Ах да.
Как-то я дневник, кстати, не по назначению использую. Потому что все сюда переживания свои пишут, события - а я думы думаю. Маленькие такие, неприметные - для себя, про себя. Не могу я самое себя на страницы выворачивать да душеньку рвать - потому что не знаю, как это описать, когда тебе - радостно, да так, что кажется, будто можно облака, как пластилин, в руках мять. Или когда тебе - больно. Так больно, что забиться в угол и закрыться за семью замками, лишь бы никто твоего перекошенного лица не видел.
А как это описать словом, если и слова-то все, как стекло битое, в горле поперек встали?

И еще - заностальгировалось мне тут что-то по старой Лирушечке. Вспомнила я своих товарищей боевых, всплакнула над удаленными бложиками, и заодно вспомнила одну занятную вещь.
Когда я была молодая да горячая, заглядывал ко мне на огонек один товарищ - а были у меня в то время рисуночки-на-тетрадках-в-клеточку, убогенькие-убогенькие, ну да не в этом суть. И так уж он эти рисуночки раскатал, что меня ажно за живое задело - а заодно, пусть даже на уровне подсознания, заставило призадуматься - а может, делаю я что не так? И начала всякие пособия штудировать, и руку набивать, дабы все ахнули и побежали за автографами. И знаете что? Все теперь и правда ахают, и аплодируют стоя, и работы на выставки разбирают. А я - а мне скучно теперь, понятно? Мне теперь стимул нужен - то бишь очередной "пендель судьбы". А пенделя нету, и в ближайшее время не предвидится.
Чахну я, господа-товарищи.

Я понимаю, что я не люблю людей. Не частности-личности, а их общую составляющую - население сей весьма уютной планетки. И знаете что? Я ведь знаю, что мне не за что их не любить. Знаю, что "да-кто-ты-такая", знаю, что люди-то много чего хорошего создали, что я наглый потребитель рабского труда голодающих детей Зимбабве - да все знаю, честное слово. И уважаю всех этих изобретателей, творцов, и негров на плантациях тоже уважаю, наверное, но любить - не люблю. Нет у меня этого всеобъемлющего гуманизма. Конкретных личностей - которые до меня через три стены и большой мыльный пузырь достучались - люблю. Ценю, холю, лелею. А вот всех... Не люблю, и все тут.
А с утра - так вообще на дух не переношу.

Мне почему-то безумно грустно оглядываться назад.
Что-то я там такое потеряла, от чего до сих пор все нутро скулит да хнычет.
Выросла, наверное.

Я чувствую себя героиней фильма "Меланхолия" - мне говорят, что близко от Земли пролетит престрашнейшая комета⁽¹⁾, в далекой Джакарте падает самолет, буддисты играют в рулетку⁽²⁾, а я пересчитываю стены и заламываю руки в притворном отчаянии - потому что мне искренне похуй на крушение далеких поездов, концы света и прочее мракобесие. Потому что оно все не со мной, не здесь и не сейчас, потому что бессмысленно, потому что все, что меня бередит - это цель, моя цель, не имеющая ничего общего с природными аномалиями и катастрофами, упрямая, эгоистичная, цепкая. Я засыпаю, я просыпаюсь - а она шипит из закоулков, тянет  паучьими лапками,  теребит и скребется - не отпуская ни на миг, ни на шаг. Я бы, может, и рада бы - да нет назад пути, и выход уже вроде бы брезжит, и осталось всего ничего - сил бы, главное, найти, чтобы добраться, чтобы выкарабкаться - и опьянеть от собственного всесилия.
Я смогу - потому, что не смогу иначе.

^{(1) - и это единственное сходство с этим фильмом.
(2) - кем-то пересказанные новости.}
 

Я бы написала, может, что-нибудь возвышенное, но по сравнению с тем, что я сегодня видела, оно кажется незначительным и мелочным.
И нет-нет-нет.
Снова нет.
Это были облака. Обыденные такие, кучевые, похожие на драккары в брызгах взъяренной пены.
Почему-то кажется, что они и правда вкуса морской соли.
Я их сегодня изучала. Делала пометки, набрасывала - для дальнейших разработок. Как класть мазки, где лягут тени, как рисовать их рваные, растерзанные края. Вроде как даже осознала что-то - величественное, но совершенно неудержимое в памяти. Может, и к лучшему.
Пойду практиковаться.
 

