+++
Вакуоли пройденного дня
не сложнее, чем игольное ушко.
Рисовали всадника, коня.
Облако давило на окно.

В ореолах остановок и аптек
каплями пульсируют шаги.
Над домами дальний человек
отражается в течении реки.

Убран с мостовой убитый голубь.
В луже с перьями болеет светофор.
Над домами распростёрся омут
и с крестами дядька Христофор.

Тень ветвей - елозящая сетка,
головокруженье для шагов.
Ветер машет лёгкою ракеткой
и несёт букет из хвойных псов.

голубые обои в девяносто втором году.
собаку только вчера приучили к месту.
"где-то продуло, опять небось в детсаду".
а сегодня в носу ночует проезжий оркестр.

мокрый стакан. полукругом пробит рецепт.
звоны троллейбусов тянутся серебристо.
над батареей и сквозь построенья ветвистых
греет белёсые окна круглый фарингосепт.

кажется, всё может выдержать яркая нить,
раскинутая под куполом во вселенной.
воздушное сердце, которым должно просквозить,
которым осветит бережно и рентгенно.

Où des bêtes d'ennui bâillent à l'heure
Dolente immensément, qui tinte à Westminster.
(E.Verhaeren)*


многоэтажки заботливые алкаши.
окна людские тёмные словари.
на их языках попробуй поговори.
на их сковородках поди спляши.

замедляется осень. вышел чуть свет.
на станции Фрезер прождал сто лет.
приходят толкаться индюшки и их глухари,
берут сигареты и стрёмные беляши.

спелёната запахом мокрых газет,
электричка приехала. кто-то токует в ней.
будет кому-то ветвями шуршать в телефон,
брать в Евпаторию мягкий вагон.

а я это, я еду и просто смотрю.
я смотрю, облака не меняют коней.
выйду в тамбур, туплю и стою не-курю.
слушаю ход пустотелых дней.





* - Где звери тоски зевают в час
безмерно грустный, который звенит над Вестминстером.
(Э.Верхарн)

Оранжевеет дом в квадрате голубом.
Из кухни раздаётся гвалт посуды.
А только что в соборе гробовом
играл прелюдию воскресший Букстехуде.

Из Люберец-вторых на станцию Панки
перебегает тёмно-серый дядя Саша
и запыхавшимся движением руки
через пути, назад, пятиэтажкам машет.

Растает день, как смытое кино.
Укрытые газетным одеялом,
поедут дремлющие люди в Косино,
хранимые свеченьем алым.

А кроны в парке - хор молящих рук.
Вдоль них плывёт троллейбуса лампада.
Троллейбус повернул на эстакаду,
и солнце вербы заветвилось вдруг.

Совсем под окнами - вечерние кусты
о нас и обо мне плетут и навевают,
и тени их из внешней немоты
склоняют головы, с улыбкой сомневаясь.

расположился ещё и вот здесь:
http://www.lastfm.ru/user/st_brand

Соседский сын, хозяйские девчонки
на карте долго ищут, где Москва.
На столике прогнутом, на клеёнке
валяется свекольная ботва.

Всё медленно. Домашние шпионы
находят в блюдце парочку хвостов,
и дождевые бледные пионы
качаются над спинами домов.

В окне на двор - сараи из картона,
осиновый немного рыбный дым;
там между стёкол видится икона,
и ветер жив волненьем бельевым.

в последнее время одновременно читаю дневники Б.Поплавского, его же стихи, и вот начал сегодня таскать с собой завёрнутые в газету "Письма тёмных людей".

вчера нашёл на балконе винилового Уэйтса из 1991 года, слушал.

наступившая погода хороша, особенно в 7 утра..

был в Париже. фотки постить лень.

+++
В кармане вечера молитвы-спички.
В горсти зажжёшь - и бережёшь сквозняк.
Он тянет из-за леса лай собак,
детали лязга дальней электрички.

И всякий звук на вёслах, невесом,
по водам темноты на крышу сходит
и чёрно-синим донным существом
ложится в теменной колодец.

Недвижный сад слагается в портрет.
Часы хотят застыть и раствориться.
Сквозь шторы дышит лысоватый свет,
тяжёлая серебряная птица.

