«Здравствуйте, Мария. Прочитал вашу статью в «Российской газете-Неделя» «Повесть о преданной любви», и хочу написать о том, о чем писать и говорить сейчас не принято. О мужском одиночестве. Два года назад ушла (рука не подымается написать «умерла») моя жена. Сгорела быстро, за три месяца – онкология. Там много было таких, молодых, красивых в отделении. Ушла тогда, когда могли бы жить да жить.
Сестра и Элькины подруги подстраивали мне какие-то случайные знакомства с продвинутыми студентками, разведенными дамочками и вдовами. Спастись от них всех можно было только намеренным хамством. Пару раз я и сам решал что-то изменить, но потом, в самый ответственный момент, начинал себя вести как последняя скотина. Помню, одна, не просто красивая, но, по-видимому, и умная, все поняла: вдруг обернулась ко мне и сказала: «А знаешь, тебе ведь ничего не надо, ты просто мстишь за свою боль». Я не мстил, я просто ничего не мог с собой сделать. Я знаю, Элька была чрезвычайно щедрая, ей было бы невыносимо видеть, как я страдаю. Она бы радовалась за меня, если бы я снова смог стать счастливым, она бы простила мне это счастье без нее, как прощала мне мои мимолетные мужские слабости – она все прощала. Но я не могу. Я пытался, пусть не полюбить, а хотя бы привыкнуть, просто привыкнуть к человеческому теплу. Пытался, но не смог. Когда чужая женщина на следующее утро начинает собирать по углам твои носки и рубашки, и уже готова излить на тебя всю свою нерастраченную ласку, я ее почти ненавижу…
Знаете, в молодости, когда ты вечно голоден, когда любовь – это игра плоти и бурление гормонов, когда тебя невыразимо тянет к любой смазливой мордашке, и даже случайная улыбка сулит приключение, все кажется простым и понятным. А что усложнять? У меня есть друг, ему под пятьдесят, мы вместе начинали в девяностых, потом я сменил бизнес, поднялся, но мы иногда общаемся. Так вот, у него пунктик – он боится, что его любят из-за положения, из-за денег, он боится, но каждый раз попадается. И каждый раз, оставляя очередной подруге то квартиру, то дачу, кается и божится, что теперь-то станет умнее. А потом снова влюбляется. И снова, пусть недолго, но горит. И знаете, я завидую ему.
Мужчина без любви превращается в зверя. Но неужели мне этого больше не дано – любить? И сколько еще мне умирать? И как жить, если ты вдруг, среди ночи, просыпаешься, внезапно ощутив пустоту постели, и отчетливо чувствуешь, что она только на минуту выскользнула из кровати. Что сейчас вернется. И ты даже явственно ощущаешь вот это движение, волну, рождаемую ее пластикой дикой кошки, и все зная, все помня, все понимая, находясь в трезвом уме и здравой памяти, с замиранием ждешь, что сейчас, сейчас она прошлепает босыми ногами назад и со смехом нырнет под одеяло… Ждешь, а потом понимаешь, что это было просто движение воздуха, сквозняк, дуновение ветра в приоткрытую форточку». Олег Н.
Мы с Элей были вместе почти пятнадцать лет, детей не случилось, но для меня это никогда не было проблемой. Нам было хорошо вдвоем. Конечно, какая-то усталость от отношений иногда чувствовалась, мы уже собирались завести ребенка, стали ходить по врачам, тут Эле и поставили страшный диагноз. Элька была щедро одарена от Бога – талантливая художница, она была талантлива во всем, за что бы ни бралась – печь пироги или сажать альпийскую горку на даче. Легкая, веселая, великодушная, она, казалось, все делала играючи, не ходила – летала по дому, все время что-то напевая. Даже собираясь в онкологию, напоследок перемыла все окна, перестирала все занавески, перебрала то, что годами валялось в шкафах и на антресолях. Помню, как пытался ее остановить, говорил: «Да брось ты все, вернешься – доделаешь, давай в это воскресенье просто побудем вдвоем!» А она: «Нет, сейчас! А то приведешь кого-нибудь, пока я в больнице, так чтоб та видела, какая у тебя чудесная жена…» Мы еще пытались шутить. Элька любила меня, и как будто хотела облегчить мне мою жизнь без нее.
Помню ее худенькое, осунувшееся лицо со смешным и жалким ежиком волос – все, что осталось от ее когда-то роскошной непослушной каштановой гривы. Помню, во что, на моих глазах, превращала ее болезнь. Помню, как она мужественно боролась. Помню прокуренный лестничный пролет, где я стоял и плакал – от бессилия, от того, что было ясно, что она уходит, от стыда, что она страдает, а ты жив, и даже хочешь есть и пить. Последние две недели Эля резко изменилась – в ней появилась какая-то сосредоточенность и отстраненность от меня. Она ушла, а я остался.
Первые полгода после ухода Эльки прошли как в чаду – летел в тартарары бизнес, и если б не друзья, я б не выплыл. Мне казалось, что рушится все вокруг, и если честно, было не жалко. Чудо – я смог остановиться: понял, что еще чуть-чуть, и уже никто не поможет. Но на мне висел огромный кредит – он и спас. А чувство, вот этот холодок оттого, что хожу по краю, что пропасть рядом, что могу и не удержаться, это осталось.
Возвращение не было жизнью. Я опять научился засыпать без Henessy , и привык к
Читать далее...