...Что мне сказать тебе о себе... Давно я не говорил с тобою искренно. Не знаю, нахожусь ли я и теперь в духе, чтобы говорить с тобою об этом. Не знаю, но теперь гораздо чаще смотрю на меня окружающее с совершенным бесчувствием. Зато сильнее бывает со мною и пробуждение. Одна моя цель быть на свободе. Для нее я всем жертвую. Но часто, часто думаю я, что доставит мне свобода... Что буду я один в толпе незнакомой? Я сумею развязать со всем этим; но, признаюсь, надо сильную веру в будущее, крепкое сознанье в себе, чтобы жить моими настоящими надеждами; но что же? всё равно, сбудутся ли они или не сбудутся; я свое сделаю. Благословляю минуты, в которые я мирюсь с настоящим (а эти минуты чаще стали посещать меня теперь). В эти минуты яснее <сознаю свое> положение, и я уверен, <что эти> святые надежды сбудутся.
<...ду>х не спокоен теперь; но в этой <борьбе> духа созревают обыкновенно характеры <сил>ьные; туманный взор яснеет, а вера в жизнь получает источник более чистый и возвышенный. Душа моя недоступна прежним бурным порывам. Всё в ней тихо, как в сердце человека, затаившего глубокую тайну; учиться, «что значит человек и жизнь», — в этом довольно успеваю я; учить характеры могу из писателей, с которыми лучшая часть жизни моей протекает свободно и радостно; более ничего не скажу о себе. Я в себе уверен. Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком. Прощай. Твой друг и брат
...Господа, вы меня извините, что я зафилософствовался; тут сорок лет подполья! позвольте пофантазировать.
Видите ли-с: рассудок, господа, есть вещь хорошая, это бесспорно, но рассудок есть только рассудок и удовлетворяет только рассудочной способности человека, а хотенье есть проявление всей жизни, то есть всей человеческой жизни, и с рассудком, и со всеми почесываниями.
И хоть жизнь наша в этом проявлении выходит зачастую дрянцо, но все-таки жизнь, а не одно только извлечение квадратного корня.
Ведь я, например, совершенно естественно хочу жить для того, чтоб удовлетворить всей моей способности жить, а не для того, чтоб удовлетворить одной только моей рассудочной способности, то есть какой-нибудь одной двадцатой доли всей моей способности жить.
Что знает рассудок?
Рассудок знает только то, что успел узнать (иного, пожалуй, и никогда не узнает; это хоть и не утешение, но отчего же этого и не высказать?), а натура человеческая действует вся целиком, всем, что в ней есть, сознательно и бессознательно, и хоть врет, да живет.
Я подозреваю, господа, что вы смотрите на меня с сожалением; вы повторяете мне, что не может просвещенный и развитой человек, одним словом, такой, каким будет будущий человек, зазнамо захотеть чего-нибудь для себя невыгодного, что это математика.
Совершенно согласен, действительно математика.
Но повторяю вам в сотый раз, есть один только случай, только один, когда человек может нарочно, сознательно пожелать себе даже вредного, глупого, даже глупейшего, а именно: чтоб иметь право пожелать себе даже и глупейшего и не быть связанным обязанностью желать себе одного только умного.
Ведь это глупейшее, ведь это свой каприз, и в самом деле, господа, может быть всего выгоднее для нашего брата из всего, что есть на земле, особенно в иных случаях.
А в частности, может быть выгоднее всех выгод даже и в таком случае, если приносит нам явный вред и противоречит самым здравым заключениям нашего рассудка о выгодах,— потому что во всяком случае сохраняет нам самое главное и самое дорогое, то есть нашу личность и нашу индивидуальность.
Иные вот утверждают, что это и в самом деле всего для человека дороже; хотенье, конечно, может, если хочет, и сходиться с рассудком, особенно если не злоупотреблять этим, а пользоваться умеренно; это и полезно и даже иногда похвально.
Но хотенье очень часто и даже большею частию совершенно и упрямо разногласит с рассудком и... и... и знаете ли, что и это полезно и даже иногда очень похвально?...
Федор Достоевский "ЗАПИСКИ ИЗ ПОДПОЛЬЯ"
... человек существо легкомысленное и неблаговидное и, может быть, подобно шахматному игроку, любит только один процесс достижения цели, а не самую цель.
И, кто знает (поручиться нельзя), может быть, что и вся-то цель на земле, к которой человечество стремится, только и заключается в одной этой беспрерывности процесса достижения, иначе сказать — в самой жизни, а не собственно в цели, которая, разумеется, должна быть не иное что, как дважды два четыре, то есть формула, а ведь дважды два четыре есть уже не жизнь, господа, а начало смерти.
По крайней мере человек всегда как-то боялся этого дважды два четыре, а я и теперь боюсь.
Положим, человек только и делает, что отыскивает эти дважды два четыре, океаны переплывает, жизнью жертвует в этом отыскивании, но отыскать, действительно найти,— ей-богу, как-то боится. Ведь он чувствует, что как найдет, так уж нечего будет тогда отыскивать.
Работники, кончив работу, по крайней мере деньги получат, в кабачок пойдут, потом в часть попадут,— ну вот и занятия на неделю.
А человек куда пойдет?
По крайней мере каждый раз замечается в нем что-то неловкое при достижении подобных целей. Достижение он любит, а достигнуть уж и не совсем, и это, конечно, ужасно смешно.
Одним словом, человек устроен комически; во всем этом, очевидно, заключается каламбур.
Но дважды два четыре — все-таки вещь пренесносная.
Дважды два четыре — ведь это, по моему мнению, только нахальство-с. Дважды два четыре смотрит фертом, стоит поперек вашей дороги руки в боки и плюется.
Я согласен, что дважды два четыре — превосходная вещь; но если уже всё хвалить, то и дважды два пять — премилая иногда вещица.
И почему вы так твердо, так торжественно уверены, что только одно нормальное и положительное,— одним словом, только одно благоденствие человеку выгодно?
Не ошибается ли разум-то в выгодах?
Ведь, может быть, человек любит не одно благоденствие?
Может быть, он ровно настолько же любит страдание? Может быть, страдание-то ему ровно настолько же и выгодно, как благоденствие?
А человек иногда ужасно любит страдание, до страсти, и это факт. Тут уж и со всемирной историей справляться нечего; спросите себя самого, если только вы человек и хоть сколько-нибудь жили.