И полночь, католический монах,
латинствует вокруг седого дома,
возводит своды из дневного лома
в пустых, уснувших головах.

+++
Зелёный город снится при свечах.
Немые странники прижались к чёрным окнам.
Свернулся вечер, в яблонях зачах,
отцвёл в крови рассохшихся волокон.

И выплывают детские рисунки.
Погнутый кот живёт у ног волнистых,
глаза принцесс - незамкнутые лунки
в почти навечно полукруглых лицах.

Молчит стена, где вешали картину.
Горел на ране белый стрептоцид.
Боль отъезжает в заглазную тину.
В полночном омуте без сил лежит.


+++
На даче в тёмно-розовых тенях
растворены второй концерт и Козин.
Ты то в Кусково с горки на санях,
а то впервые в жизни уничтожен

лимонным светом - в церкви, например,
или включили лампу - принимать лекарство,
и на тетрадке ждёт система мер,
и должен грифель-милиционер
стеречь зелёное линованное царство.

Сопят у радиоприёмника очки
и загнанные шахматные звери.
День снова сточен, и молчат жучки,
живущие в испачканной фанере.


+++
Тринце-бринце ананас,
Красная калина,
Не житьё теперь у нас,
А сама малина.
(из песни 1920-х годов)


Под вечер окна станут строже.
Наклонным делается свет.
Хромой оранжевый прохожий
приляжет отдохнуть в кювет.
Балкон воздушен. Как цветок,
шуршит, качаясь, водосток.
Как царь огнешипящих ос,
по бликам розовым вокзала
скользит гадальный тепловоз.
В дому, на кухне полуалой
бездельник тянется к котлетам
и притваряется валетом,
когда, опасен, недвижим,
вдруг щёлкнет табурет под ним.
И вот уж день уснул и сник.
Дружить с забором не привык,
бредёт облаянный соперник.
Над ним серебряный Коперник
поёт о том, как он раним
сердцебиеньем тонких зим;
вплывает одиноко в чашку,
по чайной плёнке босиком
восходит медленно на плашку.
В том мире временном, где дети
играют в сумасшедший дом,
он тоже незаметно светит.
Во сне в Мадриде литургия,
но папа за стеной храпит -
в органе звуки не такие,
и сон уже разбит.
Весло луны оно неловко,
оно цепляет остановку
и шлёпает в предвечный ил.
У мисок около духовки
котёнок наследил.


+++

Алексею Кубрику


Четверть арбуза пришлось зарыть
полосатым гостям назло.
Железки убрать и калитки закрыть.
Солнце за землю зашло.

Смех соломы в ногах, три удара, яд.
Смазать гвоздикой, фигня.
Тает в бутылке ледовый снаряд,
остов большого дня.

Дымные рыбы плетутся по дну,
а берег - чернеющий Ляйпциг.
- Напоминает пластинку одну?
- Пластинку от мух поменяйте.

с января написалось довольно много разных стишков, но показать сейчас хочется вот эти два, недавние:

Лучи золотых медуз,
гнездящихся на столбах -
прохладные руки
тех, кто меня лечил.

Тех, кого я огорчил,
лечит вечерний ил.
Птичий король Бах
чертит ушные карты.

Встану на стул и налью
свет виноградных капель
в часы, где стало спешить
неслышное сердце марта.

28апр-1мая 2010



дети чёрных листьев
тени на стене
сонное причастье
уличной земле

преломлён изогнут
взволнованный квадрат
поздний шорох нематограф
нервных веточек парад

птичья пассакалья
шаги органных сов
по лесенке без слов
возвращенье в Гамельн
в карманный Могилёв

10-13 мая 2010

"в колонках" - Ян Дисмас Зеленка (1679—1745), богемская камерная музыка


+++
на подоконнике ютится
лентопротяжная зима.

- отнеси в ремонт, отнеси в ремонт!
приедет птица, будет злиться.
- я не могу, там строгие дома
и их лохматые слова.

но собрался, пошёл, отдал,
и зиму забрал в оконце
медленный краб в очках.

иду обратно - улыбается автобус,
как будто из музея диплодок,
лягушка, избежавшая сачка.