Я бы с радостью стала кем-угодно - кем-то более актуальным. Кем-то, кто знает время и место, назначение, призвание, в конце концов. Но увы - я снова все та же, все там же, вне времени и пространства. Кажется, где-то между тем, где я должна и там, где могла бы быть - пустая, бессмысленная, безголосая.
Единственное, чему я научилась - это заставлять других верить в то, что у меня все получится.
Пожалуйста, пусть это будет обыкновенное "скучно", пожалуйста.

Вообще, буддистские учения о Колесе Сансары, отрицания единства личности и достижения абсолютной нирваны импонируют мне куда больше, чем насажденное православие, все чаще напоминающее фарс и мракобесие.

Если вы хотите обрести взгляд, соответствующий Дхарме, то не поддавайтесь заблуждениям других. С чем бы вы не столкнулись внутри или снаружи - убивайте это. Встретите Будду - убивайте Будду, встретите Патриарха - убивайте Патриарха, встретите архата - убивайте архата, встретите родителей - убивайте родителей, встретите родственников - убивайте родственников. Только тогда вы обретете освобождение от уз.
(с) Записи бесед "мудростью освещающего" наставника Линь-цзи.

О чем бишь я.
Осталось-то всего ничего.

Мне кажется, что все невысказанные слова замирают где-то за щекой длинной,вязкой жемчужной нитью. Наверное, бояться февральских вечеров - да и как их не бояться - мглистых, тусклых, пронизывающе-никчемных. И если и вытащишь их под мутный свет фонарей - сразу же рассыпаются и тонут во влажных снежных лапах, оставляя странное, тошнотворное послевкусие безъязыкости, бессловесности - обесценивая всего того, что копилось за день, неделю, что то страшно, то странно, то не к месту и незачем, - но что рыбой пойманной колотится в горле, бьет хвостом, теребит плавниками - ни на минуту не забыть-не передохнуть.
Остается лишь уповать на то, что меня, онемелую, поймут и без них - заключив в кольцо столь знакомых рук.

Да простят мне мой излишний пафос, но существо, совершенно осознанно отказывающееся от стремления к самосовершенствованию и развитию, не заслуживает гордого звания homo sapiens. Дядюшка Дарвин, вестимо, в гробу переворачивается, наблюдая за стремительностью сей деградации.

Довольно странное ощущение - жить в доме, но вне дома. Вроде как возвращаешься, пялишься в потолок, а куда возвращаешься - толком и не понимаешь. Да и зачем - тоже.
Ах, да - надо научиться спать.

Ох. Ну что ж, собственно, свой подарок на Новый Год в виде феерического цунами мы благополучно выпросили - нас выбросило на берег и незамедлительно утянуло в другую, куда как более опасную пучину - где трепетно бултыхаются всякие там любовь, нежность, забота, прочая социальная шушера, и неимоверно тянет на дно.
И надо бы выгребать оттуда из последних сил, да поздно - опутало, захомутало и спеленало. Остается только глазами хлопать да пузыри блаженно пускать, из последних сил цепляясь за какие-то там разваливающиеся рамки, как за последние островки здравомыслия.
А островки, к слову, как и положено таким островкам, тают на глазах.

Ох, ками-ками, это же надо заниматься таким виртуозным самообманом, чтобы до последнего не признавать очевидного. Это почти... исскуство.

Единственное, чего я хочу - не проснуться.
Вообще, тяжело оно - не любящая, не любимая, то в броне, то голым нервом. Чудно оно как-то. Непривычно.
Об одном прошу - пошли мне, Всевышний, какой-нибудь благозвучный пиздец, дабы вытянул меня из болота мерзопакостного. Устала уж очень, да и на дне - все те же, все там же. Мне, впринципе, все равно, в коем обличье сей пиздец явится, главное - либо на берег, либо с головой.
И шарфик, шарфик мне кашемировый.

Кажется, в этом мире все еще остались люди, способные, взвалив меня на плечо, тащить до дома. Мррррр.
Особенно - если от них этого не ожидаешь. Господи, кажется, в этом мире вообще остались люди.
 

