Русские в случае агрессии против них всегда воевали только на победу, и никогда не рассматривали вариант «достойного» поражения от противника, как европейцы В эти сентябрьские дни, с разницей в 129 лет, произошли два пожара вошедшие в историю. В 1812 году, после занятия Москвы Наполеоном, наши предки сожгли свой прекрасный Первопрестольный город, и погубили нашествие, уничтожив не только припасы и зимние квартиры, на которые так рассчитывал неприятель, но и всякую надежду на победоносный мир, повергнув войско завоевателей в уныние и дав старт его развалу. В сентябре 1941 года аналогичная участь постигла фашистов в столице советской Украины и «матери городов русских» - красавце Киеве. 15 сентября 1812 года французы вошли в Москву. Дипломат, адъютант и сподвижник Наполеона, герцог Виченцы Арман де Коленкур в своих дневниках оставил весьма подробное описание этого события, произведшего на «победителей» неизгладимое впечатление. «Все власти оставили город, и он походил на пустыню. Не было даже возможности образовать какую бы то ни было администрацию. Оставались только учителя (гувернёры-французы), несколько торговцев-иностранцев и отдельные жители из низших слоёв населения… Трудно передать впечатление, которое произвели эти известия на императора. Я никогда не видел, чтобы он находился под таким сильным впечатлением. Он был очень озабочен и проявлял нетерпение после двухчасового ожидания у заставы, а новые донесения навели его, очевидно, на весьма серьёзные размышления, так как его лицо, обычно столь бесстрастное, на сей раз ярко отражало его разочарование». Но это было только начало. Далее Коленкур вынужден констатировать, что это было не беспорядочное бегство подавленных, упавших духом побеждённых неприятелей и поддавшегося панике гражданского населения, а вторая, «штатская» часть согласованного с московским главнокомандующим и губернатором графом Фёдором Ростопчиным кутузовского манёвра. Он пишет: «Некоторые донесения утверждали, что накануне эвакуации между Кутузовым и Ростопчиным состоялось совещание …». Поэтому эвакуация была осуществлена профессионально, слаженно и в полном порядке. Коленкур отмечает: «Московский губернатор Ростопчин покинул город только в 11 часов утра, после того, как он эвакуировал все учреждения и население. <…> Нам удалось захватить лишь небольшую часть архивов и драгоценностей. В арсенале оставалось немного оружия; отставшие солдаты и ополченцы прятались в домах; они были вооружены». Иными словами, мы видим практически ту же картину, что наблюдали немецко-фашистские войска в 1941 году. Руководители покидали города только после того, как эвакуировали госпитали, население, и всё ценное. По разным причинам не сумевшие вовремя покинуть населённые пункты занимаемые врагом, военнослужащие и ополченцы не бросали оружие, не спешили переодеться в «гражданку», сбежать или пойти на поклон к победителю. А готовились продолжать оказывать посильное сопротивление. Но ведь тогда, в 1812 году, не было треклятых большевиков и политкомиссаров, грозивших всем и за всё неизменным расстрелом. Лютых энкаведешников, которых военнослужащие и население, якобы боялось больше чем любых захватчиков. Почему же картина, как говорится, - один в один? Потому, что очень многое из советского прошлого сегодня очернено и мифологизировано. И лишь бесстрастное сравнение фактов помогает сдёрнуть с минувшего грязный покров «демократического» мифотворчества. Как только Великая армия начала обосновываться в Москве, в городе начались пожары. Академик Евгений Таре в своей знаменитой монографии «Наполеон» по этому поводу пишет: «Наполеон, когда ему доложили о первых пожарах, не обратил на них особенного внимания, но когда 17 сентября утром он обошел Кремль и из окон дворца, куда бы ни посмотрел, видел бушующий огненный океан, то, по показаниям графа Сегюра, доктора Метивье и целого ряда других свидетелей, император побледнел и долго молча смотрел на пожар, а потом произнёс: «Какое страшное зрелище! Это они сами поджигают... Какая решимость! Какие люди! Это - скифы!». Коленкур описывает подробности диверсии: «В различных казённых и частных зданиях были заложены фитили, изготовленные на один и тот же лад; это факт, которому я был свидетелем наряду со многими другими лицами. Я видел эти фитили там, где они были приготовлены; многие из них были принесены и показаны императору. Фитили были найдены также и в предместьях, через которые мы вступили в город, и даже в спальной в Кремле». Под впечатлением пережитого рукотворного огненного шторма, Коленкур пишет: «Кому это жестокое зрелище не внушило бы предчувствие других несчастий!». И далее: «Русские не пожертвовали бы своей столицей, если бы собирались вести переговоры о мире». Русские не пожертвовали бы не только столицей, но и Смоленском, который до этого постигла похожая участь.
Читать далее...