Что же касается до моего личного мнения, то любить только одно благоденствие даже как-то и неприлично. Хорошо ли, дурно ли, но разломать иногда что-нибудь тоже очень приятно.
Я ведь тут собственно не за страдание стою, да и не за благоденствие.
Стою я... за свой каприз и за то, чтоб он был мне гарантирован, когда понадобится.
Страдание, например, в водевилях не допускается, я это знаю.
В хрустальном дворце оно и немыслимо: страдание есть сомнение, есть отрицание, а что за хрустальный дворец, в котором можно усумниться?
А между тем я уверен, что человек от настоящего страдания, то есть от разрушения и хаоса, никогда не откажется.
Страдание — да ведь это единственная причина сознания.
Я хоть и доложил вначале, что
Я заходил на выставку. На венскую всемирную выставку отправляется довольно много картин наших русских художников.
Это уже не в первый раз, и русских современных художников начинают знать в Европе. Но все-таки приходит на мысль: возможно ли там понять наших художников и с какой точки зрения их там будут ценить?
По-моему, переведите комедию г-на Островского — ну, «Свои люди, сочтемся», или даже любую, и переведите по возможности лучше, на немецкий или французский язык, и поставьте где-нибудь на европейской сцене, — и я, право, не знаю, что выйдет. Что-нибудь, конечно, поймут и, кто знает, может быть, даже найдут некоторое удовольствие, но по крайней мере три четверти комедии останутся совершенно недоступны еропейскому пониманию...
Между тем мы на русском языке понимаем Диккенса, я уверен, почти так же, как и англичане, даже, может быть, со всеми оттенками; даже, может быть, любим его не меньше его соотечественников. А, однако, как типичен, своеобразен и национален Диккенс!
Что же из этого заключить?
Есть ли такое понимание чужих национальностей особый дар русских пред европейцами?
Дар особенный, может быть, и есть, и если есть этот дар (равно как и дар говорить на чужих языках, действительно сильнейший, чем у всех европейцев), то дар этот чрезвычайно значителен и сулит много в будущем, на многое русских предназначает, хотя и не знаю: вполне ли это хороший дар, или есть тут что-нибудь и дурное...
...Но все-таки кажется несомненным, что европейцу, какой бы он ни был национальности, всегда легче выучиться другому европейскому языку и вникнуть в душу всякой другой европейской национальности, чем научиться русскому языку и понять нашу русскую суть.
Даже нарочно изучавшие нас европейцы, для каких-нибудь целей (а таковые были), и положившие на это большой труд, несомненно уезжали от нас, хотя и много изучив, но все-таки до конца не понимая иных фактов и даже, можно сказать, долго еще не будут понимать, в современных и ближайших поколениях по крайней мере.
Всё это намекает на долгую еще, может быть, и печальную нашу уединенность в европейской семье народов; на долгие еще в будущем ошибки европейцев в суждениях о России; на их видимую наклонность судить нас всегда к худшему и, может быть, объясняет и ту постоянную, всеобщую, основанную на каком-то сильнейшем непосредственном и гадливом ощущении враждебность к нам Европы; отвращение ее от нас как от чего-то противного, отчасти даже некоторый суеверный страх ее перед нами и — вечный, известный, давнишний приговор ее о нас: что мы вовсе не европейцы... Мы, разумеется, обижаемся и изо всех сил таращимся доказать, что мы европейцы...
Я, конечно, не говорю, что в Европе не поймут наших, например, пейзажистов: виды Крыма, Кавказа, даже наших степей будут, конечно, и там любопытны.
Но зато наш русский, по преимуществу национальный, пейзаж, то есть северной и средней полосы нашей Европейской России, я думаю, тоже не произведет в Вене большого эффекта.
«Эта скудная природа», вся характерность которой состоит, так сказать, в ее бесхарактерности, нам мила, однако, и дорога.
Ну а немцам что до чувств наших? Вот, например, эти две березки в пейзаже г-на Куинджи («Вид на Валааме»): на первом плане болото и болотная поросль, на заднем — лес; оттуда — туча не туча, но мгла, сырость; сыростью вас как будто проницает всего, вы почти ее чувствуете, и на средине, между лесом и вами, две белые березки, яркие, твердые,— самая сильная точка в картине. Ну что тут особенного? Что тут характерного, а между тем как это хорошо!.. Может быть, я ошибаюсь, но немцу это не может так понравиться...
...У нас, русских, вообще говоря, никогда не было глупых надзвездных немецких и особенно французских романтиков, на которых ничего не действует, хоть земля под ними трещи, хоть погибай вся Франция на баррикадах, - они всё те же, даже для приличия не изменятся, и всё будут петь свои надзвездные песни, так сказать, по гроб своей жизни, потому что они дураки.
У нас же, в русской земле, нет дураков; это известно; тем-то мы и отличаемся от прочих немецких земель. Следственно, и надзвездных натур не водится у нас в чистом их состоянии. ....
свойства нашего романтика совершенно и прямо противоположны надзвездно-европейскому, и ни одна европейская мерочка сюда не подходит. (Уж позвольте мне употреблять это слово: "романтик" - словечко старинное, почтенное, заслуженное и всем знакомое.)
Свойства нашего романтика - это всё понимать, все видеть и видеть часто несравненно яснее, чем видят самые положительнейшие наши умы; ни с кем и ни с чем не примиряться, но в то же время ничем и не брезгать; все обойти, всему уступить, со всеми поступить политично; постоянно не терять из виду полезную, практическую цель (какие-нибудь там казенные квартирки, пенсиончики, звездочки) - усматривать эту цель через все энтузиазмы и томики лирических стишков и в то же время "и прекрасное и высокое" по гроб своей жизни в себе сохранить нерушимо, да и себя уже кстати вполне сохранить так таки в хлопочках, как ювелирскую вещицу какую-нибудь, хотя бы, например, для пользы того же "прекрасного и высокого".
Широкий человек наш романтик и первейший плут из всех наших плутов, уверяю вас в том... даже по опыту.
Разумеется, все это, если романтик умен. То есть что ж это я! романтик и всегда умен, я хотел только заметить, что хоть и бывали у нас дураки-романтики, но это не в счет и единственно потому, что они еще в цвете сил окончательно в немцев перерождались и, чтоб удобнее сохранить свою ювелирскую вещицу, поселялись там где-нибудь, больше в Веймаре, или в Шварцвальде.
