Если обманывающий священник или носитель власти — это изощренный ум, то есть он является представителем господского цинизма, то просветитель в противоположность ему выступает как метациник, как носитель иронии, сатирик.

 Вот почему нам нужна методологическая рефлексия той совокупности парадигм, школ,течений, теорий, что образуют урбанистические исследования, а также их места на дисциплинарной карте. Не случайно даже временный доступ к информационной сети хорошего западного университета делает написание академического текста, если автор хочет себе польстить, чем-то похожим на фракталы. Обнаруживаются новые и новые разветвления мысли и влияния, контекст рассмотрения расшиярется до бесконечности: Бодрийяр повлиял на Джеймисона, который повлиял на Эда Соджа (который теперь влияет на нас: по крайней мере один из его текстов переведен, к чему я вернусь ниже).  Это - повседневное проявление "интертекстуальности" чрезвычайно многочисленных городских текстов, которые вступают в перекличку не только в рамках упомянутой марксистско-постмодернистской традиции, но и между дисциплинами и занятиями, когда архитектура волнует кинематографистов, о которых пишут философы, критикуемые экономистами и дополняемые социальными теоретиками. 

всё ему лично непонятное и кажущееся ошибочным герменевтик толкует в иносказательном смысле, или просто игнорирует – как «сухую шкурку мысли», или же списывает на «муки слова» и «шрамы языка, полученные в борьбе с мыслью» (эти герменевтики знают толк в тропах).

Только после основа­тельной критики Нового времени теология полностью грузится на корабль дураков — дурацкий корабль так называемой веры — и отплывает всё дальше и дальше, отталкиваясь от берега буквоедской критики. В XIX веке церковные организации дают сигнал к соедине­нию посткритического иррационализма с политической реакцией. Как и все полные воли к выживанию институты, они умеют пережить «снятие» и «преодоление» своих оснований. Отныне понятие «суще­ствование» попахивает трупным ядом христианства, гнилостным раз­ложением того, что подверглось критике, но, несмотря на это, все никак не умрет*. С тех пор у теологов с циниками еще одно общее — стремление к самосохранению, которое не удается скрыть. В бочке ды­рявой догматики они уютно устроились до самого дня Страшного суда.

Объединяет их и понимание психологии, не как позитивистской эмпирической науки, но как науки подлинно теоретической, науки - двумя ногами прочно стоящей на профессионально философской базе, науки - соотносящей свои теоретические понятия не с искусственно и небескорыстно сконструированной самими же психологами «практикой» психотерапевтического диванчика, но с «высокоорганизованной практикой – промышленной, воспитательной, политической, военной ».

Воцарилась совсем неизвестная до сих пор и небывалая эпоха свободы, при которой, вероятно, на закате тысячелетия уже можно будет не только делать ближнему то, что ему неприятно, но так же съесть его запеченного или сырого при сохранении абсолютной безнаказанности, поскольку все будут есть всех только виртуально. Об этих прекрасных виртуальных виртуальностях можно много узнать из прессы, которая тоже станет виртуальной. Поскольку из старой анатомии и патологии нам известно явление, называемое проникновением, всякая виртуальная реальность сможет проникать в виртуальности следующего уровня, процесс этот будет идти все дальше и дальше, а согласно известным парадоксам теории множеств Кантора – в бесконечность и даже в несчетную бесконечность. Только счастливчики, к которым принадлежу и я, не доживут до тех крутых времен супергиперпостмодернизма, который оставит за собой отброшенных в пренебрежении всяких Вермеров, Кранахов и прочие глупости. Первым знаком, предвещающим такого рода mene mene tekel upharsin[Исчислено, взвешено, разделено – надпись на стене пиршественного чертога царя Валтасара, пророчествовавшая его гибель], является уже показанная нам и всем известная колоссальная скальная дыра, в которой стояла тысячепятисотлетняя статуя Будды, сокрушенная взрывчатыми веществами поклоняющимися постмодернизму талибами. История свидетельствует о том, что время движется вперед и что его нельзя повернуть вспять. Что же касается меня, из постмодернистского поезда я высадился на станции Иеронима Босха, и никакая сила меня с этого места не сдвинет.

http://lib.rus.ec/b/156871/read

Только у наших циничных молодых медиков еще ясно прослеживается линия, связывающая учебу с процветанием в жизни. Почти все остальные живут с риском доучиться до пустоты. Тот, кто не ищет власти, не станет желать и ее знания, не захочет вооружаться знанием для ее достижения, а тот, кто отвергает и то и другое, втайне уже не является гражданином этой цивилизации.

