Москва, 16 в.
[356x450]

Москва, 17 в.
[550x621]

Русский Север, 16 век.
[350x442]

Долго лежала секира у корня дерева, и никого не исправила. Вот, пришла зима, и теперь дровосеки
входят в мой лес - валить дерева без пощады. Углежоги понаделают из дубовой плоти угля - для
кадил или для пикников, всё равно; да и самому углю безразлично, что из него сотворят. А одну
груду углей используют для того, чтобы в печи холодной закалкой (до тысячи градусов полторы
сотни не добирая) явить чудо-меч. И не будет мечу примененья. Не отсекут им честную главу
Предтече, дабы не слетал он в ад и не проповедал умершим о Тебе. Будет, будет меч поблескивать
в руках коллекционеров. Будет он бесполезен, как и секира Твоя.

А другие деревья - пойдут на святое: на растопку, бумагу и мебель. Для домов, где негде Тебе
главу приклонить. А есть еще сосны с содранной кожей - из них, обнаженных, сделают доски,
залевкасят и напишут иконы. Но теперь лишь одна икона Твоя уцелеет в огне: та, что в сердце,
а сердце - камень. Лучше так, чем сердце, свалянное из комков повычесанных мыслей-волос.
Камень согреется и оживёт.

А там, где зимой природа не умирает, а лишь засыпает - там, где, плотью уснув, яко мертв,
в колыбели мне видишься Ты - там рушат (по древней тяге к кубам и башням) последние
храмы Твои. И срубленные платаны красны изнутри, как снег на закате в декабрьском бору.
Даже учитель бежит, оставляя следы без лучей.

17-18.12.09

Три окна у меня в башенке, и все три терпеливо прикрыты - ставнями, стёклами, тонким паром
дыханья. Лишь иногда я одно приоткрою и помолюсь сквозь стекло Свету, неприступному ныне
и навсегда. "Никогда не молись сквозь стекло, - поёт мне Варвара, - Бог не примет молящихся
через стекло. Вот если закроешь ты засветло ставни, крепко-накрепко, а ключик выбросишь в печь,
тогда, может быть, собираясь в себя, ты станешь лучником Божьим. А так - ты сам стреляешь в себя
сладкой стрелой, да еще и просишь Бога тебя очистить; брось, не выйдет!"
"Есть только Он и я, - отвечаю я ей, - остальное - одна только видимость; есть ли, нет ли, не знаю".
"И меня, значит, нет? Не знаешь, есть я или нет?! - засмеялась Варвара. - Ты мудрён: хочешь быть
простым, потому и безумен. Вон олень на заснеженных горах ароматных - он ближе к Богу, чем ты!"
"Ты - есть! Ты, конечно же, есть! - кричу я ей. - Ведь ты прорубила третье окно прямо в рай,
да и первые два окна в башне твоей не знали ни витражей, ни переплетов, ни ставней".

17.12.09

Сербия, Дечани, 14 век
[400x600]

Райская тайна: для Вондела это единение с Богом, созерцание Его лицом к Лицу,
вхождение в полноту знания. Для Мильтона - послушание Богу и жизнь в согласии
с природой и духовным законом.

У Вондела Адам, что называется, заговорился с Богом и оставил Еву одну. После
бракосочетанья в раю (Ангелы их венчали!) Адам так рад, что не слышит желанья
Евы: "Возьми меня с собой!" Так что, согласно Вонделу, повод ко грехопадению
подал Адам. Почему бы ему не прийти с Евой вдвоем поблагодарить Бога? Но он
упоен таинством и к тому же хочет услышать от Бога некое слово наедине. Вондел
правдиво изображает Еву духоносицей. Адам в первое утро не знает, с чего начать
гимн Богу, точнее, не хочет всё решать один; он спрашивает Еву о славословии:
"С чего начнем, любовь моя?" Ева дает советы Адаму и сама начинает петь - вместе
с ним. Но воля Божья и Адамова для нее превыше всего. Так почему же Адам идет
беседовать с Богом один, покинув Еву в ночном райском лесу? Почему Еве нельзя
близко увидеть Лицо Бога?

А у Мильтона тоньше: Бог посылает Рафаила предупредить Адама и Еву, что в рай
пробрался Люцифер, но Ева всё-таки убеждает мужа, что она пойдёт одна украшать
сад, а если встретит искусителя, то не испугается, не соблазнится; "дух мой спокоен".
Она даже и не подозревает, в каком прекрасном виде ей явится Змей. Адам телесно
проникал в Еву и в раю, в этом были радость и наслаждение, нежность и отдача,
но не было "буйной страсти сполна". Грехопадение в самонадеянности Евы. Она
поверила Змею, что он - "посланник Божий" и "велит ей открыть новую тайну: приспела
вам пора вкусить от древа познания добра и зла". Не позвала Адама. А затем, вкусив,
увидела далеко и глубоко ввысь, и приняла это за обожение. И уговорила Адама
вкусить. Но он долго не соглашался...
[700x477]

Византия, Синай, 13 век...
[474x699]

А снег всё прибывает и прибывает.
Утром он лежал на земле просыпанной солью,
прятался в траве, жался к корням каштанов
непрошенной, нерастаявшей манкой,
которую не склевали ни птицы, ни люди.
Теперь он метёт и поёт,
всё терпит, всему верит, всё переносит,
всему радуется - летит и падает;
а ему рады лишь те, кто его любит и ждал
не просто потому, что "зима" и "пора бы уже наконец".
К вечерку ему будут не рады застрявшие в пробках,
поскользнувшиеся, лежащие навзничь под ледяной коркой,
а ещё те, кто насмерть замёрзнут в Москве этой ночью
их будет гораздо больше, чем в "Хромой лошади".
Но снег - дух легкий, всеубеляющий, светлый,
легкокрылый, преходящий и попирающий пустоту,
пленитель дворников, затворников радование...

Москва 7.12.09

Греция, 1700 год.
[350x464]

Вначале Страх был стражем дворца, где с Женихом пировали - Вера, Надежда,
Любовь, Красота, Чистота. Стоял он внутри, у дверей, но затем, когда на пиру
начались неизреченные радости, верный Страх удалился скромно и тихо встал
у ворот, снаружи. Там в темноте плакали другие пять дев, прикупивших елея,
хотя он им уже был не нужен ни капли. Вдруг пришел Константин Леонтьев,
печальных дев разогнал, а дверь распахнуло ветром; и Жениху надел Константин маску
Страха, а Веру и Красоту заставил плясать перед ним, как перед Единственным;
Любовь же, Надежду и Чистоту вытурил прочь и запел: "Да и где та Любовь?
Страх потеряли, а Любви всё не видно!" Слава Создателю, Жених и это стерпел,
маску снял и увёл Константина Леонтьева в скит, чтобы всё было по чину.