Я, например, искренно презирал свою служебную деятельность и не плевался только по необходимости, потому что сам там сидел и деньги за то получал. В результате же, заметьте, все-таки не плевался. Наш романтик скорей сойдет с ума(что, впрочем, очень редко бывает), а плеваться не станет, если другой карьеры у него в виду не имеется, и в толчки его никогда не выгонят, а разве свезут в сумасшедший дом в виде "испанского короля", да и то если уж он очень с ума сойдет. Но ведь сходят у нас с ума только жиденькие и белокуренькие. Неисчетное же число романтиков - значительные чины впоследствии происходят.
Многосторонность необыкновенная!
И какая способность к самым противоречивейшим ощущениям!
Я и тогда был этим утешен, да и теперь тех же мыслей.
Оттого-то у нас так и много "широких натур", которые даже при самом последнем паденьи никогда не теряют своего идеала; и хоть и пальцем не пошевелят для идеала-то, хоть разбойники и воры отъявленные, а все-таки до слез свой первоначальный идеал уважают и необыкновенно в душе честны. Да-с, только между нами самый отъявленный подлец может быть совершенно и даже возвышенно честен в душе, в то же время нисколько не переставая быть подлецом.
Повторяю, ведь сплошь да рядом из наших романтиков выходят иногда такие деловые шельмы (слово "шельмы" я употребляю любя), такое чутье действительности и знание положительного вдруг оказывают, что изумленное начальство и публика только языком на них в остолбенении пощелкивают....
Федор Достоевский "ЗАПИСКИ ИЗ ПОДПОЛЬЯ"
...
Итак, да здравствует подполье! Я хоть и сказал, что завидую нормальному человеку до последней желчи, но на таких условиях, в каких я вижу его, не хочу им быть (хотя все-таки не перестану ему завидовать. Нет, нет, подполье во всяком случае выгоднее!) Там по крайней мере можно... Эх! да ведь я и тут вpу! Вру, потому что сам знаю, как дважды два, что вовсе не подполье лучше, а что-то другое, совсем другое, которого я жажду, но которого никак не найду! К черту подполье!
Даже вот что тут было бы лучше: это - если б я верил сам хоть чему-нибудь из всего того, что теперь написал. Клянусь же вам, господа, что я ни одному, ни одному-таки словечку не верю из того, что теперь настрочил! То есть я и верю, пожалуй, но в то же самое время, неизвестно почему, чувствую и подозреваю, что я вру как сапожник.
- Так для чего же писали все это? - говорите вы мне.
- А вот посадил бы я вас лет на сорок безо всякого занятия, да и пришел бы к вам через сорок лет, в подполье, наведаться, до чего вы дошли? Разве можно человека без дела на сорок лет одного оставлять?
- И это не стыдно, и это не унизительно! - может быть, скажете вы мне, презрительно покачивая головами. - Вы жаждете жизни и сами разрешаете жизненные вопросы логической путаницей. И как назойливы, как дерзки ваши выходки, и в то же время как вы боитесь! Вы говорите вздор и довольны им; вы говорите деpзости, а сами беспрерывно боитесь за них и просите извинения. Вы уверяете, что ничего не боитесь, и в то же время в нашем мнении заискиваете. Вы уверяете, что скрежещете зубами, и в то же время остpите, чтоб нас рассмешить. Вы знаете, что остроты ваши неостроумны, но вы, очевидно, очень довольны их литературным достоинством. Вам, может быть, действительно случалось страдать, но вы нисколько не уважаете своего страдания. В вас есть и правда, но в вас нет целомудрия; вы из самого мелкого тщеславия несете правду на показ, на позор, на рынок... Вы действительно хотите что-то сказать, но из боязни прячете ваше последнее слово, потому что у вас нет решимости его высказать, а только трусливое нахальство. Вы хвалитесь сознанием, но вы только колеблетесь, потому что хоть ум у вас и работает, но сердце ваше развратом помрачено, а без чистого сердца - полного, правильного сознания не будет. И сколько в вас назойливости, как вы напрашиваетесь, как вы кривляетесь! Ложь, ложь и ложь!
Разумеется, все эти ваши слова я сам теперь сочинил. Это тоже из подполья. Я там сорок лет сряду к этим вашим словам в щелочку прислушивался. Я их сам выдумал, ведь только это и выдумывалось. Не мудрено, что наизусть заучилось и литературную форму приняло...
Но неужели, неужели вы и в самом деле до того легковесны, что воображаете, будто я это все напечатаю да еще вам дам читать? И вот еще для меня задача: для чего, в самом деле, называю я вас "господами", для чего обращаюсь к вам, как будто и вправду к читателям? Таких признаний, какие я намерен начать излагать, не печатают и другим читать не дают. По крайней мере, я настолько твердости в себе не имею да и нужным не считаю иметь. Но видите ли: мне в голову пришла одна фантазия, и я во что бы ни стало ее хочу осуществить. Вот в чем дело:
Есть в воспоминаниях всякого человека такие вещи, которые он открывает не всем, а разве только друзьям. Есть и такие, которые он и друзьям не откроет, а разве только себе самому, да и то под секретом. Но есть, наконец, и такие, которые даже и себе человек открывать боится, и таких вещей у всякого порядочного человека довольно-таки накопится. То есть даже так: чем более он порядочный человек, тем более у него их и есть. По крайней мере, я сам только недавно решился припомнить иные мои прежние приключения, а до сих пор всегда обходил их, даже с каким-то беспокойством. Теперь же, когда я не только припоминаю, но даже решился записывать, теперь я именно хочу испытать: можно ли хоть с самим собой совершенно быть откровенным и не побояться всей правды? Замечу кстати: Гейне утверждает, что верные автобиографии почти невозможны, и человек сам об себе наверно налжет. По его мнению, Руссо, например, непременно налгал на себя в своей исповеди, и даже умышленно налгал, из тщеславия. Я уверен, что
Алексей Чуличков
 [показать] |
| Нильс Бор |
Начиная работу над этой статьей, я вспомнил время, когда мы, ученики средней физико-математической школы, услышали об эпохе создания современной физики, о бурных дискуссиях Сольвеевских конгрессов, о борьбе идей, в которой рождалась новая картина мира. Имена творцов науки ХХ века: Планка, Эйнштейна, Бора, Гейзенберга, Шредингера, Паули — звучали как призыв к дерзаниям. Мы преклонялись перед великими и мечтали вслед за ними устремиться на поиски порядка и закона в хаосе экспериментальных данных.