Из конкуренции сознаний возник двойственный, сумеречный, искажающий очертания предметов свет, характерный для современности: взаимовыслеживание идеологий, ассимиляция противоположностей, модернизация обмана,— короче говоря, то отправляющее философа в пустоту положение, в котором лжецы называют лжецов лжецами.

Мы просвещены, мы пребываем в апатии. О любви к мудрости уже нет и речи. Больше нет знания, любителем (philos) которого можно быть. То, что мы знаем, мы не можем любить, но, напротив, задаемся вопросом: как нам удается жить, вынося это знание и не превращаясь в каменный столп?

Это цитата сообщения blow_job Оригинальное сообщение

Без заголовка

хочу что бы не было страхов.что бы душа была чистой и спокойной как поле после бородинского сражения,что бы только тихие и безмятежные трупы лежали на траве и вороны над головою и собачий лай в далеке и дым из печьки и на транквилизаторах 4тый месяц и ебаться постоянно.ты Земля меня родила что бы измучить меня,что бы оставить только тень меня,а я слаб,устал и задыхаюсь от испуга.

«Каждый народ (или даже человек) в обязательном порядке должен разрабатывать свою религию сам, а не донашивать тряпье, кишащее чужими вшами –от них все болезни… Народы, которые в наше время на подъеме –Индия, Китай и так далее –ввозят только технологии и капитал, а религии у них местного производства. Любой член этих обществ может быть уверен, что молится своим собственным тараканам, а не позднейшим вставкам, ошибкам переписчика или неточностям перевода. А у нас… Сделать фундаментом национального мировоззрения набор текстов, писаных непонятно кем, непонятно где и непонятно когда –это все равно что установить на стратегический компьютер пиратскую версию „виндоуз-95“ на турецком языке –без возможности апгрейда, с дырами в защите, червями и вирусами, да еще с перекоцанной неизвестным умельцем динамической библиотекой *.dll, из-за чего система виснет каждые две минуты. Людям нужна открытая архитектура духа, open source. Но иудеохристиане очень хитры. Получается, любой, кто предложит людям такую архитектуру –это антихрист. Нагадить в далеком будущем из поддельной задницы, оставшейся в далеком прошлом –вот, пожалуй, самое впечатляющее из чудес иудеохристианства».

В. Пелевин "Empire V"

Различие между этими двумя романтизмами наиболее отчетливо проявляется в области политики. Революционеры столетней давности были демократами и индивидуалистами. Высшей политической ценностью для них была та самая личная свобода, которую Муссолини обозвал разложившимся трупом и которую большевики осмеивают как идеал, выдуманный праздными буржуа себе на потребу. Те, что агитировали в 1832 году за билль о парламентской реформе в Англии и вынашивали Парижскую революцию 1830 года, были либералами. Индивидуализм и свобода были для них высшим благом. Целью же коммунистической революции в России стало лишение человека всяких прав, всяких признаков личной свободы (включая свободу мысли и право обладать душой) и превращение его в ничтожную клеточку великого “коллективного человека” - того исполинского механического монстра, которому в эру большевизма предстоит вытеснить неорганизованное скопище “обремененных душою” людей, населяющих ныне землю. Большевику отвратительно лицезреть нечто столь “хаотически живое”, столь “таинственно органичное”, как личность, обладающую душой, своими собственными вкусами и особыми талантами. Людей нужно организовать, так сказать, в обход жизни; коммунистическому строю нужны не люди, а поршни и шестерни гигантского “коллективного механизма”. Для большевистского идеалиста утопия неотличима от конвейера Форда. При этом недостаточно ежедневно проводить восемь часов в условиях цеховой дисциплины. Жизнь за воротами фабрики должна точь-в-точь напоминать жизнь в ее стенах. Досуг следует планировать так же тщательно, как и труд. В христианское Царствие Небесное внидут лишь те, кто уподобится младенцам. Большевистский рай земной распахнется пред теми, кто уподобится машинам.

http://magazines.russ.ru/inostran/2004/1/ha8.html

Акцент на фальсификации (а не верификации) подчеркивает, по Попперу, радикальную асимметрию: никогда нельзя доказать, что теория истинна, потому что в целом она дает бесконечное число эмпирических предсказаний, из которых можно проверить только ограниченное подмножество; но, тем не менее, можно доказать, что теория является ложной, поскольку для этого достаточно одного единственного наблюдения, которое ей противоречит.

