[500x332]
[484x640]
[600x450]
[700x700]
[640x491]
[600x425]
[240x320]
Пахнут мёдом будущие брёвна — Бывшие деревья на земле, Их в ряды укладывают ровно, Подкатив к разрушенной скале. Как бесславен этот промежуток — Первая ступень небытия, Когда жизни стало не до шуток, Когда шкура ближе всех — своя. В соснах мысли нет об увяданье, Блещет светлой бронзою кора, — Тем страшнее было ожиданье Первого удара топора. Берегли от вора, от пожара, От червей горбатых берегли — Для того внезапного удара, Мщенья перепуганной земли. Дескать, ждёт их славная дорога — Лечь в закладке первого венца, И терпеть придётся им немного На ролях простого мертвеца. Чем живут в такой вот час смертельный Эти сосны испокон веков? Лишь мечтой быть мачтой корабельной, Чтобы вновь коснуться облаков. (В.Шаламов)
Как много по всей Земле чудесных картин природы, открывающихся путнику на тропах и дорогах! Знаете ли вы, сколько существует тропинок, окаймленных бамбуком, или петляющих по благоухающим рисовым полям? Знаете ли вы, сколько на свете лесных тропинок, устланных разноцветными листьями, одаряющих прохладой и тенью? Все это доступно нам, и все же мы не можем получать радость от этого, потому что наши сердца не беззаботны, и наши шаги не раскованы.
Если бы у меня был взор Будды, и я мог видеть все насквозь, я бы мог разглядеть отметины тревог и горя, которые вы оставляете после себя на отпечатках своих следов, подобно ученому, различающему под микроскопом мельчайшие живые существа в капле прудовой воды.
Если бы у меня была сверхъестественная сила, я мог бы отправить вас в Чистую Страну Будды Амитабхи или в Царство Божие, если вы христианин. Я уверен, что там все было бы чудесно и чисто, там были бы прекрасные пейзажи. Но будь вы там, каковы же были бы ваши шаги? Можете ли вы быть уверенными, что следы ваших ног не несли бы отпечатки забот и горя, которые вы вынесли из самсарной, земной жизни? Если вы возьмете с собой свои заботы и печали в Чистую Страну, то вы загрязните Чистую Страну и сделаете ее менее чистой!
Некоторые говорят, что в Чистой Стране есть драгоценные лотосовые пруды, деревья семи драгоценностей, дороги, выложенные золотом, что есть особенные небесные птицы. Я не думаю, что мне бы это очень сильно понравилось.Я бы предпочел ходить не по дорогам, покрытым золотом, вымощенным мрамором даже здесь, на этой земле. Больше всего я люблю грунтовые дороги с лугами по обе стороны; люблю, когда дорогу устилают камешки и листья. Люблю кусты, ручьи, бамбуковые изгороди, переправы. Когда я был мальчиком-послушником, я сказал своему Учителю: "Если в Чистой Стране нет лимонных деревьев, тогда я туда не хочу". Он покачал головой и улыбнулся. Однако он не сказал, прав я или нет. Позднее, когда я уяснил, что и этот мир, и Чистая Страна происходят из Ума, я был очень счастлив. Я был счастлив, поскольку узнал, что лимонные деревья есть и в Чистой Стране, а также земляные тропинки с зеленой травой покраям. Я узнал, что если я буду, имея памятование, держать открытыми свои глаза, а шаги мои будут легки, я смогу найти свою Чистую Страну.
Полный текст здесь: http://ariom.ru/litera/2002-html/TikNatHan-01.htm
Я читал одну удивительную историю, написанную Шелом Сильверштайном. История называлась «Дарящее дерево».
Где-то далеко, в одной теплой солнечной стране росло дерево. Это было очень древнее дерево, очень большое, ветви его раскинулись высоко в небе. Во время его цветения бабочки всех видов и расцветок кружились вокруг него и танцевали прекрасный танец. Когда оно плодоносило, птицы из дальних стран прилетали к нему. Ветви были похожи на распростертые на ветру руки, это было так прекрасно.
Каждый день к дереву приходил мальчик и играл в его тени. И большое древнее дерево полюбило маленького мальчика. Большое и старое может полюбить маленькое и молодое, если большое не думает о том, что оно большое. У дерева не было мыслей о том, что оно большое (только люди могут думать об этом), и поэтому оно полюбило мальчика. Эго любит величие. Эго всегда пытается завязать отношения с тем, что больше него самого. Но для любви неважно, большой ты или маленький. Любовь принимает все, что попадает в ее поле.
Ветви дерева тянулись высоко, но оно опускало их, чтобы мальчик мог вдыхать аромат цветов и срывать плоды. Любовь всегда готова кланяться, а эго не может себе этого позволить. Если вы подойдете к эго, оно вытянется, чтобы стать еще выше, оно сделается натянутым и неподвижным, чтобы вы не смогли задеть его. Тот, кого можно задеть или уязвить, считается маленьким. Тот, кого нельзя задеть, кто восседает на троне власти в главном городе страны, считается большим.
Ребенок приходил, и дерево наклоняло к нему свои ветви. Когда ребенок срывал цветы, дерево ощущало невероятное блаженство, все его существо наполнялось экстазом любви. Любовь счастлива, когда может дарить себя, эго же счастливо лишь тогда, когда ему удается что-нибудь заполучить.
