Время – миг настоящий,
Где будущее в прошлое канет
Или отразится вспять –
Неудержимо льнёт
К умирающему Августину.

Под ударом вандалов
Рухнут Гиппон и Рим,
У корней смоковницы
Рунами блещет секира.

Еще немного – и небо Фаюма,
Полное эллинских глаз,
Свернётся, чтоб распуститься
Не пеленой, не надгробным
Портретом любви и мира,

А Светом живым
Превыше ума и слова,
Чувств и объятий тьмы.
«Возлюбленный! Делай что хочешь».

12.9.09

На пиру Ирода, насколько я знаю, никто не покаялся. Смерть Иоанна никого там
не "преобразила", да и не могла преобразить. По воскресении Своем даже Иисус
не явился Ироду: на самом деле Христос Ирода просто щадил, как объясняет
Ориген заковыристому Цельсу.
Правда, особняком стоит фигура "спекулатора". На некоторых иконах 14-17 вв.,
да иногда и позже, он изображен не в виде "подлого палача", а почти вот "ангелом",
только без крыльев. Вид его благообразен, лицо не "искажонное", а скорее грустно-
спокойное. Он исполняет волю Божью: усекает главу Иоанну, дабы тот духом сошел
наконец в шеол и там проповедвал Сына, пришедшего во плоти спасти мир...
Ирод был идумеем и ненавидел иудеев. И держал Предтечу в темнице не только
потому, что тот обличал его за женитьбу на Иродиаде, но еще и для того, чтобы
скрыть его от фарисеев, как бы сберечь, и досадить им. А Иоанна он "любил послушать"
и, возможно, ждал от него знамений, "почитая его за мужа праведна". Но Иоанн, как
известно, к земным властям был суров, чудес не творил, только обличал и проповедовал.
И храмовое священство, и Ирод, и фарисеи были для него "порождениями Эхидны"
(жено-змеи, кусающей собственный хвост, то есть "века сего"). В конце концов на пиру
в честь своего дня рожденья, дав слово своей падчерице-плясунье подарить ей
"до полцарства своего" и "ради всех присутствующих", Ирод "опечалился весьма",
но "выдал головой" Иоанна Иродиаде. Услыхав о силах, действуемых Иисусом,
Ирод упрямо твердил, что это "Иоанн восстал от мертвых, коего я усекнул".
Очень ему хотелось увидеть живого Иоанна. И снова присвоить его себе.
И оправдать свою хитрую "слабость". И выдать ее за волю Божью.
А Иоанн - он умалялся всё далее и далее; заточенный Иродом в башню, он,
будучи совсем одинок (хотя ученики к нему приходили), усомнился даже на миг
в Виденном и совершившемся на Иордане: "Ты ли Тот... или другого чаем?"
Он, в темнице, поистине застрял между светом и тьмой ("Свет медлит. Доколе?"),
между Новым заветом и Ветхим. Но здесь Господь, по непостижимому Своему
промыслу, через нерешительность Ирода, через безумство Иродиады, танцем змеючки
и "умницы" Саломеи (ведь не забрала себе полцарства, а пошла к маме и спросила,
чего попросить у дяди!), и, наконец, рукой спекулатора призвал Иоанна из тьмы
сначала в шеол, благовестить мертвым, а затем и "в чудный Свой Свет", когда
Сын, Единственный, сошел во ад и победил смерть.

На растрескавшейся доске
из слоновой кости -
Иоанн один: отплясали гости
и со Иродом вместе сошли в шеол;
а Креститель белую пустыню обрёл -
место света и чистого ожиданья,
пустоты, усмиряющей
земные рыданья.
Под землёй она,
не видна, не слышна,
между ней и адом стоит стена,
сквозь которую слышен Предтечев голос.
Срублен гранат,
и последний колос
давно обмолочен;
горит тростник, где-то флейта играет,
и слышен крик
Саломеи, танцующей
словно во сне.
Пробудился -
меч блеснул. В темноте.
"Так и быть, подобает мне
умаляться, а Жениху - расти..."
Бьёт фонтан из горла.
Сгладились все пути.
Пред рассветом
короткой ночи
главу окружили павлиньи очи.

