Мне незачем смеяться над собой
Ведь надо мной достаточно смеялись
Хрущев и Брежнев и дурак любой
Которые Бог весть за чем в наш мир являлись

Еще был Березовский и Триумф
Для всех кто вылезал зады у олигархов
Кто ублажал парткомовских старух
А ныне ублажает патриарха

Сегодня этот диспут завершен
Я с Вознесенским я отнюдь не с вами
Мне незачем смеяться я смешон
Тем что плевать хотел на ваше Знамя

11 апреля День освобождения узников концлагерей

Хотя живу я долго на земле
она нисколечко не надоела
А с теми близкими которые в земле
Она уже как собственное тело

Да что там говорить про мир иной
Весь мир-иной и мы давно иные
Не знаю я доколе мир со мной
Но я то с миром навсегда отныне

4 марта
1

Нам встреча предстоит в былом
На белом облаке бумаги
Нам через годы напролом
Коснутся губ соленой влаги

Нам просиять в двойном Раю
Изгнанники гостями будем
Тогда вы скажете-Люблю
Огням созвездиям и людям

1965г

[466x700]

Вспоминая Валерия Золотухина

Я люблю Таганку Юрия Любимова. Это единственный театр, который мне близок. В нем все задействованы и все участвуют, но в то же время понятно: не будет Любимова, и все исчезнет. Но обожание Высоцкого, ставшее не только таганским, но и общенациональным ритуалом, меня всегда раздражало и раздражает. Он был прекрасен в роли Свидригайлова и совсем никакой в роли Гамлета. Но говорить об этом не положено, поэтому лучше о живом Золотухине, чем о мертвом Высоцком.
Так получилось, что свои мемуары автор подарил мне у меня дома, где он сидел в том же кресле, в котором обычно сиживал и Любимов. Троица Любимов – Высоцкий – Золотухин сегодня, благодаря Золотухину, пополнилась четвертой, женской ипостасью – Ириной Линд. Как раз в эти дни ее звезда пылает ярче обычного. Я знаю, что в театре есть очень талантливая Лариса Маслова, о которой почему-то говорят мало. Знаю, что Феликс Антипов совсем не зря получил недавно народного. И все же Золотухин сегодня рядом с Любимовым – лицо театра.
Как трудно быть мифом, а он им стал. Миф, пишущий мемуары («молитва – зарядка»), – это что-то. Думаю, что и Высоцкий, доживи он до наших дней, отложил бы гитару и за компьютер. Или все же за перо? Или за машинку. Сравниваю прозу Высоцкого с дневниковой прозой Золотухина. У дневника есть великое преимущество – он не обязан быть хорошо написан. Николай II записывает в дни революции: «Убил ворону». И все читают, потому что последний царь написал. Золотухин «бьет ворон» на каждой странице или даже в каждом втором абзаце. Почему-то на какой странице ни открою, все про интервью в «СПИД-Инфо». Ну, не читал я «СПИД-Инфо» и не собираюсь читать.
