В Канаде так, что куда бы ты не шел, пусть даже в самый дальний и уединенный лес и пустырь, первое что ты увидишь, это будет индус. Индия уже стала крупнейшим источником иммигрантов в Канаду: в 2022 году порядка 27% всех новых постоянных жителей Канады были из Индии. На появление здесь индусов повлияло много факторов, упрощение иммиграционной системы, более простая система получения образования и легального статуса, чем в США и многое другое. Но самое сильное, это их собственная система, которая напоминает пирамиду. Да-да, именно так, попал один человек, а притянул еще пятерых по своим документам. Они очень слаженные и из община помогает друг другу с работой, со связями, всем, чем возможно. Например, в Брамптоне, Миссиссоге, Сарри или Эдмонтоне уже 40–60 % жителей имеют индийские корни. У них сильнейший принцип поддержки своих: они снимают жильё вместе, открывают бизнес рядом с уже существующими, выбирают те же колледжи и районы, где «есть свои». Это создаёт эффект невидимой сети — ты словно в любой точке страны натыкаешься на продолжение одной и той же общины.
Что они делают в Канаде
IT, тракинг, сервис, салоны, заправки, мини-маркетинг, уход за пожилыми (PSW), фастфуд, такси, Uber. В сельском хозяйстве Фермерские хозяйства, сезонные работы, переработка, транспорт. В колледжах — студенты с планом остаться по PGWP (Post-Graduation Work Permit). В госструктурах — новое поколение, выросшее уже в Канаде, идёт в медицину, политику и образование.
Что касается их веры, многие из них вырвались из семей и необходимости поддерживать ту культуру, которая была навязана их рожением и с удовольствием перестали быть религиозными, погрузившись в обычную материальную жизнь и все, что их теперь занимает это борьба за выживание здесь. В Канаде они впервые оказываются в культурной свободе, где никто не заставляет вставать на молитву, держать посты или носить традиционную одежду.Что касается тех, кто сохранил веру, они продолжают здесь поклоняться своим богам, там где их общины большие и обширные, в тех городах даже начинают устанавливать огромные извания, строятся храмы. Эти центры — не только культовые, но и культурные: там проходят фестивали, праздники Дивали, Холи, свадьбы, детские классы языка. В Торонто, первое что ты видишь, прилетая сюда,большие индуистские статуи, включая Шиву, Ганешу и Дургу; многие из них видны прямо с шоссе или даже из самолёта при посадке. И эти статуи не сколько про религиозность, сколько про маркер присутствия - мы здесь! Религиозность здесь это не сколько про веру или про бога, а как социальный клей - храмы становятся социальными штабами: там ищут жильё, работу, дают советы по документам, устраивают детей. Даже те, кто не слишком религиозен, приходят туда ради сообщества и поддержки, а не ради богов.
Пять месяцев в Канаде. Все у нас в порядке. Переехали в город Китчинер (старый Берлин). Атмосфера и дух сказочные здесь. Как будто-то бы я слишком много читала в детстве этих сказок и попала в одну из них. Величие и великолепие. Может это внешне только, пока не все понимаю. Здесь красивый и идеальный каждый листик. Виды захватывают. Сердце щемит от красоты. Эти дома, краски природы, свободно бегающие по улицам дикие звери, вызывают приятные ощущения. А еще, я видимо неправильно молилась Кришне, попала в место полное индусов).
— Господи! — пробормотал я. — Ты неблагоразумна, Сибилла! Я полагаю, ты истерична…
Она вскочила с кушетки, и слезы высыхали на ее щеках, как если бы от зноя яркого румянца, горевшего на них, и она дико захохотала.
— Да, ты угадал! — воскликнула она. — Истерика, ничего больше. Этим объясняется все, что потрясает женскую натуру. Женщина не имеет права иметь другие волнения, кроме тех, что вылечиваются нюхательными солями. Сердце болит. Ба!.. Разрежьте ей шнурки корсета. Отчаяние и горе — пустяки! — потрите ей виски уксусом. Неспокойная совесть. Ах!.. Для неспокойной совести ничего нет лучше летучей соли. Женщина — только игрушка, ломкая игрушка, и когда она сломана, швырните ее прочь, не пробуйте собрать вместе хрупкие осколки!
Cкорбь Сатаны
девочки-мальчики, котики-зайчики, недоступны комментарии мне, только публикации. Не серчайте, если что
13 июня 2025 года
Мы не устраивали праздника.