Иногда философия может полностью подорвать статус нашего знания. В теории оно может быть сведено к нулю. Но практика приобретения знания все равно не прекратится. В особенности это справедливо в отношении математики и "серьезных" наук вроде физики. Мы будем по-прежнему пытаться усовершенствовать наше знание научным путем, даже если антифилософы – Хайдеггер, Деррида и иже с ними – сумеют вконец дискредитировать понятие научной истины. Как ни парадоксально, мы даже продолжаем применять научные методы в тех областях, которые еще не получили статуса науки. Теория хаоса демонстрирует, каким образом движение крылышек бабочки в бразильских джунглях может в конечном итоге привести к возникновению торнадо в Канзасе. При составлении метеорологических прогнозов оперируют большим количеством переменных, значения которых настолько нестабильны, а эффекты варьируются так сильно, что предсказать погоду на сколько-нибудь долгий срок не представляется возможным. То же самое можно сказать и об экономических прогнозах, и о деятельности психоаналитиков. Тем не менее мы стараемся по возможности применять строгие научные критерии и в этих областях человеческой деятельности.

Опровержение существования геометрической истины и самой возможности философствования, проделанное Дерридой, можно подвергнуть критике с его же собственных позиций. Доказав, что истины не существует, он тем самым утверждает, что и его доказательства не являются истинными. Позже мы увидим, что Деррида этого и йе отрицает и готов следовать своим логическим рассуждениям вплоть до их радикальных и опасных выводов. Но факт остается фактом – подобная теория (даже опровергнутая собственными внутренними противоречиями) бросает вызов практической деятельности людей. Мы развиваем экономику и метеорологию, потому что получаемые таким путем "необоснованные" знания помогают нам в жизни. Можно согласиться с тем, что абсолютной истины не существует, как не существует гарантии точности наших знаний. Тем не менее никому в голову не придет сомневаться, что сумма углов треугольника равна 180 градусам. По сравнению с атомом электрон – все равно что иголка на футбольном поле, но несмотря на это, нам удалось в точности предсказать его поведение. Компьютерная промышленность целиком и полностью полагается на такие предсказания. Мы принимаем на вооружение и другие, не столь "математические" истины, например теорию эволюции Дарвина, формулу структуры ДНК и т.д. Как ни парадоксально, даже признав, что абсолютной истины не существует, мы совершенно не признаем опровержения этих "неабсолютных" истин иными методами, кроме научных (то есть опытным путем). Одно дело признать истину относительной с точки зрения абсолюта, и совсем другое – обращаться с ней как с таковой. Деррида, скажем, навряд ли стал бы отрицать ту "истину", что за время холокоста были уничтожены миллионы евреев. Возможно, западная цивилизация действительно изобрела противоречащее само себе понятие абсолютной истины, однако без данного внутренне противоречивого понятия она просто развалится. То, насколько Дер-риде удалось разобраться с этой проблемой и "невозможностью" существования философии, и определяет его статус как мыслителя.

Платон рассказывает миф о египетском боге Тоте, где бог объясняет египетскому фараону важность и нужность обучения подданных письму. Научившись писать, подданные смогут усовершенствовать память и стать мудрее. Тот заявляет: "Мое изобретение – это лекарство (фармакон) для укрепления памяти и разума". Фараон возражает, что умение писать приведет к прямо противоположному эффекту: "Это изобретение будет способствовать росту забывчивости в душах тех, кто перестанет упражнять память, полагаясь на верность написанного". Открытие Тота является фармаконом для напоминания, а не запоминания, не собственно памяти. Тоже самое можно сказать и о мудрости. Фараон указывает, что написанное демонстрирует лишь видимость мудрости, а не мудрость как таковую, и письмо будет способствовать возникновению иллюзии о мудрости, а не развивать разум.