Мальчик рос. Иногда он спал в тени дерева, иногда ел его плоды, иногда из цветов дерева он мастерил корону и представлял себя владыкой лесов. Человек становится царем, когда у него есть цветы любви, но он становится жалким и несчастным, когда шипы эго напоминают о себе. Видеть мальчика в венке из цветов, танцующего под ласковыми лучами солнца, было для дерева абсолютным счастьем. Оно переполнялось любовью. Оно склонялось в любви, оно пело на ветру. Мальчик стал старше, он начал залазить на дерево и качаться на ветвях. Дерево радовалось, когда мальчик
Я беззаботно изучал пейзаж за окном, великолепный вид темного моря заставлял меня восхищаться вслух. Внезапно на ветку неподалеку села птица, напоминавшая сокола или ястреба. Я не задумываясь протянул руку в ее сторону. К моему величайшему изумлению и восторгу, птица села на протянутую руку, и вдруг я вспомнил слова суфия: Когда птица сядет на протянутую руку, тогда ты поймешь. (Стивен Лаберж, "Осознанное сновидение") |
[показать]Человек всегда ищет что-то - одни ищут в бесконечном пространстве, другие пытаются сделать из того, что уже найдено, но никто не успокоился.
Убаюкивающие иллюзии, которые заменяют правду, искажаются от простого, едва заметного дуновения тихого ветра. Их выравнивают, поправляют, корректируют и подстраивают, они уже с заплатами, в швах, подрисованные, но они еще здесь, потому что никому не хочется их отпускать.
Отпустив их, возникнет недовольство и новый поиск, и опять новая иллюзия.
У ищущего при любом раскладе ничего нет. У него и так нет чего-то... то есть существует недовольство данностью. Что может удовлетворить это недовольство? Неужто есть что-то, что может это недовольство удовлетворить? Недовольство ума - стремление не быть тем умом, коим являешься, надо стать умом высшего порядка. Недовольство телом - стремление здесь и здесь исправить. Хотя, не любовь ли это к телу и не любовь ли это к уму? Ведь нет ничего плохого в такой любви.
Вот только где де заканчивается недовольство? И что может вырасти из недовольства?
Разве семя потому вырастает в дерево, что было недовольным? Недовольным тем, что оно только семечко? Вовсе нет. Семечко выросло, потому что умерло - не стало семечка. Иначе, если бы оно росло из недовольства, не отдав себя, оно бы выросло в огромное-огромное семище, и все разбухало бы и разбухало, перекатывалось бы по земле, переваливалось кое-как, все раздавливая по дороге, потому что по-другому не может такое большое семечко, оно бы все ело и ело, а потом бы научилось производить такие же семечки, растущие, которым надо только плодиться и есть, плодиться и есть, и расти еще больше, и снова есть. Потом оно стало бы украшать себя, обтесывать края, придавать форму правильную, по первым попавшимся данным отыскивая образ, которому надо соответствовать, с которого форму эту срисовать, потому что оно знало бы, где-то далеко, в дальнем уголке души оно знало бы, что что-то потеряло, а теперь это потерянное оно хочет вернуть. И потом, нарисовав на себе отчаянную улыбку, оно стало бы пытаться глазам придать выражение, которое нельзя вот так взять и придать глазам.
Вот такое семечко могло бы пустить великий росток, который бы протянулся сквозь любые ветра, а потом расцвел бы деревом-великаном, но вот беда - что чем больше становится семя, тем толще его скорлупа. И теперь, чтобы эту скорлупу пробить - если возникнет еще такое побуждение, такой импульс - то для этого надо иметь в себе великую силу.
Умереть таким образом - это и значит подарить себя, это то, что происходит вокруг, там, где нет людей - ведь поэтому так привлекательна природа, и поэтому она вообще жива.
Человек думает, - а так ведет его само мышление, - думает, что заперев часть природы в клетку он поднялся над ней, а на самом деле он просто неспособен сам дать то, на что способна природа, и, по сути, он не царь зверей а просто гриб-паразит, который всех победил с помощью их же, всех. Вот его место в природе. И в глубине своей грибной души он знает, что живет только (исключительно!) за счет того, что есть другие. Не будет других - не будет и его. Но он гонит прочь эту мысль, заглушает ее слабостями развращенного тела и заедает незаработанным хлебом.
И вот, кто-то выращивает семечко, а кто-то дерево.
Здесь есть парадокс, и, видимо, он есть что-то поистине мистическое.
Ведь дерево притягивает к себе, а семечко, которое сберегли, начинает само искать как уйти от своего одиночества. Вот виднеется поблизости еще одно, такое же, одинокое.
Теперь мое одиночество украдет твое время. Оно не спит, оно не может спать, ему темно. А вдвоем уже не так страшно. Если бы задумалось оно, примерно так: Я ничего не знаю об этом, просто бреду по жизни, но бреду почему-то не так уж и просто. Бреду я к другу. Наша дружба - взаимное неуважение. Я спрятался от своего одиночества в его компании, а он в моей - от своего. А завтра - сколько нас еще, не пропадем. А не будет друзей, так есть множество других вещей, ведь не в пустоте же мы в конце концов живем. А как устанем изводить друг друга, можно распрощаться и отдохнуть, под деревом.
|
[показать]Если постоять над копировальным аппаратом всего полминутки, то потом можно на 81 год забыть о посещении лесов-полей после дождя! Озона, выделяемого копирами, почти в миллиард раз больше, чем «природного». Только не стоит думать, что это полезно: озон -- сильнейший окислитель. Он ускоряет все процессы в человеческом теле. А главный из них, к сожалению, -- старение.