Не было музыки, большого зала и платьев до пола.
Но был день, который стал самым важным. Потому что в этот день мы стали семьёй.
Канада встретила нас тихо. Всё вокруг было новым, немного чужим — город, улицы, даже небо.
Но он был рядом.
И это «рядом» стало домом.
Местом, где началась наша тишина.
Наша мирная жизнь.
Наша общая точка отсчёта — без тревог, без границ, без расстояний.
Я поставила подпись — и почувствовала:
всё, чего я боялась, всё, чего мы так долго ждали,
всё, через что пришлось пройти — теперь позади.
Остались мы.
Без «если». Без «пока». Без «надеюсь».
Просто мы. Вместе.
Женя умел быть рядом, даже когда между нами был целый океан.
Каждый мой день рождения, каждый праздник — он находил способ сделать его тёплым.
Цветы, подарки, простые, но такие личные знаки внимания.
Гортензии и розы появлялись у моей двери, как будто говорили от его имени: «Ты не одна. Ты дорога. Ты любима».
И вот — летом 2024 года — он сделал шаг, которого я втайне ждала всем сердцем.
Он прислал мне обручальное кольцо. Курьер постучал в дверь, а вместе с ним вошло в дом нечто большее: будущее.
Я открыла коробочку и — впервые за долгое время — расплакалась от радости.
Не от страха, не от усталости.
А от света, который вдруг стал сильнее тьмы.
Я сказала “да”. И это было самое лёгкое решение на фоне всех тех, что мне приходилось принимать за последние годы.
Дорога к нему
После отказа по CUAET мы не сдались. Просто начали жить в ожидании.
Каждое утро начиналось с новостей об иммиграции, каждую неделю мы искали хоть какие‑то программы, возможности, шансы. Мы не давили друг на друга вопросами вроде «ну когда?». Просто жили параллельно, но всё глубже — внутренне вместе.
Проходили месяцы. Наступил 2025 год. И в какой‑то момент мы поняли: больше так нельзя. Это ожидание стало слишком тяжёлым. Мы хотели увидеть друг друга не через экран. Хотели быть рядом — просто, по‑человечески. Пусть даже на время.
Мы решились.
Подались на обычную визитерскую визу. Без гарантий, без льгот, без программы. Просто с верой в то, что теперь — получится. И она была одобрена.
16 апреля я получила положительный ответ. Я сдала биометрию. Всё это время мы не говорили вслух ни одного лишнего слова — боялись спугнуть надежду.
А 4 июня 2025 года мы с сыном прилетели в Торонто.
Я помню этот момент. Как будто между Одессой и Канадой не океан, а жизнь длиной в два года. Всё, что было до этого — тревоги, обстрелы, свечи, письма, молчание, — вдруг оказалось позади.
Мы стояли в аэропорту. Я держала сына за руку. И вдруг — он Настоящий. Настолько близко. Мы посмотрели друг на друга, и в этом взгляде было всё: страх, нежность, усталость, благодарность, любовь. Мы увиделись не потому, что было легко, а потому что не могли иначе.
Весна 2023 года в Одессе продолжала быть тревожной.
Обстрелы не прекращались. Казалось, город жил по строгому расписанию войны: днём — ожидание света, ночью — взрывы. Каждый вечер, ближе к двум или трём часам, начиналась своя беззвучная перекличка: сирена, тишина, глухой хлопок. Ближе. Дальше. Наш или не наш? Мы уже почти не просыпались — только вздрагивали.
Я сосредоточилась на работе. Это был единственный способ удержаться от того, чтобы не сойти с ума. В этих задачах, письмах, сроках было хоть что-то, что зависело от меня.
Именно в это время, 21 апреля, произошло то, чего я не ждала и, возможно, даже не надеялась больше испытать. Мне написал мужчина.
Просто сообщение в соцсетях.
Ничего особенного — короткая фраза, вежливое начало. Я не сразу поняла, кто это.
Оказалось — Евгений, брат моего коллеги и друга, с которым мы поддерживали связь уже шестнадцать лет. Мы с Женей никогда не встречались — только слышали друг о друге, мельком, из разговоров. И вот, в самом сердце тревог, тишины, свечей и неопределённости — началось наше общение.
Сначала всё было просто. Спокойные переписки, вопросы без напряжения, искренний интерес. Но именно в этой простоте было что-то настоящее. Он не спрашивал о войне — он спрашивал обо мне. Не жалел — а слушал. Не торопил — а ждал.