Когда человек понимает, что он живет в странном и страшном мире и бессилен что-либо в нем изменить, его может охватить отчаяние. Однако он не позволяет, чтобы его считали пассивным объектом, он не хочет утратить свою субъективность, свое "Я". А для этого он постоянно поддерживает в себе и создает для окружающих ощущение своей дееспособности, т. е. он все время должен "действовать"; в современных терминах это называется "быть эффективным". Сегодня под "эффективностью" понимается такая деятельность, которая приносит успех. Но это есть искажение изначального смысла слова, так как эффективность происходит от латинского ex-facere — "делать". Быть эффективным, следовательно, значит что-то совершать, осуществлять, реализовывать, выполнять, т. е. быть способным к действию. Мы называем кого-то дееспособным, если он обладает способностью что-то делать, совершать и производить. Эта способность означает, что человек не слаб и не беспомощен, что он является живым, функционирующим человеческим существом. Дееспособность означает, что человек активен, что не только другие действуют на него, но и он сам действует на других людей. В конечном счете быть дееспособным — это и значит существовать. Этот принцип можно сформулировать следующим образом: я существую, поскольку я что-то делаю.


[500x457]

особенность любого первого знакомства, когда в глаза бросается внешнее, а неявные связи в материале еще не ясны. И потому при первом знакомстве только и остается перенимать внешнее, стилистически-яркое; иное отношение приходит потом, в результате продумывания. Если оно наступает. Конечно, и раньше были времена, когда беспорядочно перенимали внешнее (эпоха Петра I). Но и сейчас в культуре обращается мало внимания на "продумывание", на аналитическую работу с понятиями. Так, в школах нашу зрелость проверяют на "сочинениях по литературе" (а не на "рассуждениях по философии", как, например, во Франции). Эмоционально-мировоззренческим вещам отдают явное первенство перед вещами интеллектуальными и концептуальными. Нынешние школьные тенденции в изучении русской словесности (я специально штудировала материалы на эту тему) подчеркивают либо религиозные, либо фольклорные составляющие языка, культуры (как раньше подчеркивались идеологические и моралистические). Университетское образование тоже не очень-то учит думать: поставив на место одних культовых фигур (марксизм, его источники и составные части) другие (от досократиков до Бердяева), оно, кажется, и сейчас мало озабочено выработкой концептуальной связности, самого умения выводить одни мысли из других и держать в уме звенья этой цепи. А без этого умения остается - искать новую или старую "национальную идею". Сейчас, после десятилетий того, что можно было бы назвать "идеологическим насилием" над языком, русский понятийный язык, а вместе с ним и аналитические навыки, нужно осознанно и интенсивно развивать. А иначе при столкновении с западной мыслью возникают песенно-плясочные реакции или же расцветает "обезьянство", о котором - как о специфике русского ума - с горечью говорил Гоголь ("француз играет, немец мечтает, англичанин живет, а русский обезьянствует"). При этом, конечно, и живучая российская традиция подмены мыслительной и социальной работы литературой и литературностью не развивает способности к самостоятельному анализу, а это нам так нужно...

http://old.russ.ru/columns/20040421_kalash.html

В этой книге мы утверждаем: десятилетия контркультурного бунта ничего не изменили, потому что теория, на которой зиждется идея контркультуры, ложная. Мы не живем в Матрице, и мы не живем в спектакле.
На самом деле мир, в котором мы живем, намного прозаичнее. Он состоит из миллиардов людей, каждый из которых следует более или менее состоятельной концепции добра и зла, пытаясь сотрудничать с другими людьми и делая это с разной степенью успеха.
Не существует всеохватывающей системы, которая интегрирует все это воедино. Современную культуру невозможно подорвать, поскольку не существует таких вещей, как культура или система. Существует лишь мешанина социальных институтов, развившихся в совершенно случайном порядке и распределяющих блага и бремя, связанные с социальной кооперацией, такими способами, которые мы порой признаем справедливыми, но которые, как правило, явно несправедливы. В таком мире такого типа контркультурный бунт не только бесполезен, но и контрпродуктивен. Он не только отнимает энергию и силы, которые могли бы направляться на инициативы, приводящие к конкретному улучшению жизни людей, но еще и порождает огульное презрение ко многим позитивным изменениям в современном обществе.
Согласно контркультурной теории, система достигает порядка исключительно путем угнетения индивида. Удовольствие по своей природе анархично, буйно, дико. Чтобы держать трудящихся под контролем, система обязательно должна массово внушать людям желание покупать товары промышленного производства, и это желание, в свою очередь, может удовлетворяться в рамках технократического общества. Да, порядок достигается, но за счет широкого распространения в обществе чувств обездоленности, враждебности, а также нервозности.
Поэтому решение заключается в возрождении нашей способности к спонтанному удовольствию — через разнообразные извращения, перформансы, современный примитивизм, расширяющие сознание наркотики или что-либо еще, от чего можно «завестись».
Согласно контркультурному анализу, простой факт того, что человек развлекается и веселится, рассматривается как настоящая подрывная акция. Гедонизм трансформировался в революционную доктрину. Стоит ли удивляться тому, что такого рода контркультурный бунт оживил потребительский капитализм? Пора трезво взглянуть на вещи.
Увеселения — это не диверсия, они не могут подорвать никакую систему. Фактически превалирующий гедонизм сильно затрудняет организацию общественных движений, и из-за него намного труднее убедить кого-либо пойти на жертву во имя социальной справедливости. Мы считаем: прогрессивным деятелям левого толка нужно прежде всего защитить политику, направленную на социальную справедливость, от огня контркультурной критики и покончить с последней, продолжая претворять в жизнь первую.