Я не могу найти свое солнце. Иногда - оно где-то в скошенных балках, иногда - в книгах Келли Линк, но все чаще - в очередной пачке снотворного. Полтаблетки на ночь в очередной раз отгоняют от меня Оле-Лукойе с антрацитово-черным зонтом - я не вижу снов, господи, я не вижу их, и это восхитительно. Я хочу строить песчаные замки у подножия Черной пагоды, но я знаю, что, стоит мне увидеть ее - и меня размоет водой, я захлебнусь, эта чертова недостроенная пагода рухнет мне на голову, раздавит узорчатыми колесами во имя Сурьи, - поэтому я пью таблетки, сплю по четыре часа в сутки и судорожно вспоминаю, когда же все наебнулось. Я бы не сказала,что это произошло недавно - просто... кто-то это упустил. Ну хорошо, это упустила я, намеренно сделав вид, что ничего не происходит. Но ведь так и есть - это в порядке вещей. Кто-то пьет, кто-то путешествует, а кто-то съезжает с катушек. Это не так уж и плохо - просто устаешь от того, что шарахаешься от каждой тени. Мало спишь, почти не ешь и постоянно улыбаешься. Вообще, сделать так, чтобы ни у кого даже мысли не возникло о том, какие именно мысли тебя посещают - это улыбаться. И читать. Я тону в книгах ровно так же, как в воображаемом море, захлебываясь узорами строчек, только в нем куда легче дышать. Наверное, только так и могу - не давясь промозгло-студеным, станционным воздухом в ожидании - нет, не чуда - а очередной электрички.

Я держу в руках кальянный чубук и говорю:
- Знаешь, мне кажется, что несчастье - это заразно.
Дым оплетает руки, путается в волосах, ластится к одеялу. Я продолжаю:
- Если общаешься с несчастным человеком, рано или поздно начинаешь разделять его боль. Потом проецировать. А потом...потом с тобой происходит какая-то херня.
Мои руки пахнут вишней, мои волосы пахнут вишней, и вообще этот чертов табак ужасно воняет.
- Это как грипп. Или насморк. Ты меня слушаешь, мать твою?
- Ты хочешь чаю?
Я бессильно отмахиваюсь и зарываюсь в подушку.
- Ты знаешь, что это похоже на клиническую смерть?
- Несчастье? - рассеяно спрашивает он и уходит на кухню.
- Нет. Просто...когда я курю. Ты знаешь это ощущение - когда чьи-то руки массируют твои извилины?
Я не могу выдохнуть.
- Теплые, большие руки.
У меня немеют ноги и заплетается язык.
- Мне кажется, что со стороны...все это бессмысленно. Тебе не кажется, что мы разные люди?
Свист закипевшего чайника.
- Кажется или нет?
Я смотрю на себя откуда-то сверху и с трудом сдерживаю тошноту. Тело, распластанное на кровати, вызывает отвращение.
- Если бы я умерла, что бы ты стал делать?
Молчание. Меня бьет дрожь, а глаза разъедает дым. Я роняю чубук.
- Я хочу, чтобы меня кремировали.
- Сколько тебе сахара класть? - доносится из кухни.
Какой в этом, собственно, смысл?
- Три.
 

 Как-то...проваливаюсь. Выпадаю из временных промежутков. Не скажу, что неприятно, просто - странно. Вроде как и живешь, а вроде - существуешь, болтая ножками в ослепительно-серой пустоте. Вроде люди, вроде куда-то спешишь, что-то делаешь, трепыхаешься - и параллельно потягиваешь чаек в лучшем из нирванных миров, наблюдая воооон за той фигурой в канареечном пальто. И все такое сразу мелкое, мелочное, безынтересное, ажно и спускаться с небесных сфер не хочется. Мне говорят, мол, хандрю и глупости, а я рисую на запотевшем стекле и подпеваю сладкоголосым японцам. Я вижу в багровой листве пухлые губы и хитрый янтарный глаз, я слушаю шепот о неизменном и все сильнее кутаюсь в шарф, я заглушаю шум грхотом барабанов и лелею свою социофобию, не признаваясь самой себе, что иногда кто-нибудь рядом да нужен.

Почему-то начинает казаться, что после определенных промилле в крови открывается портал в другое измерение, где все безмерно веселы, общительны и рады тебя видеть, а вымерзший асфальт становится мягким, как зефир и проседает под каблуками.
Пожалуй, это единственная причина.