Каждый вечер я ловила себя на том, что жду его сообщений. Мы переписывались ежедневно. Наш диалог стал не просто привычкой — он стал поддержкой. Мысли становились мягче, сердце — теплее.
Через несколько месяцев Евгений предложил нам с сыном переехать к нему в Канаду. Он находился там по гуманитарной программе CUAET с начала года. И мы решились. Подались на визу.
Но всё пошло не так.
Сначала — ошибка в анкете: я указала сына как сопровождающего, а нужно было подавать его отдельно.
Потом — пропущенное приглашение на сдачу биометрии. Из-за отключений света и интернета мы попросту не получили письмо вовремя.
Позже мы всё же обратились к консультантам и получили новое приглашение. И вот, когда я уже собиралась ехать на биометрию… программа CUAET была закрыта. Вскоре пришёл отказ по визе.
Это было ударом.
Но он не разрушил нашу связь.
Наоборот — сделал её сильнее.
Мы остались в разных мирах: я с сыном — в военной реальности, он — в Канаде. Но мы были на связи каждый день. Мы узнавали друг друга глубже, чем, возможно, узнаются пары, живущие годами бок о бок.
Мы делились всем: страхами, воспоминаниями, мыслями, болью.
Он знал, как я боюсь обстрелов. Я знала, как ему тяжело быть далеко. Он слушал о сыне, я слушала о его жизни, его прошлом, его потерях.
И с каждым днём эта связь становилась не просто важной — она становилась частью меня.
Тепло, растущее даже в холоде.
Любовь, растущая в тени войны.
Иногда мы просто молча были рядом — в наушниках, через телефон, просто находясь «вместе» в тишине.
Иногда — смотрели сериалы по Discord. Запускали одновременно, смеялись над одними и теми же моментами, обсуждали героев, как будто действительно сидим рядом. Это были наши «вечера вдвоём», пусть и через экран. Они стали частью повседневности, в которой мы учились быть рядом, несмотря на расстояние.
Со временем я познакомилась с его родителями. Они живут в Одессе, и в какой-то момент это знакомство стало естественным продолжением нашей связи. Мы встретились. Я увидела в них ту же простоту и душевность, что ощущала в Жене. Они были искренними, добрыми, тёплыми. Без пафоса, без напряжения — просто люди, у которых есть большой, открытый дом и большое, принимающее сердце.
Новый год 2025года я провела у них.
Без него. Но с ними.
С мамой и папой Евгения.
Мы вместе накрывали стол, слушали музыку, ждали полночь. Было удивительно спокойно, почти по-домашнему. Я чувствовала, что меня не просто принимают — что меня уже приняли.
Я осталась у них ночевать.
И спала в его комнате.
Впервые — физически рядом с его вещами, с его запахом, с его книгами. На столе лежали его тетради, очки, какие-то старые заметки, книги с загнутыми страницами.
Я аккуратно водила взглядом по этим мелочам, будто собирая его образ из осколков, как из пазла. Я не видела его вживую ни разу. Но в тот момент чувствовала: я знаю его. Настоящего. Живого. Близкого.
Я легла в его постель. Под тем самым одеялом. Это была не просто постель — это было его пространство, и в нём не было ничего случайного. В этой тишине, в этом мягком свете, я поняла:
я не гостья. Я часть. Я уже внутри его
Я часто думаю: а когда именно он перестал быть ребёнком? Не могу точно назвать день или час, но с начала войны он менялся каждый месяц. В 2022 году ему было всего восемь — возраст, когда обычно ещё верят в сказки. Но вместо книг на ночь он слушал сирены. Вместо походов в кино — тревожный чемоданчик у двери.
Он быстро понял: папы уже нет, а мама — испуганная, уставшая, но всё равно «главная». Он не жаловался. Почти не плакал. Сам надевал куртку, когда отключали отопление. Сам зажигал свечу, когда выключали свет. Учился по остаткам интернета. Молчал, когда я злилась, и обнимал, когда я срывалась в слёзы.
Он стал наблюдательным. Тихим. Осторожным. Иногда — слишком взрослым. Он говорил:
— Мама, это дрон, слышишь? Это не ракета.
— Мама, не бойся. ПВО сработает.
Я не просила его быть таким. Он просто понял, что иначе нельзя.
