Надо зажечь свет. И задернуть шторы.
Попросить его раздеться и снять одежду с себя. Темнота в физическом смысле никогда не бывает абсолютной, и, когда глаза привыкнут к ней, можно будет увидеть в пятне неведомо откуда пробившегося света силуэт мужчины. Вот и снова они встретились с ним.
Достать два носовых платка, тщательно сложенных по диагонали, чисто начисто выстиранных и несколько раз проглаженных — чтобы не оставалось ни намека на запах мыла или духов. Приблизиться к нему и попросить, чтобы он завязал себе глаза. Замявшись на мгновенье, он ответит, что бывал уже в разных видах преисподней. Она скажет на это, что речь вовсе не о том, а просто ей нужна полнейшая, непроницаемая тьма, и что теперь пришел ее черед кое чему научить его в отместку и благодарность за то, что вчера узнала от него о боли. Он послушается, завяжет глаза. И она — тоже. И вот теперь уже нет ни единого пятнышка света, это, наверно, и называется кромешной тьмой, так что приходится взяться за руки, чтобы добраться до кровати.
Нет нет, ложиться мы не будем. Мы сядем, как садились всегда, лицом друг к другу, только чуть ближе, чем всегда, так, чтобы мои колени касались твоих.
Ей всегда хотелось сделать это. Но не хватало главного — времени. Ни с первым ее возлюбленным, ни с тем, кто лишил ее невинности. Ни с арабом, заплатившим тысячу франков и, вероятно, ожидавшим больше, чем она могла дать, хоть и этой тысячи не хватило, чтобы купить то, чего хотелось и о чем мечталось. Ни со всеми прочими, бесчисленными мужчинами, прошедшими через ее тело, думавшими почти всегда только о себе и очень редко — о ней: потому ли, что они исполняли какие то давние романтические мечты, потому ли, что повиновались инстинкту, или потому, что слышали —именно так ведут себя истинные мужчины, а поступающий иначе не достоин зваться им.
Она вспоминает про свой дневник. Ей все надоело, она подгоняет томительно ползущие недели, остающиеся до отъезда, до возвращения, и потому отдается этому мужчине, ибо здесь посверкивает искорка ее собственной потаенной любви. Первородный грех — не в том, что Ева отведала запретный плод, а в том, что поняла — Адам должен разделить с ней то, что она попробовала. Ева боялась идти своей стезей одна, без помощи и поддержки, и потому хотела разделить с кем нибудь то, что чувствовала.
Но есть на свете такое, что не делится. Но не надо бояться океанской пучины, в которую погружаемся мы по доброй воле, — страх портит игру. Человек проходит через преисподнюю, чтобы осознать это. Будем любить друг друга, но не станем пытаться владеть друг другом.
Я люблю этого сидящего передо мной мужчину, потому что он не принадлежит мне, а я — ему. Мы свободно отдаемся друг другу, и я буду повторять десятки, сотни, тысячи раз — повторять до тех пор, пока сама не поверю собственным словам.
Она задумывается на миг о других проститутках. Думает о матери, о подругах. Все они уверены, что мужчине не нужно ничего, кроме этих одиннадцати минут чистого секса, и за них выкладывает он огромные деньги. Но это не так; мужчина, в сущности, ничем не отличается от женщины: ему тоже нужно встретить кого то и обрести смысл жизни.
Как было с ее матерью — как вела она себя? Притворялась, что получает наслаждение? Или в бразильском захолустье до сих пор наслаждение для женщины считается делом запретным? Как мало знает Мария о жизни и о любви, но сейчас, когда глаза ее завязаны, когда все время, сколько ни есть его в мире, принадлежит ей, она отыщет источник и корень, и все начнется там и так, где и как она захочет начать.
Прикосновение. Она забывает проституток и клиентов, отца и мать, она теперь — в кромешной тьме. Целый день провела она в поисках того, что могла бы дать человеку, вернувшему ей достоинство, заставившему ее понять, что стремление к радости важнее, чем необходимость страдать.
Мне хотелось бы, чтобы он обрел счастье научить меня чему нибудь новому, подобно тому, как вчера он объяснил мне, что такое страдание, что такое уличные проститутки и проститутки священные. Я видела: ему доставляет счастье учить меня чему нибудь, вести и наставлять. Мне хотелось бы знать, как приближаются к плоти перед тем, как приблизиться к душе, к соитию, к оргазму.
Протянув руку перед собой, она просит, чтобы и он сделал так же. Сегодня ночью, слышится ее шепот, на этой ничейной полосе отеля я хочу, чтобы он открыл и нашел грань между мной и миром. Она просит его прикоснуться к ней, сделать так, чтобы он осязал ее, ибо плоть всегда поймет плоть, даже если души не придут к согласию. Он дотрагивается до нее, она — до него, но, словно сговорившись заранее, и он, и она избегают тех частей тела, где стремительней всего пробуждается сексуальная энергия.
Его пальцы ощупывают ее лицо, и она ощущает едва уловимый запах краски, навсегда въевшийся в кожу его рук, сколько бы тысяч и миллионов раз он их ни мыл: он с этим запахом родился, чтобы увидеть первое в жизни дерево, первый дом, чтобы запечатлеть их в своих снах. Должно быть, и он чувствует исходящий от ее пальцев запах, но
Читать далее...