Мы не хотим пощады от наших лучших врагов, а также от тех, кого мы любим до глубины души. Позвольте же мне сказать вам правду!

Братья мои по войне! Я люблю вас до глубины души; теперь и прежде я был вашим равным. И я также ваш лучший враг. Позвольте же мне сказать вам правду!

Я знаю о ненависти и зависти вашего сердца. Вы недостаточно велики, чтобы не знать ненависти и зависти. Так будьте же настолько велики, чтобы не стыдиться себя самих!

И если вы не можете быть подвижниками познания, то будьте по крайней мере его ратниками. Они спутники и предвестники этого подвижничества.

Я вижу множество солдат: как хотел бы я видеть много воинов! "Мундиром" называется то, что они носят; да не будет мундиром то, что скрывают они под ним!

Будьте такими, чей взор всегда ищет врага – своего врага. И у некоторых из вас сквозит ненависть с первого взгляда.

Своего врага ищите вы, свою войну ведите вы, войну за свои мысли! И если ваша мысль не устоит, все-таки ваша честность должна и над этим праздновать победу!

Любите мир как средство к новым войнам. И притом короткий мир – больше, чем долгий.

Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе. Да будет труд ваш борьбой и мир ваш победою!

Можно молчать и сидеть смирно, только когда есть стрелы и лук; иначе болтают и бранятся. Да будет ваш мир победою!

Вы говорите, что благая цель освящает даже войну? Я же говорю вам, что благо войны освящает всякую цель.

Война и мужество совершили больше великих дел, чем любовь к ближнему. Не ваша жалость, а ваша храбрость спасала доселе несчастных.

Что хорошо? спрашиваете вы. Хорошо быть храбрым. Предоставьте маленьким девочкам говорить: "быть добрым – вот что мило и в то же время трогательно".

Вас называют бессердечными – но ваше сердце неподдельно, и я люблю стыдливость вашей сердечности. Вы стыдитесь прилива ваших чувств, а другие стыдятся их отлива.

Вы безобразны? Ну, что ж, братья мои! Окутайте себя возвышенным, этой мантией безобразного!

И когда ваша душа становится большой, она становится высокомерной; и в вашей возвышенности есть злоба. Я знаю вас.

В злобе встречается высокомерный со слабым. Но они не понимают друг друга. Я знаю вас.

Враги у вас должны быть только такие, которых бы вы ненавидели, а не такие, чтобы их презирать. Надо, чтобы вы гордились своим врагом: тогда успехи вашего врага будут и вашими успехами.

Восстание – это доблесть раба. Вашей доблестью да будет повиновение! Само приказание ваше да будет повиновением!

Для хорошего воина "ты должен" звучит приятнее, чем "я хочу". И все, что вы любите, вы должны сперва приказать себе.

Ваша любовь к жизни да будет любовью к вашей высшей надежде – а этой высшей надеждой пусть будет высшая мысль о жизни!

Но ваша высшая мысль должна быть вам приказана мною – и она гласит: человек есть нечто, что должно превзойти.

Итак, живите своей жизнью повиновения и войны! Что пользы в долгой жизни! Какой воин хочет, чтобы щадили его!

Я не щажу вас, я люблю вас всем сердцем, братья по войне!

Так говорил Заратустра.

с точки зрения фрейдизма, даже учитывая, что цивилизованность действительно означает уменьшение проявлений явного насилия, не факт, что наше общество стало менее репрессивным. Насилие не исчезло; мы просто приняли его в себя.