Я видела, как он внутренне сжимается, когда мы слышим взрыв. И как делает вид, что ничего не произошло. Я знала: он боится. Но он делал всё, чтобы я не боялась. И это — было самым горьким и самым сильным, что я когда-либо чувствовала.
Он вырос не потому что стал старше. А потому что вынужден был стать взрослым. Маленьким мужчиной, на которого я могла опереться, когда сама уже не держалась.
Иногда, когда в доме всё затихало и можно было немного выдохнуть, я смотрела на него — и не верила, что это мой ребёнок. Тот же взгляд, но другие глаза.
Он вырос в стране, где нет тишины. Но в нём — появилась глубина, которой нет даже у многих взрослых.
Он стал тем, кем не должен был становиться так рано. Но именно это и спасло нас обоих.
После зимы, полной холода и темноты, весна принесла немного надежды. Электричество постепенно возвращалось, но с перерывами. Мы выучили расписание отключений: знали, когда можно зарядить телефон, когда успеть приготовить еду, когда запустить бойлер, если повезёт. Казалось, даже наша бытовая жизнь теперь подчинялась графику войны.
Сын пошёл в школу. Не в ту, что рядом — она была закрыта, как и многие другие. До ближайшей нужно было идти приличное расстояние. И не раз по пути начиналась воздушная тревога. Сирена — и всё. Остановка, паника, поиск, куда бежать. Мы своими глазами видели ракеты в небе. Они летели над головами, и мы бежали в сторону укрытий — не рассуждая, не думая, просто по инстинкту. Лишь бы успеть. Лишь бы не здесь, не сейчас.
Обстрелы продолжались. Били уже не только по инфраструктуре — били в самую душу города.
Особенно страшным был удар по Спасо-Преображенскому собору. Это не просто храм — это символ, память, история. И его разрушение отозвалось в каждом одессите, как будто нас ударили лично.
Но страдали не только памятники. Жилые дома тоже попадали под обстрел. Там жили люди. Обычные семьи, такие же как мы. Кто-то не успел добежать. Кто-то не успел проститься. Мы жили с мыслью, что любая ночь может стать последней.
Но продолжали — несмотря на всё — жить. Ходить. Есть. Учиться. Говорить. Дышать.
Потому что иначе — никак.
Осенью началась новая фаза войны — удары по критической инфраструктуре. Каждый день несли угрозу не только жизни, но и самому быту. Одесса страдала от отключений электричества, воды и отопления. Особенно тяжёлой была зима 2022–2023 годов.
Ракеты и дроны били по портам, электроподстанциям, складам. После каждой атаки мы ждали: дадут ли свет? Будет ли вода? Будем ли мы вообще жить?
Чаще всего — нет. Мы сидели в темноте. Без электричества. Без отопления. Без связи.
Мы приспосабливались. Готовили еду на газовой плите, пока был газ. Отапливать квартиру на последнем этаже было невозможно в связи с отсутсвием электричества. Мы ходили по дому в зимних куртках, в тёплой одежде, спали под несколькими одеялами.
Сын носил шапку и перчатки дома. Иногда, чтобы хоть как-то согреться, мы просто обнимались и сидели вместе на кухне — в самом «тёплом» углу квартиры.
Воду покупали в магазине — пятилитровые бутылки стояли вдоль стен. Мы рассчитывали каждый литр: на еду, на умыться, на чай. Иногда в доме не было воды совсем. И в магазинах тоже.
Связь пропадала. Интернета не было. Жили при свечах. Мобильный телефон держали включённым в «режиме ожидания» — чтобы не разрядился раньше времени. Каждое сообщение — как из другой реальности. Каждое короткое «я жив» — как дыхание мира.
Я училась экономить, терпеть. Сын научился молчать, когда слишком холодно, и шутить, когда слишком страшно.
Мы не жили — мы выживали. Но держались. Потому что другого варианта у нас не было.
Наше жилище находится на последнем этаже. Дом стоит примерно в трёх-четырёх километрах от одесского порта — цели, которая, казалось, стала магнитом для ракет и дронов. Мы слышали взрывы почти каждый день.
Сначала они пугали до дрожи, потом стали фоном, но не привычкой. Их невозможно принять — только терпеть. Каждый новый «прилёт» отзывался в теле волной напряжения. Я напрягалась даже от громкого хлопка двери.
Мы с сыном ложились спать в одежде — так было быстрее, если вдруг придётся бежать. Спали в коридоре, в середине квартиры, стараясь соблюсти хоть какое-то «правило двух стен».