Золотухин, торгующий своими книгами в вестибюле театра, мне гораздо интереснее, чем он же в постели с кем бы то ни было. Кстати, может, это уж совсем неприлично, но на сцене он еще интереснее. И в «Театральном романе» в роли прототипа Станиславского, и в «Живаго – доктор» в роли Живаго, и в «Марат – Сад» в роли де Сада. У меня всегда сжимается сердце, когда он там идет наверху по какой-то дощечке, да еще и перелетает на канате через сцену. Парадокс, но шестидесятилетний Золотухин всю эту акробатику освоил, а Ирина Линд однажды упала и повредила позвоночник. Посплетничаю в стиле самих мемуаров. Отъезжаем мы с Любимовым от театра, и видим – идет Линд, а за ней Золотухин. «Надо же, еще год назад впереди шел он, а сзади семенила Линд. А теперь она уже королева, а он за ней едва поспевает». Замечание маэстро меня весьма позабавило. А поскольку на Таганке такими наблюдениями вслух обмениваются, и Золотухин в своих мемуарах ничего такого не упускает, то почему же не привести.
Однажды Любимова спросили на пресс-конференции: «В чем Золотухин выходит торговать своими книгами в дни спектакля?» – «В чем играет, в том и торгует», – ответил Юрий Петрович. Мне кажется, что Золотухин один из немногих, кто не только отважился перекинуть мосточек из легендарного, но уже прошлого, и перескочить, как по канату, в сегодня. Его писание откровенных мемуаров, его торговля книгами в фойе, его «молитва – зарядка» – это верные ходы чуткого актера, понимающего, что время пишет другие пьесы и играет другие роли. Вот Феликс Антипов мемуары не пишет, но рассказал мне в Афинах на премьере спектакля «Сократа / Оракул», как Шемякин стал стрелять в самолете холостыми патронами. И добавил с улыбкой: «Это стиль Таганки». Золотухин осваивает новый стиль. Теперь пить, глотать наркотики и палить холостыми в стюардесс немодно. Модно молиться и отливать колокола. Он и отливает, не жалея олова и меди и барабанных перепонок. Отливает, как поет, и поет, как отливает.
Сегодня вся театральная Москва уверена, что де была Таганка и после раскола умерла. Да ничего подобного. Представьте себе, что на небе исчезнут все созвездия. Останется только луна и парочка-тройка звезд. Думаете, на них смотреть перестанут? С еще с большим интересом станут рассматривать. Надо же, луна еще светит! Надо же, Сириус еще сияет. А ведь все другие давно погасли. Мне лично нынешние спектакли Любимова нравятся больше, чем прошлые. Конечно, Ронинсон и Демидова украшали сцену. Но вот «иных уже нет, а те далече», а спектакли стали сложнее и интереснее. Любимов есть Любимов. Он и с куклами бы ставил. Но лучше все же с Золотухиным, с Антиповым, с Линд, с Масловой. Театр – это непрерывное единоборство режиссеров с актерами. Золотухин это понял. Он оказался самым мудрым из славной плеяды. Единоборство единоборством, а «режиссер всегда прав». О, с каким сарказмом произносят эту фразу актеры. Но лишь немногие понимают, что кроме сарказма, здесь есть еще истина. Золотухин один из этих немногих.
Сегодня недавно еще горячие подробности раскола Таганки стали уже историей. Есть Любимов – есть театр Любимова. Хоть дроби, хоть в порошок перемалывай, но если есть хоть частица Любимова, значит театр уцелел. «Какое время на дворе, таков мессия». Мессией Таганки стал Высоцкий. Ну, а бог-отец, конечно, Любимов. У Губенко, понятное дело, амплуа Иуды. Ну, а каким Читать далее...