протягивает руку вывеска "заточка инструмента".

и зимняя земля, как вафельное полотенце.

решил записать три новых стишка и выложить в звуке. в этом есть что-то другое.

Настроение сейчас - минимально захорошевшее после 100 граммов

+++

"и под вечные стоны шарманки
мне мучительно хочется спать"
(Вертинский)


домашних собак подгоняет гитарный ветер,
и они убегают туда, куда мы ни ногой, ни духом.
об этом слышал один безбилетный свидетель,
который считает трамвай механическим ухом.

между заводом и лесом, станцией и прудами
от церкви к почтамту скользит электрический взгляд.
"тебя приписали к ещё не знакомой бубновой даме" -
галочьим шёпотом заворачивает карточный листопад.

три крутые ступеньки во временной колодец,
в котором должно быть небо - иначе к чему
эти иконы луж и колёсная хирургия мелодий
в мешанине деревьев, встречающих по уму.

+++
Дождь постукивает в медном лесу.
Маленький вождь прихлопывает осу.
Крик распахнут, и в земляную вату
падают ноты - игрушечные солдаты.

Два рояля, орган, клавесин, челеста
нападают, выманив на пустырь.
Лезут в карманы, грозят на местном -
медвежье-галочьем, кажущемся простым.

Слушающий не убежит охоты,
но по праву сто первого километра
подскажет ему перемену ветра
солнце, помятое, как шлем Дон-Кихота.

+++
кино из луж про ветви в тельце лампы,
про гаснущий подвнутренный щелчок
снимают на деревьях музыканты:
приносит каждый букву-узелок,
вплетает в южно-северные ванты -
ещё земной молитвенный молчок.

внизу недосягая остановки,
вверху они уходят в дымку крыш.
зачем на самом деле вьют верёвки -
слыхал во сне глухонемой глупыш,
он в комнату заглядывал, как мышь,
там ангелы сновали у духовки,
на брачный пир готовили кулич.

стихи что-то не пишутся. с начала декабря было только две строчки, да и те в уме.

всё время торчу в инсте, сплю, делаю домашку, смотрю футбол или просто хуйнёй страдаю. может быть и не надо некоторое время стихов. может быть надо смотреть и молчать. но я знаю, что, когда начинаешь так думать, они вскоре приходят.

сегодня мне раздобыли замечательного органного Мессиана в исполнении Латри. вот и сижу в пять утра, слушаю. он прекрасен, это надмирная музыка, очень особенная. сюда выложу что покороче да полегче.

Читаю сейчас одновременно Лекманова о Мандельштаме, "Солнце мёртвых" Шмелёва, "Drei Kameraden", еще две книжки по испанскому и английскому, ничего не могу поделать. Недочитанный лежит "Дон Кихот". Прочёл стихи "Темнота бела" А.Порвина (замечательно, много для меня прекрасного).

Недавно на семинаре ДЮ Антон критиковал Сумарокова, и ДЮ его вроде молчаливо поддержал, а чувак, сидевший рядом со мной (не знаю, как его зовут) записал: "Сомороков. Почитать - критикуют".

Сегодня был в инсте, дома смотрел II тайм Интер-Ювентус (ужасно, театр фола макаронников, они красавчики в этом плане), тяжело спал часа 3, потом - Рубин-Интер (0:2), потом переключил на Спорт, там Рома-Лацио, но столько футбола я не могу смотреть. АК кинул отличное стихо Айзенберга про футбол.

Прочёл на днях дневник М.Кузмина 1929 г., теперь ещё читаю записные книжки Чехова.

Санёк дембельнулся, сейчас едет из Владивостока. Надо написать ему. Звонил Лёва, говорит, что много читает, даже "Декамерон" и "Илиаду". У него вечорка, 7-8 пар в неделю, совершенная халява, мечта поэта.