Несовершенные фотографии первой половины ХХ века, даже в сочетании с полиграфией популярных изданий, все же донесли до нас образ физика-мыслителя со спокойным, большим, немного вытянутым, «лошадиным» лицом, с умными, все понимающими глазами. Нильс Бор действительно был философом, который искал ответы на вечные вопросы бытия, изучая явления окружающего нас физического мира.
Его интерес к философии закладывался с самого детства. Нильс и его брат Харальд, известный математик, выросли в семье профессора Копенгагенского университета, члена Датской академии наук, физиолога Кристиана Бора. Особый дух этой семьи создавал как раз отец и его друзья, в первую очередь философ Харальд Хеффдинг. У них Нильс учился вгрызаться в суть вещей, искать то, что прячется за внешними формами. Еще будучи студентом Копенгагенского университета, Нильс со своими приятелями, тоже слушателями семинара Хеффдинга, создал философский клуб под названием «Эклиптика». Среди его членов были физик, математик, юрист, психолог, историк, энтомолог, лингвист, искусствовед… Отличие научных языков и подходов не было помехой для юношей, искавших ответы на вопросы о соотношении Провидения и свободы воли, о познаваемости мира. По свидетельству Леона Розенфельда, друга и биографа Бора, Нильсу «было около 16 лет, когда он отверг духовные притязания религии и его глубоко захватили раздумья над природой нашего мышления и языка». Эти вопросы не оставляли его всю жизнь.
| [показать] |
| Планетарная модель атома |
А его жизнь, конечно, была посвящена физике. Но не той физике, которая останавливается на формальной констатации факта или математической записи соотношения между физическими величинами. Его всегда занимала причина, внутренний механизм, «то, как устроен мир на самом деле», а не то, как его можно правдоподобно описать. Его главные успехи — в отыскании связи между фактами, которые до него никто не связывал: он видел общее в торможении частиц в среде и в ослаблении света; в величине заряда ядра атома и периодичности свойств химических элементов таблицы Менделеева. Эти очевидные для сегодняшних студентов-физиков положения в начале ХХ века были отнюдь не очевидными, и для их подтверждения требовался тщательный анализ множества фактов. Ранние работы Бора легли в основу метода, которым физика живет и по сей день, — когда гипотеза, выдвинутая для объяснения каждого известного факта, исследуется, проверяется, нет ли в ней противоречий, и логическая стройность возникающей теории является главным критерием ее истинности, какой бы странной она при этом ни казалась.
Так же создавалась и планетарная модель атома. Казалось бы, как замечательно и красиво! Подобно планетам, вращающимся вокруг Солнца, электроны в атоме Бора вращаются вокруг ядра, — кто будет возражать против такого? Да еще после опытов Резерфорда по рассеянию альфа-частиц на ядрах золота, показавших, что материя в основном сосредоточена в компактных ядрах, расположенных на значительных расстояниях одно от другого. Однако возникает противоречие с классической теорией излучения: вращающийся по орбите электрон должен излучать электромагнитную волну и, следовательно, терять энергию, а в результате — «упасть» на ядро. Решение на первый взгляд просто: надо «запретить» электрону излучать при движении по
«Я пишу для тех, кто чувствует поэзию пролетающих мгновений повседневной жизни и страдает, что сам не в силах их схватить».
«Тайну творчества надо искать в любви. Все мы помним, что когда кто из нас влюблен, то, бывало, и все люди на свете хороши. Так и в творчестве есть мысль — не мысль, что-то единое сердца, ума и воли… Сущность творчества, его самый глубокий секрет состоит в том, чтобы находить в себе и для всех эту мысль».
Из дневников Михаила Пришвина
| [показать] |
| М. М. Пришвин с собакой Ладой. Конец 1930-х. «Люблю я эту собаку, у нее такие прекрасные глаза… Быть может, никого у меня и нет, кроме Лады…» |
По-разному приходят люди к природе. По-разному настраивают на нее голос своей души. Кто-то раньше, кто-то позже. Вот и Михаил Михайлович Пришвин не сразу певцом природы стал, хотя убежал еще из гимназии своей в Ельце со товарищи в неведомые края. Да вернули их быстро. А Пришвина отчислили. Не получилось у него первое путешествие.
Но потом уже, после университета в Лейпциге; после путешествий по Европе, где набирался он ума-разума и искал, искал чего-то в разных кружках и семинарах, на концертах и в музеях; после работы по специальности агрономом, тоже ведь с природой связанной, — появилась у него потребность поменять что-то в жизни своей, миру что-то сказать. Вот и пустился он в путешествие по Олонецкому краю, что между Онегой и Белым морем. И появилась вскоре книжка «В краю непуганых птиц», да такая, что один ученый, всю жизнь изучавший пернатых в том краю, сказал, что Пришвин постигал их жизнь сердцем. А Зинаида Гиппиус назвала Михаила Михайловича «легконогим и ясным странником с глазами вместо сердца».
Но не может человек просто так взять и написать что-то такое. Вот захотеть, сесть и написать! Должна у него в душе звучать мелодия и толкать на подвиги. Ведь «…у людей, как у деревьев: иногда у сильного человека от боли душевной рождается поэзия, как у деревьев смола». Была такая песня в душе у Пришвина. Влюбился он в Париже. И не женился. Отказался от этой мысли. И возлюбленная его на всю жизнь осталась Невестой, образом вечной молодости, женственности, красоты и любви.
И о чем бы ни писал он: о птицах или о Китеж-граде, о степи киргизской или о болотах среднерусских, — всегда писал именно о любви. «Животным, от букашки до человека, самая близкая стихия — это любовь, а растениям — вода: они жаждут ее, и она к ним приходит с земли и с неба, как у нас бывает любовь земная и небесная…»
И пусть считают его писателем-этнографом, натуралистом, географом… Он таковым не был. Он был искателем. Пусть и не понятым современниками и более именитыми в 10-е годы прошлого столетия соратниками по перу.
| [показать] |
Он был вхож в Петербургское философско-религиозное общество, был у Иванова на Башне. И снисходительно относились к «молодому» писателю, хотя начал он писать уже за 30 (в 1905 году вышла первая книга). Но это не мешало ему. Наоборот, подхлестывало к поиску формы выражения того, что больше всего он хотел петь, — Любви.