11.9.09

"Се Агнец Божий" (с житием Иоанна). Русский Север, 17 в.
[541x699]

Атласов видел вдали Алаид –
у курильцев, сиречь айнов, жила легенда,
что сия вулканическая гора необычайной красоты
находилась во времена незапамятные
на юге Камчатки, посреди озера,
и своей высотою отнимала свет у других гор;
они на нее негодовали.
«…Алаид принуждена была от неспокойства удалиться, -
повествует Степан Крашенинников, -
и стать в уединении на море;
однако в память свою на озере пребывания
оставила она свое сердце,
которое по-курильски Учичи также и Нухгунк,
то есть пупковой, а по русски сердце камень называется…
Путь ее был тем местом,
где течет река Озерная,
которая учинилась при случае
оного путешествия: ибо как гора поднялась с места,
то вода из озера устремилась за нею,
и проложила себе к морю дорогу».
И в Япан-стране соответственно
есть такое же предание о священной горе Фуджи,
обитавшей некогда посредине озера Бива,
но затем ушедшей на восток, ближе к Великому Океану.
На языке айнов Фуджи ведь и означает «огонь»…
То же самое совершил император Александр Благословенный
в стране «Росы Западной Азии»,
скрывшись из Таганрога…

Атласов отобрал у айнов
странного пленника: «Подобием кабы гречанин:
сухощав, ус невелик, волосом черн».
А был то японец Денбей,
плывший в «Индею» на бусе из «Узакинского восударства».
У курильцев же «взял он Володимер
сребряную копейку, весом блиско золотника,
а полоненик называл ее индейскою копейкою».
Себя называл Денбей «индейцем»,
по названию столицы Опоньского царства, Эдо
иль «Ендо». Атаман отправил его чрез Якутск в Москву,
и осьмого генваря 1702 японец предстал в Преображенском перед Петром.
При крещенья Денбея нарекли Гавриилом,
дали ему «утешенье»: «Когда он подучит русских робят
японскому языку, его отпустят в Японскую землю».
Но и в 1710 Денбей-Гавриил напрасно бил челом императору
об отпуске его в свою землю…
Хотя он и говорил немного по-русски,
но в «скаске» его Япония слилася с Китаем
(на слух он перепутал слова «Китай» и «Акита»),
вот и вышло, что он бывал морским и сухим путем
«в китайских городех, которых по их японскому языку называют:
Акитай, Квота, Нощро, Тонга, Фиага…
А китайцов де у них с японцами считают за одних людей,
потому что у них идолопоклонение и язык и писмо и обычаи одни…
А про Господа Бога, создателя неба и земли,
он, Денбей, спрашиван: в Него они веруют ли и где ево исповедают?
и против того он сказал: Создатель-де неба и земли
живет год на земле, а год на небеси, только-де они его не знают,
а своих де богов называют они разными имяны:
Амидаками, Токи, Хачимам…
И креста Христова у них нет же,
и иных никаких вер они, японцы, не принимают
и быть иным верам не велят. А в Японской де земле владетель их или царь,
которому имя Кубо-Сама, да вподобие патриарха Дайро-Сама,
да меньше того Дайра властью Кинчю-Сама, живут во граде Миаке,
а иное царь их переезжая живет в городе Енде».
Так по-простому и вполне пророчественно Денбей
нарисовал разрешенье извечной русской сказки о Правде и Кривде,
А закончил он, как всегда, неожиданно: «А родится де у них золото,
серебро и делают камки и китайки, а жемчюгу и каменья дорогого
у них нет, потому что де у них жемчюгу и каменья никто не носит».

