Невском,
я захотел увидеть Владимирскую.
Там я застал ремонт, белую краску, капель,
малярши в левом приделе купались в свете,
а прямо посредине встретило меня Распятье,
и лучше бы мне упасть, не туриться далее,
однако ж меня манили
отдыхающие над Царскими вратами медные ангелы,
Одигитрия в бисере - и синий, нежный взор
Нерукотворенного Спаса,
«освященного самим Иоанном Кронштадтским».
Серафим Саровский смотрел на удивление скорбно
(нигде больше на свете я не видел его таким,
ни на одной иконе иль фреске),
но никогда ничего не бывает впусте,
и, присмотревшись, я понял, что скорбь Серафимова не напрасна.
«Владимирская» слева, в киоте – сверкала кислотными красками,
а придел возле Нея был по-сказочному расписан «под 19-й век
Киево-Питерского барокко»,
и там из парчевых цветов глянула на меня,
будто из Дантовского Земного Рая,
Царская Семья – а в других лугах гуляли
патриарх Тихон с митрополитом Серафимом Чичаговым,
Иларион Троицкий, батюшка Иоанн Ильич Сергиев,
блаженная Ксения и Бог весть еще кто;
не хватало мне только Леты, чтобы все забыть,
и Эвнойи, чтобы вспомнить – и навсегда! –
все только благое. А добила меня надпись у кнопочки,
к которой я чуть не приложился, пытаясь сквозь стеклушко
приложиться к частице мощей Серафима Вырицкого,
коего старца и новописанная икона
храм украшала; было написано: «Для вызова алтарника
звонить три раза». Но как мне представилось
в равной степени глупственным,
если я сейчас позвоню, и алтарник примчится
и откроет мне стеклушко, дабы я поцеловал самую часточку –
так и тот оборот, что я буду звонить,
а алтарник возьмет да и не придет (время было послеобедное),
то я решил уйти себе тихо, тем паче, что рядом уборщица
пошаливала шваброй. И тут я нашел в полутьме
(свет из окошка в углу сгущал ее, падая на резные сундуки)
и Лету свою, и Эвною – старинного Спаса Нерукотворного
с ликом загадочным и сухим, северных писем,
и Архангела Михаила,мерцающего надо мной
благодатным мечом и крилами:
«Для того и мертвым во аде было благовествуемо,
чтобы они, прияв суд по человечеству плотию,
жили по Богу духом…»
И хорошо стало на сердце, и не смогли меня больше смутить
ни Параскева Пятница в облацех медных,
ни двое кудрявых очарованцев с крылушками,
воздымающих голый латынский крест
с таинственными буквами «СБ»
(в костеле, по крайней мере, греческими буквами
на Корсунском кресте за престолом
было выведено IHC);
ни даже инвентарные номера,
намалеванные на спинах
Богородицы и Иоанна,
предстоящих у Распятия…

30.3.09 – 4.04.09 СПб. - Москва

Тут у нас на Москве
все некстати забегали с вербами
и в магазинах уже выкинули куличи,
но Серафим Вырицкий понахмурился
да и дунул с северо-запада снегом,
сурово напомнив:
«От Меня это было…»
Мадонна будет зажигать в Ильин день
на Дворцовой площади в Питере.
«И сам Пиотровский ничего поделать не может!»
А вчера был день рождения
смиренно-гордого Андерсена,
предсказавшего Дагмаре: «Ты еще вернешься!..»,
коего почему-то причислили к сказочникам.
Завтра – к тому же – день рождения Андрея Тарковского,
да мало кто теперь смотрит в него,
все больше – сквозь него, незнамо куда.
И завтра Наталию Леонидовну Трауберг,
озвучившую для не знающих аглицкого
«гениальнейшего юрода» Честертона
и «духознатца» Льюиса,
отпоют в самый день Похвалы Пресвятой Богородицы
на Успенском вражке,
в церкви Успения в Газетном…

