Тяжёлая осенняя вода
скользит по листьям медленно, как масло.
Ещё немножко снятся поезда –
урывками, безадресно, безгласно.

Ну что ж, привычный азимут. Всю жизнь
от севера отсчитываем градус.
Всё лучше, чем бессмысленно кружить
ветрам на радость.

И каждый раз на финишной прямой,
средь лиственной усушки и утруски,
смиряешься с сумой, тюрьмой, зимой,
поскольку зарекаться – не по-русски.

Осеннего причастия черёд.
Исчислен, взвешен долгими ночами...
И вот уже готов к любой печали.
Авось! Глядишь, и мимо пронесёт.


© Полина Орынянская
[467x700]

У тишины в деревне вкус дождя.
Тут яблони желтеют некрасиво,
и первыми осыпались осины,
и поле, за туманы уходя,
спит на ходу под шорохи травы.
И то сказать – баюкает погода.
По мокрым листьям гаснущего года
иду, не поднимая головы.

Ещё тепло. Прощально, но тепло.
Из птиц – одни вороны да сороки,
иных-других в положенные сроки
попутным ветром к югу унесло.

А я бы тут осталась насовсем.
Врасти корнями, сыпаться листвою,
похмельно с дождевого перепоя
гонять чаи средь деревянных стен,
накапливать в себе покой и суть
смирения, терпения и веры.
Дичать, скучать под этим небом серым –
и обмануть

и памяти бессонницу и сон,
и горькое безумие времён...


© Полина Орынянская
[393x700]

Ты вновь в наушниках приватно
в вечерней комнате без света,
закрыв глаза, плывёшь куда-то,
дымя последней сигаретой.
И ловишь кайф…
И так спокойно,
так фиолетово и вечно,
что искушает подоконник
шагнуть к звезде своей навстречу…

Там,
за пределами карниза,
в плену небесных полустанков,
я жду тебя все девять жизней
наивной,
хрупкой марсианкой.
И так же верую фатально
в причуды местного бамбука,
набив отборной звёздной шмалью
свою космическую трубку…

И нас по-взрослому качает,
и нас уносит не по-детски
туда, где боги различают
язык мелодий,
глаз… и жестов…
Когда ладони осторожно
пытают символами душу,
а пальцы спрашивают:
- Можно?
И слышат трепетное:
- Нужно…

А Марс нахально атакует…
Он пьян…
Он жаждет человека...
и просит влажных поцелуев,
и пьёт взахлёб земные реки.
Чтоб Аэлита на мгновенье
предстала солнечной и тёплой -
короткостриженною феей
в смешном комбезе на заклёпках.

И вдруг по-женски так невинно
раскрыла молнию на шее,
откинув шлем наполовину,
и стала ближе,
и роднее…
Взглянула в душу синеглазо,
сверкнув слезинкой на ресницах.
Сдаваясь марту -
вся… и сразу -
от снов до мушки под ключицей..

Она, как Музыка -
не меньше,
живая, яркая комета
в земной плеяде звёздных женщин,
сошедших с неба незаметно.
Позволь ей вжиться в эти вёсны,
в рассветы, в ливни, в звездопады,
бежать с тобой по лужам босо,
дождём сияя в мокрых прядях.

Вбирать с ладони спелость лета
и сок брусничных красных бусин.
Ведь в марсианском диалекте
на языке он так же вкусен.
И так же манит неизбывно
туманность призрачных галактик,
чтобы уйти за струйкой дыма
в небесный трепетный фарватер.

Пусть Млечный Путь мерцает звёздно…
Плывёшь… качаешься….
кайфуешь..
И вдруг в наушниках твой голос:
- Скажи, родная, что ты куришь?
Что ты вдыхаешь, моя радость,
сходя с карниза каждый вечер?
Я отвечаю, улыбаясь:
- Что я курю?
Тебя, конечно….