«Чукотская девка Иттень», в крещенье Татьяна,
родом была «с вершины реки Куки», сиречь Коюк,
впадающей в Нортон Бэй; ее похитили еще десятилетней девчонкой
«зубатые чукчи», эскимосы с островов Берингова пролива.
Через два года ее продали на материк
одному оленному чукче, который дал за нее копье из железа
и два пыжика. Через год променял он ее в низовьях Анадыря
на медный котел; и досталась она казаку Шипунову.
Так вот, говорила Иттень,
что племя ее «никогда по-чукотски
лиц своих не шьет», а лицо у нее было «вышито»
уже в плену зубатыми чукчами. Азиатские эскимоски
тоже «шьют» себе лица, покрывая рисунками подбородок,
нос, щеки и тыльную часть ладоней; американские
татуируются слабо, разве что к югу от Юкона.
«В старину делали они «Тату» или изпещрение на подбородке,
на грудях, на спине и на прочих местах,
но таковое обыкновение ныне уже выводится из употребления», -
пишет в 1805 капитан Лисянский.
Железа и меди, по рассказам Иттени,
нет на Большой Земле, «крепостей никаковых
от неприятелей не имеют». Женщины заплетают власы
в две косы, а мужчины «волосы оставляют напереди
ровно с бровями, а назади с самого темя до затылка режут ножами».
«Еще же бабы и девки носят на лбу кружки белые, светлые,
а какие, серебреные ль или оловянные», она не знала.
Нарты они делают из китовьих ребер и щек.
Между Большой Землей и Чукоткой
есть пять островов, из которых на трех восточных
обитают «зубатые». «Четвертой, третьего больше,
в левую их сторону, такой же тальник мелкой есть,
и живут люди уже не Зубатые, и носят платье по тому же,
птичье и оленье и из китовых брюшин и весьма многолюден»…

Со времен древнего царства Чжоу
китайцы сбирали дань с полунощных стран.
Среди них в подданстве была и Камчатка,
приведшая к повиновению Сыну Неба
и самый дальний народ xiuxi;
«Черный воин» брал у них шкуры белых медведей
и моржовую кость – мастеря из клыков «морских бегемотов»
сосуды для ритуальных возлияний (они встречаются даже
в египетских пирамидах Нового Царства).
За 4-й главой третией книги «Путешествий» Марко Поло
в издании Рамузио 1559 следует вставка,
возможно, сделанная самим путешественником:
«Если, оставив гавань Зайтум, плыть на запад и несколько на юго-запад 1500 миль,
то можно достичь залива Хейнан; длина этого залива равна двум месяцам пути,
если плыть по нему на север.
Вся юго-восточная сторона этого залива
омывает берега провинции Манзи, а к другой примыкают провинции
Аниа и Толоман… В этом заливе бесчисленное количество островов…
И есть на них много песочного золота… И еще есть медь и другие вещи…
Этот залив так велик и столько людей живет,
что он кажется как бы особым миром».
Речь идет, скорее всего, о юге Юнаня или севере Аннама,
но во времена «великих открытий» всех очаровала идея,
будто Аниа – это «остров Иезо», Сахалин и Курилы, где живут айны,
а Толоман – это Камчатка, где жители сами себя зовут «ительмен»;
а Chorcha Марко Поло суть чукчи; особый же мир по берегам залива Хейнан
есть Аляска, или, как тогда говорили, «Алякса».
В генваре 1725 Петрус Император, уже смертельно больной,
по-видимому, отравленный Монсом и Екатериной,
скажет Апраксину: «Худое здоровье заставило меня сидеть дома;
я вспомнил на сих днях то, о чем мыслил давно и что другие дела
предприять мешали, то есть о дороге через Ледовитое море в Китай и Индию.
на сей морской карте проложенной путь, называемый Аниан,
проложен не напрасно… Оградя отечество безопастностию от неприятеля,
надлежит стараться находить славу государства через искусства и науки.
Не будем ли мы в исследовании такого пути счастливее Голландцев и Англичан,
которые многократно покушались обыскивать берегов американских?..»
Времена святости и покорения всех языков во имя Христово
давно сменили века исследований и «славных» захватов.
Петр не знал, что еще в царствование его деда Михаила, в 1643 году
голландский кепстен Фриз, выйдя из Батавии, достиг Больших Курил,
назвав острова Итуруп и Уруп в честь «Ост-Индской Компании» и «Генеральных Штатов», проплыл вдоль восточного берега Сахалина, открыл залив Терпения,
присоединив новооткрытые земли к тем самым Штатам и Компании,
и возвратился на Формозу. К счастью, Штаты об этом быстро забыли.
А пролив Анианский, известный эскимосам, колымским казакам
и «зубатым чукчам» с островов Диомида и святого Лаврентия,
был открыт окончательно по наказу Саардамского плотника,
капитан-бааса Питера Алексеева, сына Нарышкина.
Требовалось еще найти «землю Иоанна да Гамы»,
открытую апокрифическим мореходом еще в 15 веке
по пути из Макао в Мексику…