Но как долог был его путь! И война помешала, и революции, и смутное время гражданской войны, когда все были поставлены перед выбором: с кем ты? Кто выбрал Родину, кто служение ей
Я пишу круговращение мира!
Может ли быть зрелище великолепнее, чем созерцание нашего мира?.. Бог способен явить любые чудеса — в нарушение законов природы, но ежедневно творит чудеса намного большие, чем исцеление прокаженного или бесноватого; эти чудеса в естественном ходе вещей, то есть в самих законах природы, которые нам привычны, и потому мы не замечаем их чудесности. Эразм Роттердамский
В XVI веке Европу потрясают известия об открытиях Колумба и путешествиях Америго Веспуччи. Появляются новые космографии, глобусы, географические атласы, географ Абрахам Ортелий, друг Брейгеля, делает попытку создать правдивое описание земного шара в его целостности.
| [260x317] |
| Охотники на снегу.1565. Фрагмент |
| [260x182] |
| Охотники на снегу.1565 |
В Италии развиваются идеи (они распространятся немного позже, благодаря Джордано Бруно) о бесконечности Вселенной и миров. Нидерландская интеллигенция вслед за Италией считает, что природа есть основа всего, что первостепенная задача человека — исследовать законы и явления Вселенной. И само собой разумеется, важно понять место человека в мироздании. Кто он? Какова его роль?
В своем позднем цикле «Месяцы» Питер, похоже, приходит к ответу на мучившие его вопросы о человеке с его мелочностью и эгоизмом и местом в мире. Он пишет Землю! Во всей ее красоте, силе жизни, со всеми вечными и непреложными законами, Землю далекую, широкую и вечную, становящуюся источником всего живого.
Он пишет мир сверху. Его охотники, вернувшиеся домой, вдруг видят с обрыва всю панораму мира, мир во всеохватности, видят, как красив и величественен он и как мал человек. Это и бесконечные миры — попробуйте увеличить небольшой фрагмент картины, и вы увидите вполне самостоятельную картину, мир. Люди малы, они растворяются в грандиозности Вселенной, но в то же время каждый делает положенное ему дело и занимает свое место. Эти взгляды художника близки к идеям стоиков. Человек становится слепым и ничтожным, когда противопоставляет себя миру и его законам. Но может стать деятелем, если стремится выполнять свое предназначение. Может быть, потому Питер и любил писать простых людей, что они одни, по его разумению, могли в своей ежедневной деятельности быть в гармонии с природой и жить по ее законам?
Источник: http://www.manwb.ru/articles/arte/painting/Bruegel/
Дина Бережная
Счастье твое, и мир твой, и рай твой, и Бог твой внутри тебя.
Григорий Сковорода
| [показать] |
По зеленым холмам Слобожанщины бродил почти три века назад философ и учитель Григорий Саввич Сковорода. И сейчас над этими холмами все так же гуляет ветер, колышет травы... С тех пор мало что изменилось. Человечество совершило множество открытий, но счастливее почему-то не стало. Земля снова ждет учителя, который напомнил бы людям о другой земле, о духовной родине, которая находится глубоко в сердце каждого. Так было и тогда, в XVIII веке. «Пока не будем иметь своего Сократа, до тех пор не быть ни своему Платону, ни другому философу… Отче наш, иже еси на небесех! Скоро ли ниспошлешь нам Сократа, который бы научил нас прежде всего познанию себя... Да святится имя твое в мыслях и размышлениях раба твоего, который задумал и пожелал быть Сократом на Руси» — так писал философ Сковорода, который решился стать первопроходцем, чтобы показать другим путь к самим себе, к божеству, живущему в каждом бьющемся сердце.
Всем известна фраза, которую Сковорода поручил написать на своей могиле: «Мир ловил меня, но не поймал». Он действительно прошел по земле легко. В доме-музее Сковороды нет принадлежавших ему вещей, а сам этот дом — одно из временных пристанищ неутомимого странника. Дошедшее до нас наследие Сковороды — это то, что он создавал и дарил людям, его настойчивое, умное, пылкое слово о пути к Богу и истинному счастью. Больше четверти века он провел в странствиях по родной земле и не переставал учить всюду: в богатых усадьбах и в бедных хатах, на рынках и на папертях. И хотя труды Сковороды не печатались при жизни, его слушали, читали и отзывались на сказанные им слова.
«Вся жизнь — театр»
Сковороде довелось жить в эпоху перемен. Он родился при Петре I и жил при Елизавете I и Екатерине II; при его жизни был основан Московский университет, произошло Пугачевское восстание и началась Великая Французская революция. Он современник Баха, Гёте, Канта, Вольтера, Руссо, Дидро, Ломоносова. Сковорода учился в Киево-Могилянской академии, одном из лучших европейских учебных заведений того времени. Некоторое время он был певчим в Петербургской императорской капелле, но сытая и праздная жизнь при дворе не пришлась ему по душе. Он уехал на родину продолжать обучение, а вскоре отправился за границу, чтобы дополнить свои знания. Вернувшись оттуда, Сковорода начал преподавать. В разные годы он работал в Переяславском и Харьковском коллегиумах, а также домашним учителем. Но в официальных учебных учреждениях он не приживался: слишком необычным казался его подход к обучению, основанный на развитии природных склонностей каждого ученика, слишком далеки были от существовавших тогда школьных канонов его представления о христианской этике и о поэтическом искусстве. После очередной стычки с руководством Сковорода оказывался на улице, без дома и без денег. Но он «научился жить как не имеющий ничего, но содержащий все». Ему хотелось не только учить тонкостям академических предметов, но и передавать другим знания, которые он считал необходимыми каждому, грамотному и неграмотному. В поисках истины он не заперся в монастырских стенах, а отправился в странствие и до самой смерти переходил из дома в дом, беседуя с людьми, задавая трудные вопросы, наставляя. «Многие хулили его, некоторые хвалили, все хотели видеть его, может быть, за одну странность и необыкновенный образ жизни его, немногие же знали его таковым, каков он в самой точности был внутренне», — писал ученик Сковороды Михаил Ковалинский. Сковорода не просто проповедовал, он жил своим учением и подчинял каждый свой шаг единственному, главному делу. Любовь к истине пылала в нем ярчайшим огнем, в котором сгорало все лишнее и мелкое. Это пламя загорелось век спустя и в других сердцах — Толстого, Достоевского, Соловьева…
| [показать] |
Помните путь Грэя в «Алых парусах»? Он родился капитаном, хотел стать им и стал. Как удивительны цельные люди, которые буквально с рождения
Анна Мироненко, Елена Молоткова, Татьяна Брыксина
| [показать] |
| Портрет 13-летнего Людвига |
Людвиг Бетховен родился в 1770 году в немецком городке Бонне. В домике с тремя комнатами на чердаке. В одной из комнат с узким слуховым окном, почти не пропускавшим света, часто хлопотала его матушка, его добрая, нежная, кроткая матушка, которую он обожал. Она умерла от чахотки, когда Людвигу едва исполнилось 16, и ее смерть стала первым сильнейшим потрясением в его жизни. Но всегда, когда он вспоминал о маме, его душу наполнял нежный теплый свет, словно ее касались руки ангела. «Ты была так добра ко мне, так достойна любви, ты была моим самым лучшим другом! О! Кто был счастливее меня, когда я еще мог произнести сладостное имя — мать, и оно было услышано! Кому я могу сказать его теперь?..»
