Любовь - это нечто такое, чего нет. Это нечто такое, из-за чего исчезает жалость.
Это так, как-будто строишь дом, но сжигаешь всё вокруг.
Любовь - когда слушаешь под дверью: не её ли туфли скрипят по ступенькам.
Любовь - это когда сорокалетнюю женщину называешь "Моя маленькая".
Когда смотришь как она ест, а сам не можешь ничего проглотить.
Когда не можешь заснуть, пока не прикоснёшься к её животу.
Любовь - это когда вы стоите под деревом, а ты мечтаешь, чтобы оно упало, и тогда ты сможешь заслонить её... (с) к/ф "Охранник для дочери"
О, вернись ко мне, и я буду принадлежать тебе!
О, вернись ко мне, и я буду с тобой!
Вернись, и я обещаю, что не уйду!
Вернись, и мы покажем всем, что можем быть счастливы!
Вернись, и я буду рядом... всегда...
О, прости меня, что все так вышло...
Прости, что я ушла из-за козла, который казался мне ближе и роднее... и который бросил меня.
Прости, что не сумела ценить тебя.
Вернись, и я буду рядом... Всегда...
Вернись, и я снова буду твоя!
Он бросил меня, и жизнь кончилась.
Электричка несла меня домой. Куда я еду? Зачем? Сердце плакало: ты не сможешь без него.Душа опустела. Хотелось просто смотреть в одну точку и ехать, ехать, ехать... Не останавливаясь.
Вокруг люди: одинаково хмурые, одинаково безразличные к моему горю. Им не было до меня дела. Казалось, никому во всем мире нет до меня дела. Одиночество распирало изнутри, точно большой кусок ваты распирает тряпичную куклу.
Он бросил меня, и жизнь кончилась.
- Опять попрошайки! - издалека услышала ворчливый голос.
С трудом оторвала взгляд от пола: в вагон вошли двое. Старик и собака. Старик не был похож на обычного бездомного - ветхая одежда опрятна, лицо незлое. На веревке он вел такую же потрепанную жизнью, как и сам, черную собаку, с проплешинами на боках и грустным непереносимым взглядом. В трясущейся руке старик держал жестянку, которая скудно позвякивала. Было заметно: старик стыдится просить. Он не подходил к пассажирам, не заглядывал в глаза и не взывал к милосердию. Он молча брел вдоль вагона, опустив голову и следя за тем, чтобы собака никого не беспокоила.
Никто не обращал на них внимания - так же, как на меня. Пройдя через вагон, старик подошел ко мне и в нерешительности остановился. Я поймала смущенный вопросительный взгляд и кивнула. В глазах старика мелькнула благодарность.
Он засуетился, притягивая собаку, и неловко уселся напротив.
Я незаметно наблюдала за ними, и отчего-то становилось легче. Старик вытащил из-за пазухи бумажный сверток, раскрыл его, и на подрагивающей ладони протянул собаке кусочек белого хлеба.
- Поешь, Волчок, - шепотом сказал старик и улыбнулся одними глазами.
Пес взял хлеб губами и со вкусом принялся жевать. Старик ел тоже.
Окончив скудную трапезу, пес покрутил хвостом-закорючкой и умильно заглянул хозяину в глаза.
- Ну, все, Волчок, хорошего помаленьку, - старик ласково погладил собачью морду. Пес понимающе принюхался и с усердием принялся лизать руку хозяина.
А я все смотрела на них. Они не замечали никого вокруг. Им попросту никто больше не был нужен. Казалось, старик и собака понимали друг друга с полуслова. Пес ловил каждое движение старика, смотрел с обожанием. Глядя на них, не было грустно, их не хотелось жалеть. Наоборот, внутри я почувствовала что-то похожее на зависть. Да я завидовала им. Они счастливы вдвоем. А я несчастна. И одинока.
Старик тихонько бормотал что-то, а пес положил голову ему на колени, прикрыл глаза и дремал.
Они вышли на той же станции, что и я. Шаркающей походкой старик спускался в подземку, а собака прыгала и юлила у его ног. И лаяла от счастья и оттого, что хозяин развязал, наконец, веревку.
Я зашла во двор. Подниматься в квартиру не хотелось - давила мысль о пустоте. Хотелось быть на людях, видеть их, слышать чужие голоса. Только бы не думать о нем.
В подъезде, как всегда, не горел свет - опять украли лампочку. Что-то мелькнуло у ног и вжалось в стену. Сердце застучало: крыса! Пересилив страх, я сделала шаг и увидела щенка. Худой и жалкий он трясся в испуге, не меньше, чем я.
- Ты как сюда попал, малыш?
Услышав ласковый голос, щенок потянул носом, но от стены не отошел.
- Иди ко мне, - позвала я. Трусишка лишь съежился.
Я поставила сумку на пол и устроилась рядом. Щенок не отодвинулся.
В темном подъезде сидели два одиночества.
Нет, теперь в его жизни появился кто-то настоящий; наверное, впервые. И в моей.
Мы сидели, и я думала, что отныне у меня есть смысл возвращаться домой. Ведь там меня будут ждать. И любить.
“Ослик шел по дороге, как вдруг начался дождик. Крупные капли били ослика по спине. “Больно”, — подумал ослик. И спрятался под зонтик. Капли стучали по зонтику, и ослик подумал: “Теперь больно зонтику”. И вместе с зонтиком он укрылся в домике. И услышал, как дождь падает на крышу. Теперь было больно домику. И тогда ослик залез на крышу и закрыл домик.
— Зачем ты это делаешь, ослик? — спросил его медвежонок. — Разве тебе не больно?
А ослик ответил:
— Кому-то всегда бывает больно. Но я сильней, чем зонтик, и сильней, чем домик. А больно должно быть тому, кто сильный...”