Убежище у нас было, но далеко — примерно в четырёх кварталах. И часто оно было под замком. В первые недели я пыталась туда ходить, потом поняла, что с ребёнком и тревожной сумкой, среди ночи, под звуки сирены — это почти невозможно. Страх выйти на улицу и не успеть добежать пересилил всё.
Так мы остались в нашем доме. Дом, ставший нашей крепостью — но и ловушкой одновременно.
Каждый раз, когда вдалеке взрывался очередной снаряд, я думала только об одном: лишь бы не сюда. Лишь бы мимо. Лишь бы ещё один день, ещё одна ночь — и всё.
24 февраля. Утро, которое я никогда не забуду
24 февраля 2022 года стало для меня шоком. Мы до последнего не верили, что это действительно начнётся. Хотя в новостях были предупреждения, всё казалось слишком нереальным. Но когда около пяти утра мы услышали первые взрывы — страх стал реальностью.
Началась паника. Непонимание. Что делать? Куда идти? В нашем городе мгновенно выстроились огромные очереди к аптекам, магазинам, банкоматам и заправкам. Я вышла на улицу — просто чтобы понять, что происходит. И увидела: сотни машин, набитых вещами, выезжают из города. Кто-то уезжал за границу, кто-то — на запад Украины, а кто-то, как я, остался.
Я была в растерянности. В полном ступоре. Моё тело двигалось, но ум будто замер. Хаос вокруг отражался внутри меня — и я не могла собраться.
К тому же я была одна с сыном. Мой муж умер от ковида в начале 2021 года. Мы прожили с ним 16 лет вместе. После его смерти вся тяжесть жизни и забот о ребёнке легла на меня одну.
Я за год до войны наконец-то купила квартиру. Это была наша мечта — уют, безопасность, свой дом. Мы копили, экономили, надеялись. Но он умер. А теперь — война. И мечта, в которую было вложено всё, висела на грани разрушения.
Уезжать я не могла. Не из-за чувства безопасности — его не было. А потому что не хватало ни сил, ни средств, ни внутренней опоры. Я никогда раньше не покидала Украину. Боялась потерять всё, что у меня осталось и ехать в неизвестность.
Так я приняла решение остаться. Оно не было героическим — оно было просто единственно возможным на тот момент. Мы с сыном остались в Одессе. Не потому, что здесь было безопасно, а потому что я была сломана, опустошена, и у нас не было моральных ресурсов.
какими бы тебя не окружали епископы и дьяконы,
не выходи из своей раковины.
Отвечай вежливо и по существу,
не раскрывай сердце вдоль и в поперек большинству.
Старайся в эмоции не вдаваться и энергетически не обнажаться,
ведь для этого и используют любые провокации,
чтобы облучить тебя своей радиацией,
украсть твою сладость, выпить твой сок,
а потом швырнуть в угол как драный носок.
Еще не пришло время, думаю что через месяц напишу. Зреет, пока что внутри меня греет. Если коротко о жизни - я все так же в Одессе. И никогда столько искренне не молилась практически каждую ночь. Мы устали стоять так близко к смерти и репетировать, репетировать ее. Моя ошибка в том, что я слишком легка и позитивна и была уверена что все вот-вот закончится. Но теперь есть обратное ощущение - все только-только началось.
Здесь кто нибудь бывает, заходит? Потому что скоро я вам буду рассказывать удивительную историю
Какие же мы все в интернете красивые, в пространственно-временном формате
Сплошь все великие, реализованные и в материи и в духе, не имеющие ни одной складки на своем платье.
Не знающие людских пороков, имеющие совершенное тело, не поддающееся изменениям времени
Срочно научить остальное человечество жить как я - единственное наше бремя.
Ведь один лишь я понял мироустройство, могу быть советником для всех планет -
только надену бронежилет, ведь вокруг много зависти, все окружающие полны ненависти и умственной отсталости.
Все философы и поэты призывали нас помнить о том свете,
помнить о смерти, о том что тело не вечно и ценить только то что бесконечно,
но этот мир стало кренить и с философией этой была порвана нить,
сейчас пошел обратный процесс - мы слишком помним о смерти, о том что жизнь - короткий процесс,
мы каждый день держим ее в голове, будто день был дарован, сотворен в волшебстве
словно всем давно пора уходить, удивительно то, что мы продолжаем жить.
Не забывай благодарить! Сам себя, волшебство и ту самую нить