Отец Людвига, бедный придворный музыкант, играл на скрипке и клавесине и имел очень красивый голос, но страдал самомнением и, опьяненный легкими успехами, пропадал в кабаках, вел весьма скандальную жизнь. Обнаружив у сына музыкальные способности, он задался целью во что бы то ни стало сделать из него виртуоза, второго Моцарта, дабы решить материальные проблемы семьи. Он заставлял пятилетнего Людвига по пять-шесть часов в день повторять скучные упражнения и нередко, придя домой пьяным, будил его даже ночью и полусонного, плачущего усаживал за клавесин. Но вопреки всему Людвиг любил отца, любил и жалел.
| [показать] |
| Дом, где родился Людвиг ван Бетховен |
Когда мальчику исполнилось двенадцать лет, в его жизни произошло очень важное событие — должно быть, сама судьба послала в Бонн Христиана Готлиба Нефе, придворного органиста, композитора, дирижера. Этот незаурядный человек, один из самых передовых и образованных людей того времени, сразу угадал в мальчике гениального музыканта и стал бесплатно учить его. Нефе познакомил Людвига с творчеством великих: Баха, Генделя, Гайдна, Моцарта. Он называл себя «врагом церемониала и этикета» и «ненавистником льстецов», эти черты потом ярко проявились и в характере Бетховена. Во время частых прогулок мальчик жадно впитывал слова учителя, который декламировал произведения Гёте и Шиллера, рассказывал о Вольтере, Руссо, Монтескьё, об идеях свободы, равенства, братства, которыми жила в то время вольнолюбивая Франция. Идеи и мысли своего учителя Бетховен пронес через всю жизнь: «Дарование — это еще не всё, оно может погибнуть, если человек не обладает дьявольским упорством. Потерпишь неудачу, начни снова. Сто раз потерпишь неудачу, сто раз начни снова. Человек может одолеть любое препятствие. Дарования и щепотки достаточно, а упорства нужен океан. А кроме дарования и упорства нужна еще уверенность в себе, но не гордыня. Храни тебя Бог от нее».
Спустя много лет Людвиг в письме поблагодарит Нефе за мудрые советы, которые помогли ему в изучении музыки, этого «божественного искусства». На что тот скромно ответит: «Учителем Людвига Бетховена был сам Людвиг Бетховен».
| [показать] |
| Е. Никутовски. Юный Людвиг за роялем |
Людвиг мечтал поехать в Вену, чтобы познакомиться с Моцартом, чью музыку он боготворил. В 16 лет его мечта осуществилась. Однако Моцарт отнесся к юноше с недоверием, решив, что тот исполнил для него пьесу, хорошо разученную. Тогда Людвиг попросил дать ему тему для свободной фантазии. Так вдохновенно он еще никогда не импровизировал! Моцарт был поражен.
Надежда Нестеренко
| [240x161] |
| «Единственный вопрос для меня: как человек может найти счастье с другими?» — говорил Куросава. И этот вопрос есть во всех его фильмах. |
Как-то он сказал о себе: «Я режиссер... вот и все. Я знаю себя достаточно хорошо, чтобы понимать простую истину: случись мне разлюбить кино — я пропал. Кино — это моя жизнь».
Акира Куросава нашел себя в кино, когда в 1936 году стал ассистентом у режиссера Кадзиро Ямамото. Именно Ямамото научил молодого человека «всей азбуке режиссуры».
Киноискусство в Японии шло довольно извилистым путем; снимались в основном спектакли, улицы, виды Фудзи. А фильмы делились на исторические — дзидайгэки и современные — гэндайгэки. Каждый режиссер обычно работал в каком-то одном жанре, Куросава же одинаково виртуозно снимал и исторические, и современные ленты. «Форма всегда зависит от темы, — объяснял он. — Есть темы, которые легче поднимать в форме исторических лент. Например, „Расёмон“ — фильм современный, но оправленный в исторические рамки... в исторических фильмах присутствуют элементы зрелищности, которые всегда важны в кино. Кроме того, актуальные события нельзя показывать слишком жестоко. Публика будет шокирована, если представить ей чересчур жестокую версию современной действительности. Для того чтобы она приняла жестокость, нужно прибегать к историческому ореолу».
В японском искусстве особенно ценится настроение. И во всех картинах Куросавы есть «тонкий аромат», то, благодаря чему его называют мастером атмосферы. Он умеет, не говоря о чем-то прямо, заставить зрителя испытывать определенные чувства. В картине «Дерсу Узала», чтобы передать бескрайность тайги, он показывает один-единственный, затерявшийся среди лесов огонек, и возникает «ощущение безмерности природы, одиночества в ней человека». В «Расёмоне» это чувство надежды, когда перестает идти бесконечный дождь и небо светлеет. В картине «Сугата Сансиро» момент совершенной гармонии и просветления, когда расцветает лотос.
Куросава снял больше 30 картин. Благодаря ему западный мир открыл и полюбил японское кино. Его назвали одним из величайших режиссеров всех времен и народов. Джордж Лукас как-то признался, что роботы C3PO и R2D2 в его «Звездных войнах» появились благодаря фильму Куросавы «Три негодяя в скрытой крепости». По фильму «Семь самураев» в Голливуде был снят фильм «Великолепная семерка»; по «Телохранителю» Серджио Леоне снял «За пригоршню долларов», а Брюс Уиллис «Героя-одиночку»; сразу несколько римейков было снято и по «Расёмону».
