. Впереди, припадая на правую вывихнутую
ногу, быстро ковылял дед, худощавый, неряшливо одетый, живой
старикашка. Он застегивал на ходу брюки, и его старческие пальцы никак
не могли разобраться в пуговицах, потому что он застегнул верхнюю на
вторую петлю и тем самым нарушил весь порядок сверху донизу. На нем
были потрепанные темные брюки и рваная, расстегнутая сверху донизу
синяя рубашка, под которой трепыхалась длинная серая фуфайка. Под
фуфайкой, тоже сверху расстегнутой, виднелась костлявая бледная грудь,
заросшая седой шерстью. Дед оставил брюки незастегнутыми и занялся
пуговицами фуфайки, потом бросил, не доведя дело до конца, и стал
подтягивать коричневые помочи. Лицо у него было худое, с маленькими
карими глазками, бедовыми, как у непоседливого ребенка. Сварливое,
капризное, озорное, смеющееся лицо. Дед с молодых ногтей был забияка,
спорщик, любитель соленых шуток и по сию пору остался все таким же
старым греховодником. Злой, жестокий и нетерпеливый, как ребенок, и
вдобавок ко всему весельчак. Он слишком много пил, когда дорывался до
спиртного, слишком много ел, если было что поесть, и любил поболтать.
За дедом ковыляла бабка, ухитрившаяся прожить до глубокой старости
только потому, что она была такая же злющая, как и ее старик. Бабка
отстаивала свою независимость с яростью фанатика, не уступая деду в
буйстве и греховности. Однажды после моления, еще не придя в себя как
следует и разговаривая на разные голоса, она разрядила в мужа
двустволку и почти начисто снесла ему одну ягодицу. Это так восхитило
деда, что он, мучивший ее раньше, как дети мучают букашек, в дальнейшем
прекратил озорство. [у нас, к сожалению, двустволки нет] Подобрав до колен широкое платье, бабка шла и
повторяла пронзительно блеющим голосом свой боевой клич:
- Сла-ава господу богу!
Дед и бабка ковыляли по двору наперегонки. Они воевали друг с
другом всю жизнь и любили ату войну, не могли существовать без нее.
(с) Стейнбек
LI 7.05.22