и мне не писалось...
не пелось и не писалось...
я привыкал быть Великим Немым...
ндя...
пойми... я лучше буду молчать...
так я смогу услышать.
а вместо рифм бежали вслед два юных сфинкса...
Район Новая Голландия — один из живописных уголков Ленинграда...
Путеводитель
Солнце вставало неохотно. Оно задевало фабричные трубы. Бросалось под колеса машин на холодный асфальт. Блуждало в зарослях телевизионных антенн.
В грязном маленьком сквере проснулись одновременно Чикваидзе и Шаповалов.
Ах, как славно попито было вчера! Как громко спето! Какие делались попытки танца! Как динамичен был замах протезом! Как интенсивно пролагались маршруты дружбы и трассы взоров! Как был хорош охваченный лезгинкой Чикваидзе! (Выскакивали гривенники из карманов, опровергая с легким звоном примат материи над духом.) И как они шатались ночью, поддерживая сильными боками дома, устои, фонари... И вот теперь проснулись на груде щебня...
Шаповалов и Чикваидзе порылись в складках запачканной мятой одежды. Был извлечен фрагмент копченой тюльки, перышко лука, заржавевший огрызок яблока. Друзья молча позавтракали.
Познакомились они недавно. Их сплотила драка около заведения шампанских вин. В тесноте поссориться недолго. Обувь летняя, мозоли на виду.
— Я тебя зарежу! — вскричал Чикваидзе. (Шаповалов отдавил ему ногу.)
— Не тебя, а вас, — исправил Шаповалов. Затем они долго боролись на тротуаре. И вдруг Чикваидзе сказал, ослабив пальцы на горле Шаповалова:
— Вспомнил, где я тебя видел. На премьере Тарковского в Доме кино...
С тех пор они не расставались.
Дома обступили маленький сквер. Бледное солнце вставало у них за плечами. Остатки ночной темноты прятались среди мусорных баков.
Друзья поднялись и вышли на улицу, залитую робким апрельским солнцем.
— Где мы находимся? — обращаясь к первому встречному, спросил Чикваидзе.
— В Новой Голландии, — спокойно ответил тот.
Качнулись дома. Запятнанные солнцем фасады косо поползли вверх. Мостовая, рванувшись из-под ног, скачками устремилась к горизонту.
— Ничего себе, — произнес Шаповалов, — хорошенькое дело! В Голландию с похмелья забрели!
— Беда, — отозвался Чикваидзе, — пропадем в незнакомой стране!
— Главное, — сказал Шаповалов, — не падать духом. Ну, выпили. Ну, перешли границу. Расскажем все чистосердечно, может, и простят...
— Я хочу домой, — сказал Чикваидзе. — Я не могу жить без Грузии!
— Ты же в Грузии сроду не был.
— Зато я всю жизнь щи варил из боржоми.
Друзья помолчали. Мимо с грохотом проносились трамваи. Тихо шептались постаревшие за ночь газеты.
— Обрати внимание! — закричал Чикваидзе. — Вот изверги! Чернокожего повели линчевать!
И верно. По людной улице, возвышаясь над толпой, шел чернокожий. Его крепко держали под руки две
-Сказка
"Когда Баба-Яга была девочкой
Чудо-Юдо ещё была маленькой
Змей-Горыныч был птенчиком немошным
Царь-Кощей был ещё мальчиком-паинькой
Короче, когда люди возгордились и сказали: "Прекрасен и могуч человек, не может он быть сотворён земляным червём! И сказали: вся земля наша, и была наша, и будет, и ходы в ней сделал не Великий червь, а мы и предки наши. И зажгли огонь, и стали убивать созданий, которых создал Великий червь, говоря: вот, вся жизнь, что вокруг, наша, и здесь, только чтобы утолить наш голод. И создали они такие машины, и зашли в их нутро, и засмеялись: вот, сказали, теперь можем сами управлять Великим червём, и не одним, а десятками",
Жил был Еж. Да не простой Еж, а Еж-3. И странствовал он по серым мрачным тоннелям. И не видел он в жизни солнечного света.
И был у Ежа друг. И звали его Машинист.
Каждый день, в 6.00 по станционным часам, приходил он. И мчались они по тоннелям. Вместе...
И однажды он не пришёл. А пришёл другой, и назвался машинистом.
Он сел за рычаги, и Еж понял, что он не станет другом. и понял, что друг не придёт...
Потянулись будни - под цвет тоннелей... И, пролетая станционные часы, у Ежа тягостно бился мотор... И ронял он тяжелые коричневые капли на рельсы...
Как-то раз машинист пришел раньше обычного. Еж почуствовал недоброе... Устало сев за рычаги и привычно выругавшись, его повели Депо.
Еж окружили люди в промасленных халатах, когда-то бывших белыми. Дальше не было ничего.
поскольку этот пошлый день уже прошёл, могу без опаски пожаловаться на судьбу...
а, собственно, что на неё жаловаться, если она живёт своей жизнью... параллельно моей... видимо, расстояние описывается формулой y=1/n2. но линия-то параллельная...
напьюсь. теперь меня ничто не остановит.
чёрт...
внезапно ощутил приступ безумия...
да.
надоело доказывать людям, кто я есть...
пора уже привыкнуть, что я - *непечатное*
хочу быть одиноким... наверное, затем, чтобы ощутить себя общественным насекомым...
нда.
довольно странно...
взгляд в себя не оправдал ожиданий...
в чём смысл жизни? чтобы подарить кому-то такую же бессмысленную жизнь?... а смысл?...
...то ли ветер свистит
над пустым и безлюдным полем
то ли, как рощу в сентябрь
осыпает мозги алкоголь...
голова моя машет ушами
как крыльями птица
ей на шее ноги
маячить больше невмочь...
есть грустный анекдот:
"Проснулся лесник Иван Иванович. Первый раз за год не с похмелья. Вышел в лес... Капли на ветвях... Цветы... Птицы, не подозревающие о безумии мира... Короче, край непуганых идиотов.
Вышел лесник на холм. И закричал:
-Боже мой! Какая красота! Как страшно я жил, чтобы не замечать этого!
и Эхо привычно откликнулось:"Мать...Мать...."
интересно, кто-то меня слышит?...
Шёл, подставляя лицо упругим струям кислотного дождя...
"... Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою,
Никого со мной нет,
Я один...
И разбитое зеркало..."
"Черный человек". датировка - 1925 год