Куросава, известный своей несговорчивостью и сложным характером, даже получил прозвище Император. Он всегда полностью отдавался работе и требовал того же от других. Мог снова и снова репетировать с актерами, с каждым в отдельности, и считалось, что, если Куросава повторяет какую-то сцену только один раз, актер ему не нравится.
Он всегда очень внимательно относился к достоверности изображаемого на экране. Так, в финальной сцене фильма «Трон в крови» по актеру Тосиро Мифуне, игравшему главную роль, стреляли с близкого расстояния настоящими стрелами мастера кю-до, а для фильма «Ран» на склонах горы Фудзи построили целый замок, чтобы потом сжечь его дотла. Чтобы актер успел «сжиться» с костюмом, он получал его за несколько недель до съемок. В «Семи самураях» большинство действующих лиц — бедные крестьяне, и актеров просили, чтобы их одежда была сильно поношенной и изорванной. Чтобы достичь желаемого эффекта, он мог неделями ждать нужной для съемок погоды,
Интервью с Евгением Гришковцом
| [показать] |
| Сцена из спектакля «по По». Фото Виктора Сенцова |
В наш век клиповой культуры и криминальных сериалов обращение к старому доброму, но изрядно подзабытому жанру моноспектаклей уже само по себе достойно уважения. И то, что эти спектакли не затерялись среди множества новаторских экспериментов, а нашли своего зрителя и принесли Евгению Гришковцу известность и любовь тысяч поклонников, делает их, безусловно, событием. И хотя секрет его успеха на первый взгляд кажется очень простым, каждый, кто однажды видел, слышал, читал Гришковца, невольно ловил себя на мысли: «Так это же все про меня!» Но как он добивается подобного эффекта, остается загадкой. Желая разгадать ее, мы пришли к мастеру, застав его перед самым выходом на сцену.
- Евгений Валерьевич, ваш верный глаз, меткое слово — это от природы или результат долгой шлифовки?
Разумеется, шлифовки. И еще сыграл свою роль интерес, который тоже рождался постепенно, а от интереса появилось и внимание. К тому же я больше ничем не занимаюсь, только...
- Смотрите?
Нет, не смотрю. Я просто помню, вот и все. Я же ни за кем не хожу, не подглядываю, а лучше вижу потому, что мне интересно и я уже долгое время этим занимаюсь. Других причин нет. Ни в юности, ни в детстве у меня такого интереса не было.
- Вы записываете свои наблюдения?
Не записываю и дневников не веду. Никогда этого не делал и делать не буду (хотя зарекаться не стоит). Даже самые удачные мысли не записываю: неэффективно. Это как завязать узелок на память, а потом попытаться вспомнить, по какому поводу ты его завязал.
[показать]Фото Вячеслава Кочеткова - Мы знаем, что вы много путешествуете. А если представить, что вы Одиссей, возвращаетесь на свою родную Итаку и проплываете мимо острова Сирен — что для вас «остров сирен»? И что спасительная «мачта», к которой можно себя привязать?
У меня есть два «острова» и две «мачты». Один «остров» — это само желание путешествовать, а «мачта» — профессия, так как у меня есть осмысленное ощущение, что на «острове» свободного и веселого времяпрепровождения мне хорошо не будет, потому что я отдыхать не люблю (и точно это знаю). Другой «остров сирен» — одиночная жизнь, и на этом «острове» я несколько раз ощущал себя очень комфортно. А «мачта» — мой дом: я отчетливо знаю, что одному мне будет плохо... Почему Одиссей привязывал себя к мачте? А потому что знал, что там смерть. Если бы он знал, что там не смерть, а райские кущи с красавицами...
- Но пели-то они прекрасно...
Он потому и хотел послушать. Но знал, что там смерть, и другим уши воском залепил, а себя к мачте привязал.
- Два года назад итальянский актер и режиссер
Елена Фетисова
Жорж Санд
Жорж Санд
| [250x346] |
| О. Шарпантье. Жорж Санд. 1838 |
Но общество с осуждением смотрело на столь неравный брак. Мать Мориса не приняла невестку, и детство Авроры прошло меж двух огней — бабушкой и мамой.
Софи не получила никакого образования, но от природы была поэтична и обладала врожденным чувством красоты. Будучи «из народа», она считала себя лучше всех аристократов мира. И Аврора унаследует эту черту матери — обладательница аристократических манер, дама высшего света, она всегда будет подчеркивать свое происхождение, не считая это унизительным.
Через четыре года Морис Дюпен погиб, и бабушка взяла маленькую внучку к себе, в имение Ноан. Софи не возражала, не желая лишать дочь лучшего будущего.
Авроре полюбилась сельская жизнь. Ей доставляло радость бегать с деревенскими детьми, ухаживать за ягнятами, слушать рассказы мяльщика конопли. Бабушке-аристократке, правда, это не очень нравилось: она хотела прежде всего воспитать из внучки утонченную светскую даму. Подчинить Аврору было невозможно, зато привить любовь к музыке и литературе не составило труда.
И все же она мечтала вернуться к маме, ее не пугала бедность, в которой ей пришлось бы жить. Аврора Дюпен старшая пыталась внушить внучке, что ее мать «погибшая женщина». Девочка бунтовала. И тогда бабушка отдала ее на обучение в монастырь.
Аврора с раннего детства задавалась вопросами: «Зачем я существую? Зачем весь этот свет? Зачем старые графини?»
Позже она скажет: «Так как я не принадлежала свету ни по своим поступкам, ни по своим помыслам, так как... я не могла и не хотела поступать иначе, чем в силу закона, стоящего выше общепринятых обычаев и мнений, — мне необходимо было найти в Боге ответ на загадку моей жизни, указание моего истинного долга, одобрение моих самых сокровенных чувств».
В женском августинском монастыре ее прозвали «записной книжкой» — уже тогда она с удовольствием вела записи в дневнике: «Увы! Мой милый отец Вилель, я часто пачкалась чернилами, тушила свечку пальцами... Я засыпала на уроках закона Божия, я храпела на мессе, я говорила, что вы некрасивы... За эту неделю я сделала, по крайней мере, 15 грубых ошибок по-французски и 30 по-английски... Это мой грех, это мой грех, это мой тягчайший грех».