Еще в самом начале царствования Петра Первого
хитроумный Лейбниц, уповая на энергичность молодого царя,
пытался в Ганновере передать чрез Франца Лефорта записку о реформах,
необходимых России. Среди прочих советов,
упирая на развитие картографии, астрономии,
навигацкого дела, этнографии, геогнозии и естествословия,
Лейбниц прямо говорит о желательности выясненья пути
между Азией и Америкой.
В 1711 он пишет о том же самом Якову Брюсу,
сподвижнику Петра и Лефорта по «Нептунову обществу»
(если даже не основателю!): он просит подробно сообщить ему донесения тех,
кто по приказу царя хаживали в Сибирь и к «Ледовитому мысу» Eiss Cap:
«Никто не может лучше царя
разрешить миру это сомнение, и это будет славнее
и даже важнее, чем всё сделанное в своё время египетскими царями
для исследования истоков Нила».
Казалось бы, при чем здесь «истоки Нила»?
Куда разумнее было б сравнить предбудущие плавания по наказу Петра
с финикийской экспедицией, по повелению фараона Нехо
обошедшей вокруг всея Африки. Но Лейбниц метит дальше:
Древний Египет минул, занимаясь выяснением чисто богословских вопросов,
пускай и связанных с судьбами Земли; он передал нам свои точные знанья;
та же судьба постигла и Империю Ромеев;
а теперь пальма первенства и, главное, мощь навсегда
перешли по воле Божией к «северной Пальмире», новому Риму-Египту,
в коем совокупились все царства на берегах Невы…
Лейбниц выступает, по сути, новым «старцем Филофеем»…
Он авансом отводит Петру эту роль. В сентябре 1712
снова пишет он Брюсу о желательности в России
лингвистических изысканий и магнитных наблюдений,
о поисках морского пути в Тихий океан; если вспомнить,
что становленье Руси совершилось при переносе столицы
с юга на северо-восток, то нельзя отказать нашему философу
в проницательном, целостном видении. Питербурх на северо-западе
призван открыть главную тайну северо-востока. В письмах царю из Вены
Лейбниц напоминает о том же самом проекте. А в 1716 он проводит с Петром неделю
на водах в Пирмонте. Две пространные записки, поданные им тогда чрез Шафирова,
возымели действие на Петра. В письме к Бурге 2 июля Лейбниц радостно проговаривается: «Я надеюсь, что чрез него мы узнаем, соединена ли Азия с Америкой…»

Карты Московии и Сибири попадали на Запад
самыми разными путями: посол великого князя Василия
к папе Клименту VII составил в Риме чудесную карту,
где впервые обозначалась Югория по правому берегу Печоры.
В 1542 немец Антон Вид выведал в Вильне многие тайности
от бывшего окольничего Ивана Ляцккого – в устье Оби поместил он
обнаженную «Золотую бабу», коей поклоняются самоеды
(югра ее вынесла из пылающего Рима в 5 веке по Рождестве Христовом);
к западу изобразил он «абьдори», к югу «город Сибирь».
между Обью и Мезенью разместились в лесах «великая перм»,
«Тумен великий», «коньдорнi», «вагуличь», “iuhri”…
Голландец Исаак Масса, живший в России в конце царствования Бориса
и в начале Смутного Времени, хорошо изучивши русский,
вошел в доверие к царевичу Федору Годунову, и тот собственноручно
нарисовал прекрасную карту, которую затем зело хитрый Масса
увез к себе в Нидерланды, и в 1613 ее тиснул с обширными комментарями
Гессель Герритс под лаконичным названием “Tabula Russiae”:
там было всё, вплоть до низовьев Енисея и землицы тунгусов,
так что запрет царя Михаила Романова на любые плавания иностранцев
по Лудовитому океану на восток и север – оказался как бы и недействительным.
Что же касается Петра Первого, то он дарил секретнейшие карты
Дальнего Востока своим любимцам: у Гомана в Нюрнберге
в 1725 году был выпущен атлас, в котором под нумером 88 впервые в истории
изображена Камчатка. Видимо, Петр вполне ощущал себя
не только Императором Всероссийским, но и протектором всех земель
от Голштинии до Каспия и до «Земли Иедзо», что по-японски значит
«страна северных варваров»… Скромный и нерешительный командор Витус Беринг
ничего не напечатал о результатах своего первого плавания,
совершенного по «наказу» Петра, написанному царем за три недели до смерти;
был подан только краткий «Отчет» в Адмиралтейство с приложенной картой.
И вдруг в «Описании Китая» французского иезуита Дю-Гальда (Paris, 1735)
публикуется краткий отчет о Первой Камчатской экспедиции, вкупе с картой,
составленной Д’Анвиллем в 1732, по свежим следам… Дю-Гальд объясняет,
что карта была послана (кем?) Польскому королю, а королем переслана Дю-Гальду.
По-русски «Отчет» напечатан впервые только в 1847 году, при Николае Первом…