+++
зависший полдень. жизнь как фокус.
как пусто-пусто в домино.
найти настроенный автобус
и ехать в новокосино.
расплыться солнечной улиткой.
ничем заняться, лишь проникнуть
через игольное ушко
в квартиры чьи-то в среднем ухе.
в одной хозяева не в духе
в другой болеет существо
(ему прописана микстура
прозрачно-горьких звуков рыб)
в другой долбит аппаратура
в четвёртой вешают ковры.
а между тем легко и тайно
идёт автобусный концерт
плывёт нун комм ден хайден хайланд,
дурьх адамс фалль ист ганц фердербт*...
я чувствую второе сердце
и коридоры в голове,
звенят божественные спицы
летят светящиеся птицы,
но их не видно мне, сове.
неся в себе мою особу
по кругу тащится автобус.
выходишь, малость переварен,
и поднимаешься домой.
ты лестничный ленивый барин
как спичка чиркаешь ногой.
гармошка раздувает жабры
"вздыхают, жалуясь, басы"
и "словно в забытьи"
дерутся по шестой кентавры
в окно уставились часы
секунды тенькают ничьи.




* - "Приди, спаситель язычников", "Всё испорчено грехом Адама" - хоралы (немецк.)

дописалось одно из предыдущих. уже довольно давно.

+++
в тени разновеликих птах
от мира равноудалён
я рыбину держу в руках
а из неё играет бах.
вся рыба как магнитофон
всё тише тише бьёт хвостом
там жабры батарейки плёнка
пузырь обмотки и печёнка
в ней есть волшебный треугольник
сердечный гомон колокольни.
и вижу вот больная церковь
кроит небесный свод как циркуль
но вдоль ползёт священный зил
и мы раскаяться хотим.
автобус вологда вагон
квартира стол магнитофон
живая рыба в магазине
короткий свет под потолком.
внизу приматы жгут резину
идёшь двором футбол гараж
подъезд тринадцатый этаж
домашний свет под потолком
посуда стол магнитофон
шуршит пытается дышать
и ты решаешь не мешать.
ты говоришь принёс лекарство
в дому простуженное царство
потусторонне говорит
оно тебя благодарит
и чайник на плите скрипит.
и в небе проплывает кошка.
вдругорядь там таскают доски
подгниловатый серый тёс
а на земле снимает мерки
с их отражений чёрный пёс.
как безучастный рыбий глаз
как перестроенная церковь
зияет окнами на нас
полузаброшенное небо.
как маленький на стол за хлебом
троллейбус тянется к балкону
он издаёт уютный вой
и проявляет тень вороны
прозрачный ветер бельевой.
дом полувкопан в мягкий двор
послушай тающий простор
в стенах беседует вода
троллейбус тянется к почтамту
скользит по отраженьям леса
где принимают поезда
хоры корявых флагеллантов.
где всё лишают веса.

очень люблю маленькие зимы. в этом ноябре уже вторая.
в Москве второй день подряд охрененная красота - все деревья, все ветки густо-густо облеплены мокрым снегом.
это должно напоминать о чём-то райском, не иначе.

вчера хотел пойти к первой паре (у нас в 8 начинается).
но мне отчаянно не везло с транспортом, не везло как никогда.
в общем, когда я не влез в троллейбас в Сокольниках и понял, что опоздание моё беспрепятственно стремится к 40 минутам, то впал в апатию и как бездарь и распиздяй полпары зависал на районе. хорошенько погулял. около девяти плёлся мимо кирпичного здания нашего универа, хотел войти, погреться и почитать на следующую пару что-нибудь. но заметил, что у охраны сидит дядька из деканата, который опоздальщиков и пробойников палит. дал задний ход, ретировался в магаз на углу и ещё более бездарно торчал там. согрелся, потом еще чуть погулял и потом, уже во время перемены, нормально проник в инст.

на днях мне дали послушать совершенно удивительную песню. редкие песни так совпадали с моим настроением. очень-очень зачётная песня.
Новелла Матвеева, "Дома без крыш"

+++
хромые деревья просят милостыню
(одно набрало несколько голубей),
страдают одышкой, играют на мрачных гармошках,
тусклую ждут рыбу под небом илистым,
ничего не выбрасывают, берегут крошки,
ловят магнитную ленту, крики чужих детей.
вот и к дому подходишь. навстречу тебе гнездо
плывёт на ветвях, беспризорные ясли.
постою. хватит чуть-чуть, всё равно
в галках ли, в голубях ли.