Жорж Санд
Это цитата сообщения Деметрий Оригинальное сообщение
Скульптуры святой Терезы Авильской
Святая Тереза Авильская (1515 - 1582) - испанская монахиня - кармелитка, автор мистических сочинений.
С детства в душе Терезы жила мысль о монашеском призвании. В юности, несмотря на мысли о монастыре, Тереза не оставалась в стороне от светских увлечений, она сильно увлеклась рыцарскими романами и даже сама написала один. Её отец и слышать не хотел о монашестве — знатная, умная и красивая девушка, по его мнению и мнению общества, могла составить блестящую партию. Однако в возрасте 20 лет Тереза решилась на рискованный шаг — она тайно бежала из дома и поступила в кармелитский монастырь Благовещения. Отец Терезы в конце концов примирился с выбором дочери. В 1555–1562 Тереза Авильская испытала мистический опыт Богообщения (одно из её наиболее ярких мистических переживаний – момент, когда херувим пронзает ей сердце огненным копьём – запечатлён в скульптурной композиции Бернини «Экстаз Святой Терезы», 1645-52), в течение этих семи лет она постоянно видела справа от себя Иисуса Христа, беседующего с ней.
Вот как описывала Тереза эпизод с копьем ангела:
"Слева подле себя я видела ангела в телесном облике. Такое со мной если и бывает, то очень редко. Хотя меня подчас и посещают видения ангелов, я всегда их вижу духовным видением, о котором я упоминала. Между тем Господь наш иногда желает, чтобы я видела ангела в телесном облике. Этот ангел не велик, а скорее мал и очень красив – его лицо пылает, словно он принадлежит к высшим ангелам, которые представляются нам огненными и называются у нас херувимами... В руке у него я вижу длинное золотое копье, на острие которого, кажется, блистает огонь. Этот ангел иногда является, чтобы вонзать свое копье мне в сердце, проникая им в самые мои внутренности. Когда он затем извлекает копье, мне кажется, что он извлекает вместе с ним и внутренности и оставляет меня пылать великой любовью к Богу. Боль при этом так велика, что я не могу сдерживать стоны, однако она столь сладостна, что я не могу желать, чтобы она покинула меня. Душа моя не удовлетворяется ничем, кроме Бога, и поэтому боль моя не телесна, а духовна, хотя тело тоже участвует в ней, и в значительной мере. Эти любовные ласки души и Бога так сладостны, что я молю Бога, чтобы Он по доброте Своей дал их испытать всем, кто думает, что я лгу."
В 1970 году Тереза Авильская была возведена в достоинство Учителя Церкви. Она стала первой женщиной, удостоенной этого титула.
Бернини. Экстаз Святой Терезы
[показать]
Я не фанат Майкла Джексона.
Но вот случайно наткнулась на переводы его песен. И... даже прослезилась.
Улыбайся, даже если твое сердце болит,
улыбайся, даже если оно разбито.
Улыбайся, когда тебе страшно и грустно –
и завтра ты обнаружишь, что все еще стоит жить.
Это время, когда ты должен продолжать
улыбаться, что толку в слезах?!
Ты обнаружишь, что все еще стоит жить,
если ты просто улыбаешься. (Smile)
***
Вы не встречали мое детство?
Я давно ищу этот мир, из которого должен был прийти,
но не нахожу его в «бюро находок» моего сердца.
Никто не понимает меня, воспринимая лишь как странную эксцентричность,
потому что я продолжаю резвиться, как ребенок, но простите меня...
Это моя судьба – возмещать детство, которого я никогда не знал...
Я ищу детские чудеса –
мечты о пиратах и приключениях, о завоеваниях и королях,
фантастические истории, которые можно рассказывать,
мечты, в которых я был смелым, смотри, я лечу...
Прежде чем осудить меня, попытайтесь полюбить меня,
в моей юности было столько боли...
Загляните в свое сердце и спросите –
нет ли там моего детства? (Childhood)
***
Вы не понимаете меня, утверждая, что я другой,
но ведь в мире существуют проблемы гораздо важнее:
жестокость и кровопролитие на улицах, нищета,
наркомания, коррупция, насилие со стороны полиции, проституция…
Скажите мне, что вы делаете, чтобы остановить это?
Зачем же вы тратите время, занимаясь только мной,
почему вы прицепились ко мне?! (Why You Wanna Trip On Me)
***
Что произошло с людьми, мы потеряли любовь, или что вообще все это значит?
Я должен обрести покой, ведь никто, похоже, не хочет дать мне быть собой.
Я должен жить каждый день так, словно он последний.
Вперед, давай, справляйся! (Jam)
***
Есть в твоем сердце уголок, где живет любовь, она гораздо ярче завтрашнего дня.
Отыщи ее, и ты обнаружишь, что незачем плакать, здесь нет боли и печали.
Чтобы найти этот уголок, ты должен заботиться о живущих.
Создай маленькое пространство, создай лучшее место...
Исцели мир, сделай его лучше для тебя, для меня и для всего человечества.
Любовь не может лгать, она сильна и дарит радость,
испытав блаженство, мы перестанем бояться и чувствовать страх,
мы перестанем существовать и начнем жить.
И тогда мы почувствуем, что нам всегда будет хватать любви.
Так почему же мы продолжаем душить жизнь, раним эту землю, распинаем ее душу,
хотя так легко увидеть – этот мир божественен.
Мы могли бы летать высоко, позволить нашим душам не умирать никогда,
Я сердцем чувствую, что все
Это цитата сообщения -KRASOTA- Оригинальное сообщение
Письма любви
[287x236]
Льюис Кэролл (1832 – 1898), настоящее имя – Чарлз Лютвидж Доджсон, прежде всего известен благодаря своим книгам "Алиса в стране чудес" и "Алиса в Зазеркалье", которые были написаны для дочери его колеги по работе в Крист Черч колледже. Он также написал ей несколько писем.
[290x394]
Крист Черч Колледж, Оксфорд, Октябрь 28, 1876
Моя драгоценная Гертруда.
Ты удивишься и задумаешься и пожалеешь меня, когда узнаешь, что за странная болезнь приключилась со мной с тех пор, как ты уехала. Я послал за доктором и сказал ему:
- Дайте мне лекарство от усталости.
- Ерунда, – ответил доктор. – Вам не нужно лекарство, отправляйтесь в кровать.
- Нет, – ответил я. – Эта такая усталость, которой постель не поможет. У меня лицо устало.