© Нюансы Стиля Ню
[383x700]

Вышел из дома, когда стемнело. Не попрощался — и так сойдет. Тело проверил — пока что цело, только на лбу силуэт прицела — снайпер на небе ведет отсчет.
Будет отчет в новостях под утро: так, мол, и так, он упал, пропал… Тело — изломанной камасутрой. Что может вытворить самосвал с телом подростка. О, право, надо ли перечислять остальную дрянь? Если тебе не хватает падали — просто включи телевизор. Глянь.
Мне надоели все ваши игры! Сел на автобус, потом в метро. Я под землею объеду глобус! Только какой-то невнятный жлобус очень уж лезет в мое нутро:
— Ты, — говорит, — еще только начал. — Рано тебе, — говорит, туда.
Я отвечаю:
— Что это значит?
— Как ты еще недопонял, мальчик? Смерть я твоя.
— Ты костлявый?
— Да.
— Стал низкопробней?
— Мне так удобней.
— А атрибуты?
— Хоть попопой ешь.
Лезвие — белое от заточек, серая ткань прикрывает плешь.
— Веришь теперь?
— Априори, верю.
— Неубедительный эвфемизм. Лучше — поверь. Господину Зверю будешь показывать прагматизм, корчась на вилах. Пока что — слушай. Ты возвращайся сейчас домой. Если успеешь — счастливый случай. Нет — распрощаешься с головой. Мне-то, поверь, все равно, приятель, но не хотелось бы до поры. Смерть в данном случае не спасатель, но и у гибели есть дары. Это тебе.
Он подал клепсидру.
— Времени, парень, тебе впритык. Либо успеешь до дому быстро, либо тебя превратят в шашлык. Где-то кругу на седьмом. Проникся?
Что уж я мог тут еще сказать…
— Ладно, увидимся.
— Возле Стикса…
— Встретишь?
— Приду тебя опознать.

***

Город умеет хранить секреты. На паутину похож узор улиц ночных. В подворотни — вето. Тот переулочек — приговор.
Эти огни заплели мне веки, только звезда осветила путь, будто фонарик на дискотеке. Ну же, осталось совсем чуть-чуть!
Каждый считает, что он бессмертен, если не стар и почти здоров. Знанье, что ты не уйдешь от смерти, — горькая истина докторов. Тем, кто готов убедиться лично, - нож в оплывающем кулаке, быстро приставленный необычно близко к артерии на руке.
Капает время. Текут песчинки.
— Что вы хотите?
— Твой телефон.
— На, подавись!
Подавился.
Пинки с Брейном закуривают у окон. Это же надо… А впрочем, время. Дальше, обратно, бежать, скорей. Кроссом, галопом! Сдираю стремя и притормаживаю у дверей.
Дзынь! Я вернулся! Дзынь-дзынь! Ответьте!
Нету ключей, и мобильник сел.
Дзынь! Три секунды еще до смерти!
Я же успел!!!
Я успел!
Успел?..

© Арчет
[700x700]

Я забывала его в прохожих, пересекавших мне где-то путь. Один был так на него похожим – я даже путала их чуть-чуть. Носил часы (те, что подороже), и был серьезным, почти как он. Он бил тату у себя на коже, и был безумно в меня влюблен. И хорошо с ним все вроде было, без драм, без боли и без забот. Но я ему позвонить забыла. На день, на месяц, потом на год.

Другой был вежлив, дарил тюльпаны (я ненавижу тюльпаны, черт), и обещал познакомить с мамой, что испечет свой коронный торт. Он был небрит и писал картины, такие странные, не понять. Менял раз в час свои псевдонимы (их, кстати, лучше не вспоминать). Носил толстовки с смешным рисунком (или дурацким, раз быть точней). И постоянно звенели в сумке большие связки его ключей. Он обожал меня пьяной, бледной, в добре и в злости, во сне, в борьбе. Но я ушла в магазин за хлебом и растворилась потом в толпе.

А третий был безнадежно милым. Такой романтик, вино, кино. И не курил, и почти не пил он (но, если честно, мне все равно). Дарил вот эти все мишки, зайки и рассыпал миллионы роз. Но я, простите же, негодяйку, не принимала его всерьез. Он мне писал миллионы писем, свои «люблю» на снегу зимой, читал мне сказки о принце, лисе и розе, ставшей его мечтой. И чем он был не таким, не знаю. Но не влюбилась в него. Никак И я пошла с кем-то выпить чаю. И не вернулась, ну как-то так.

***

Я забывала его в прохожих. Я оставляла в прихожей свет. А он был вшит у меня под кожей. Я забывала…
– Забыла?
– Нет.