У одного византийского вельможи был сын Павел. С детства он молчал, а если скажет
слово, то всё о рае да о рае Божьем. Есть два царства: Царство Небесное – там ясно Себя
являют Отец и Сын и Святой Дух, там Матерь Божья и святые серафимы и прочие ангельские силы, там мириады святых; и есть Царствие Земное – рай на земле, там
безгрешные звери, птицы, рыбы, растения и разные полунезримые твари живут,
овеянные Духом, однажды навещенные Спасом – ожидают общего воскресения.
Вход туда – только избранным, из самых тихих святых, кротким, ко всей твари
милостивым; таким был Исаак Сирин, таким был и Павел.
Едва исполнилось Павлу двенадцать лет, отдали его в монастырь в Пафлагонию.
Очень он просился в тот монастырь. И был послушен, задумчив и быстр, сна почти
не вкушал, утешений не желал, молился без голоса, молча. И никто не мог понять,
чего он молчит, что скрыто за его молчанием? Петь он почти не пел. На вопросы – так,
знаком что-то укажет или глазами. Вскоре все перестали его тревожить. И средь людей
он – один.
Внезапно Павел себя проявил – а гаданий и домыслов о нем после этого случая
возникло море. Кипятили-варили в чанах смолу для корабля. Павел и еще трое послушничков следили за огнем и помешивали, один ссыпал свежие комья смолы
в чан… Взбурлила смола, вспыхнула и потекла – огонь был слишком сильный.
Тогда Павел раздумчиво обнажил руку, погрузил ее в жерло, в самую вскипь.
И размешал смолу. «И при этом даже в лице ничуть не изменился!» - так врал
монашек, поддерживавший огонь. На самом деле лицо Павла содрогнулось – так,
будто под утренним ветром рябь по озеру прошла. И преспокойно Павел вытащил
руку из котла, обтер ее и погрузился в свое обычное созерцание.
Что тут закрутилось! Крики, слухи, толки и перетолки: «Святой! Павел Послушливый!
Нетлен, аки в будущем веце святые будут! – Нет, колдун! Молчальник и волхв, ближе
всего ему сия смоляная уварь, адская! И потому не-вре-дим!» Не возмог игумен успокоить братию. А наедине спытал он Павла: «Скажи ради Господа Иисуса, где ты был
умом в тот миг?» - «Я был… в раю». Игумен убоялся. И не принял на веру слова Павла.
Ночью снится многим братьям один и тот же сон, да и не сон: очутились они в раю.
И в раю встречают они летящего по воздуху Павла. «Это – рай? – спрашивают по-глупому. – «Да, и я в нем живу… Вы возьмите на память любой подарочек. Вот и будет
вам знак – в уверение. А мне навсегда придется теперь уйти из монастыря…»
Когда они проснулись – увидали у себя в руках кто что сорвал: сладкую травинку,
веточку пальмы, шиповник и мирт, нард и крокус – все благоухало. И от радости,
что побывали они в раю и принесли оттуда неувядающие подарки, словно пьяные,
побежали они показывать райские вайи всем остальным, а про Павла тогда забыли.
И он в то же утро ушел – пока хватились его да начали славить «райским садовником»
и «Павлом смиренником», был он уже далеко – в Иерусалиме. Поклонился Павел святым
местам и отплыл на Кипр. Там в отшельничестве прожил он некое время – но и там
прославился, тогда уплыл он в Элладу. И был ему голос с неба: «Взойди, Павел, на гору
Паригорию, там узришь Лице Мое!»
Взошел – и стал невидим: облако укрыло его.

Для Мариина стоянья
Огнеходочка сгодится -
А иначе лишь молчанье
Пререкаемо продлится;
Из египетской пустыни
Гонит Гоголь крик прелестниц,
А Зосимы в Палестинах
Жгут, шутя, осколки лествиц.

31.3. - 1.4.09 Москва