В одном из атласов Семена Ульяновича Ремезова
был найден в 1914 году Багровым
известный ранее только по свейским копиям
«Чертеж Сибирския земли», составленный в Тобольске
в 1667 году, по указу царя всея Великия и Малыя и Белыя России
Алексея Михайловича, рачением воеводы Петра Годунова.
Там нет никаких намеков о пути с Колымы на восток.
Но в 1672 чертеж был переиздан с объяснительным «Списком»,
в котором впервые всплывает «необходимый» камень:
«А Амурским морем в Китайское царство ходу нет для того,
что лежит камень кругом всея земли,
от Мангазейскаго моря до Амурскаго,
и тот камень протянулся в море,
и около его обойти никто не может для того,
что льды великие притискают и ростирают.
А взойти на него человеку не возможно,
а есть проход в Китайское царство…»
В анонимном «Описании новыя земли,
сиречь Сибирского царства», сказано так:
«И от Байкала моря пошел пояс камень великой
и не проходной позаде Лены-реки, а пошел тот камень далече
в море-океан на пятьсот поприщ,
и для того с Лены морем в Китайское государство и в великую реку Амуру
проходу и проезду нет».
Камень тот или Нос,
как именовали его в дальнейшем,
есть то ли Шелагский мыс, то ли Чукотский полуостров.
Великоустюжанину Семейке Дежневу, конечно, не было дела
ни до Америки, ни до Азии: он искал и нашел
«коргу», богатую морскими зверями, обогнув, сам того не ведая,
«необходимый Камень», по-чукоцки Рыркайпий, «моржовый мыс».
Собственно, «необходим» сей Нос только из-за льдов,
о чем и рассуждает далее автор «Списка»:
«А от усть Колыми реки и кругом земли
мимо устей рек Ковычи и Нанаборы и Ильи и Дури до каменной преграды,
как бывает, что льды перепустят, и до того камени парусом добегают в одно лето,
а как льды не пустят и по три года доходят.
А через тот камень ходу день: а как на него человек взойдет,
и он оба моря видит – Ленское и Амурское;
а перешед через камень, приходят на реку Анадыр
и тут промышляют кость рыбью.
А на той земли живут Гилянские люди;
а противно устья Камчатки реки вышел из моря столп каменной,
высок без меры, а на нем никто не бывал…»
И предтеча Владимира Соловьева Юрий Крижанич, сосланный в Тобольск в 1661
для-ради составления полного Лексикона славено-росского,
общаясь с «воинами Ленской и Нерчинской области»,
определенно узнал, «что Сибирь, Даурия, Никания и Китай (или Сина)
с востока омываются одним сплошным океаном».
А в 1687 году в Амстердаме бравый бургомистр Витсен
впервые изобразил «необходимый Камень» на карте:
на месте Чукотской земли нарисовал он Seres Kamen nos Over de Klip,
у северной оконечности коего приписал: Nebchodimy nos ofte Onmeydelyke hoek.

От поэтики далёк
тлеет в поле уголёк
разувается сестра
у погасшего костра -
вострогрудая Луна
погружённая в Овна
и стареет - не уснуть! -
пилигримов Млечный Путь
Из колодца Флор и Лавр
Рим не видят седмиглавый
огонёк в расплёвках сер -
там Цветаева, Бодлер
Скакунов заворожила
молчаливость Михаила

31 августа 2009

Святой Керамидион с древними пророками и апостолами (необычно - среди апостолов Иоанн Предтеча).
[466x699]

А вот и фреска из Мирожа, 12 век...
[699x466]

Cильная родила Сильного
в доме хлеба, средь разбитых яслей;
пробивалась трава,
кони паслись вольготно -
от костров далеко отошли пастухи,
созерцая небо, встретили ангелов.
И один из них искушал Иосифа
там, где древле Ангел иной
боролся с Иаковом до рассвета.