© Чертовадюжина
[524x700]

[492x492]

Был давным-давно грустный год.
И он заканчивался. В стране ужасное происходило, еды почти не было. Не говоря о лакомствах и игрушках. Но я все равно купила билет на елку для маленькой дочки; на елку в музее! Почему-то в музее искусств объявили елку. И обещали танцы, игры, конкурсы и подарки. Деда Мороза и Снегурочку! И на свои маленькие деньги я купила вот билет — мы очень бедно жили. Мне было 23 года, а дочке — четыре. И она очень ждала елочку — в первый раз. Ведь на садик у нас тоже денег не было. И вот — первая елка! Мы очень ждали. И случился страшный мороз, просто дикий — но мы закутались как следует и поехали на елку в музей. И кое-как по холоду и вьюге добрели. А в музее — пусто и темно. И говорят: ёлка отменяется. Никто не купил билеты, денег у людей совсем нет. Да ещё лютая стужа. Извините, говорят, мы вернём деньги за билет! А за месяц эти деньги уже превратились в ничто. Инфляция. И не в деньгах дело — дочка не заплакала, а побледнела. И личико вытянулось от горя. Это было душераздирающее зрелище, можете мне поверить. Ведь человек так ждал! Так мечтал увидеть елочку! И в неведомых конкурсах участвовать, и получить лично от Деда Мороза подарок… В четыре года ведь ещё веришь всему… и никто не виноват. Ужасные времена. И все смотрели печально, такие же бедные и нищие, как мы, работники музея. И просили извинить… Но потом все исправилось! Потому что работники музея переглянулись сурово и кивнули друг другу. И мы пошли в кабинет директора, где стояла елочка. И елочку вынесли в картинный зал. Зажгли гирлянду и как стали водить хоровод! И петь, и танцевать, и читать стихи, и фокусы показывать! И один экскурсовод изображал Деда Мороза, и говорил басом: хо-хо! А директор была Снегурочка. Хоть и без костюма. И загадывали загадки, и прятались в залах, и конкурсы разные устраивали. И Дед Мороз все картины и статуи показал лично дочке — в музее очень интересно! Тогда мало кто ходил по музеям… А потом пили чай без сахара, правда. Сахар тоже был дефицит. Но с лимоном — его сорвали с настоящего лимонного деревца в кабинете директора. И в подарок нам дали кучу всего: брошюры, книги и альбомы… Полные руки подарков! И все были совершенно счастливы, особенно — ребёнок. И идти домой было не так уж холодно — лютый мороз спал, пока мы плясали и пели. И это была отличная ёлка! И навсегда запомнилась она… Потому что плохое забывается, а хорошее надо помнить. И тогда жизнь станет счастливее. И отчаиваться тоже не надо — все можно исправить. Даже елку, которую отменили…






© Анна Кирьянова
[466x700]

-Скажи, я у тебя такой один?
Хотя молчи, я ведь и так всё знаю.

-Прости, но я должна спешить к другим.
И, да, я послезавтра уезжаю.
Куда-нибудь подальше от тебя.
Я не хочу терпеть все эти муки.
Когда идут к взрослению года,
То как-то проще полюбить разлуки.

-Но ты могла ведь быть совсем другой.
Такой, как я тебя запомнил раньше.

-Прошу тебя, пожалуйста, не ной.
Я не люблю вот этой сладкой фальши.
Я слишком много отдала судьбе,
Чтоб получить бесценную свободу.
Что я могу ещё сказать тебе?
Оно того не стоит - чувств расходы.

Не обольщайся, лучше уходи.
Другие есть, и, знаешь, будут дальше.
Тебе бы перестать сходить с пути,
Жениться на какой-нибудь Наташе.
Пусть будет милой, но чуть-чуть тупой.
И точно будет крашеной блондинкой.
Отыщешь с ней надёжность и покой,
Вы победите в этом поединке.

Прости. Но мне давно пора идти.
Мой поезд уезжает в восемнадцать.
Ещё найдешь ты счастье на пути.
Нет, нет, прошу, не надо обниматься.

Прости. Но мне давно пора домой.

И я ушла, но я не уезжала.
И он не знал, что был один такой.
Я просто себе цену набивала.


© Чертовадюжина
[384x700]

Сегодня над трассой попутный ветер.
Дальнобойщики,
с судьбой перелётных птиц,
пьют обжигающий кофе
огромными глотками.
Это ритуал принесения в жертву своих снов.
Они уезжают в ночь
и живут в ней, как совы.
Они встречают рассвет,
как жаворонки.
Они всегда в пути.
Что они за птицы?
Когда они спят?
Где их дом?
Всё это знает только Бог.
Бог Кофе.


© Глаза в Клеточку

[400x700]