Сильная родила Распятого
под крестом, сползая на землю -
там Ей небо увиделось въяве,
но крика Она не слыхала:
увёл Её восвояси
Иоанн вездесущий.
После Она обнимала
плотью Уснувшего, яко мертвого -
слёзы предвозвестили
боль Воскресения.

А, когда она умирала,
о своём услыхав отшествии
от архангела Лица Божия -
в синеве, огне, тишине
Сын сошёл, и Её новорожденный облик
взял и на руки крепко
принял: Сильный - Нежную.

29-30.8.09

[513x699]
По Успении
пречистой Богородицы
Иоанн вглядывался в Её лицо,
Павел целовал Её стопы,
Петр молился громко и пел псалмы
с остальными апостолами,
Фома боролся с волнами,
торопясь и не постигая,
Магдалина, Саломея, Сусанна
молча несли ароматы,
ничего уже не боясь.
А Иерофей и Тит,
Тимофей, Дионисий Ареопагит
внезапно узрели
сошедшего Сына -
с ангельской силой,
в херувимском вихре
взял Он детскую душу Марии;
отсечённые кисти Аффония
вновь приросли, как лоза.

Москва 27.8.09


Сиротливень успенская
Изнутри озаряя
Темно-горькую злень

Обрекла Дионисия
Написать на убрусе
Осеннего Спаса

Раньше времени
Ты закрыла глаза

27.8.09

Псков, Мирожский монастырь, 11 в.
[640x426]

Базницы шпиль.
Небо протёсанных крыш.
Даль. И я - на песке.
Всё забываешь -
не говоришь, не молчишь
на несбыточном языке.

Прелюд Букстехуде.
Под плёнкой орган -
сквозь решётку раним,
как в темнице Иисус,
как выброшенный на берег вал,
не раскрывающий уст.

Солнечные часы -
что летучая мысль
да на остром углу.
Лебедь про башенную мглу
ничего не знает. Блаженный.
Белый сверхсвет,
белый мир, чёрный вир -
"колесо-в-колесе";
вся настройка вселенной
сбита музыкой ежемгновенной.
Живы - всецело - все.

Цесис 1986 - Москва Апрель 2008

При Екатерине Великой
в одну из апсид Смоленского собора
Ново-Девичьего монастыря
была вделана памятная плита -
на ней два обнаженных ангелочка, трубя,
возносят в небо императорскую корону,
а внизу под обрамлением из лавровой верви
улыбается череп. "Был человек" -
не здесь ли скрылась разгадка?
На беломраморном, в виде налоя с книгой,
надгробьи Матвея Федоровича Муравьева-Апостола
начертано сбоку: "До сладостного свидания" -
что навевает думы не просто о воскресении мертвых,
но об утехах неизреченных
и любви загробной - тех, кто в юдоли земной
любили друг друга, чая "небеснаго вожделения"
и "лучезарного слиянья".
Да и в самом же деле -
если всё наше теперешнее бытие
развеется, как дымный пар, и самая память о нем исчезнет,
то сие уже есть не спасение, не преображение мира,
о коем все уже глаголить устали,
а полное, всецело новое творение,
в которое по неизреченной
то ли прихоти, то ли милости Творца,
встроены будут весьма немногие
святые-блаженные души,
подвизавшиеся в "прошлом веке",
но его не любившие -
и бегавшие любой любви,
кроме любви к плачу и отречению.
Так что ни одно воспоминание
их в "будущем славном веке"
не омрачит; да и вообще нельзя сказать, что они
любят, помнят, волят - ибо всего достигли.
Но таковая мысль, как заметил верно
многодумный библиотекарь Румянцевки
Николай Фёдорович Фёдоров,
"хуже язычества". Его проект "воскрешения"
ужасен - и потому Ангел с отбитыми стопами
на могиле генеральши Ольги Мравинской
молча показывает ввысь, отсекая всякия мысли:
"Увидимся - там..."

12-13 августа 2009