Вселенная как книга

Раньше считалось что вселенная состоит из вещества и энергии. Однако космологи предположили, что все состоит из информации, а вещество и энергия играют второстепенную роль. Много десятилетий это было всего лишь предположением. Неожиданное подтверждение пришло из области черных дыр. Оказалось, что количество информации зависит не от объема черной дыры, а от площади ее поверхности. Если две черных дыры сольются, то объем информации не увеличивается, а площадь поверхности остается такой же, как до слияния.
А что если вся наша вселенная подчиняется таким законам? «Теория, называемая голографическим принципом, утверждает, что Вселенная подобна голограмме: подобно тому, как луч света позволяет «записать» трехмерное объемное изображение на плоской пленке, так и воспринимаемая нами трехмерная вселенная записана на плоской поверхности». Выходит, что правы были древние египтяне, изображавшие мир богов плоским.
Неожиданность такого подхода сразу дает ответ на множество вопросов, которые космологам казались неразрешимыми.
Мир как информационная голограмма, где все сохраняется навсегда, дает надежду на реальное бессмертие в вечности. Это означает, что со временем мы сможем «прочитать» и эпоху Ивана Грозного, и ледниковый период. Информация не уничтожается, в отличие от вещества и энергии она вечна.
Представление древних о книге жизни, куда записано все прошлое, все настоящее и все будущее, получает вполне научное и современное подтверждение. Приоритет духовного, информационного над вещественным, материальным становится очевиден. В споре материалистов с идеалистами правы оказались идеалисты.
Получает, что как и мы можем «прочитать» прошлое и будущее человечества, так и нас могут «прочитать» из будущего, которое для тех, кто читает, уже далекое прошлое. Важны не физические и космологические подробности, а суть дела. Предложена принципиально иная картина мира, которая выглядит весьма достоверно и убедительно.
Разумеется, ужин и достоверная информация об ужине – это отнюдь не одно и то же, но статусом вечности обладает именно информация. Извлечь информации. Из потустороннего, плоского мира в объем – это и есть превратить или, вернее, воплотить в вещество и энергию.
Автор статьи – лауреат премии Ротшильда, но, если его гипотеза подтвердится, ему не избежать Нобелевской премии. Конечно, в реальности все не так просто. Возможно, что мы никогда не сможем снять со вселенского диска прошлую и будущую информацию. Тогда это прерогатива Господа Бога, если он есть.
Математики и фантасты создали миф о стране плоскатиков – двумерных людей, живущих только на плоскости и не замечающих объема. Плоскатик никогда не сможет прочесть этот текст, взглянув на него, как читатель, со стороны. Он будет ползать от буквы к букве, не понимая, что перед ним не прямая линия, а вполне осмысленный текст. Чтобы увидеть конфигурацию букв на плоскости листа, надо подняться над плоскостью.
И вот теперь выясняется, что мы, скорее всего, плоскатики, наконец-то научившиеся мысленным взором воспарить над плоской страницей и прочесть по слогам вечную книгу жизни.
Не удивительно, что именно израильский ученый создал такую стройную гипотезу. Ведь евреев всегда называли народом книги. Кроме того, модель плоской информационной вселенной, как бы свернутой в рулон, напоминает Тору.
На самом деле конфигурация вселенной очень сложна для описания. Неожиданностью оказалось то, что на плоскости умещается больше информации, чем в объеме. Это противоречит обыденному здравому смыслу. Но уже давно замечено, что во вселенной все устроено как-то не по-людски. Мир оказался одновременно и сложнее, и проще, чем предполагалось ранее. Во всяком случае, впервые удалось связать воедино микро- и макромир хотя бы в теории. Эйнштейн безуспешно пытался решить эту задачу 25 лет. Над этим наука бьется более полувека. Похоже, что сегодня мы не просто увидели свет в конце туннеля, но и получили возможность окинуть взором весь путь.
Лишний раз подтвердилось любимое изречение Эйнштейна: «Господь Бог изощрен, но не злонамерен». И второе, не менее известное его высказывание: «Самое удивительное в этом мире то, что он еще и познается нами».

Константин Кедров, "Новые Известия".
Не затихают споры об истинных причинах гибели Владимира
Маяковского. Двухсерийный фильм на основе журналистских
расследований, недавно прошедший на теле видении, пронизан
уверенностью, что кто-то выстрелил в поэта в тот момент, когда
Вероника Полонская вышла из комнаты. Основания для такого
предположения есть.
У Маяковского было два пистолета: браунинг и баярд, между тем
"застрелился" он, согласно следственным материалам, из маузера.
Этот маузер бесследно исчез в недрах Лубянки, хотя, конечно же,
должен был храниться как важнейшая вещественная улика и
историческая реликвия.
А как же последняя записка поэта с призывом: "Не сплетничайте.
Покойник этого ужасно не любил"? Когда я первый раз прочел
этот текст, меня поразила непохожесть его на все, что было
написано Маяковским.
Судить о гении должен гений. Предоставим слово Сергею
Эйзенштейну, человеку с тончайшим слухом. "Маяковский никогда
ничего подобного не писал. Его надо было убрать, и его убрали".
Кстати, Сергей Эйзенштейн, величайший мастер монтажа, прекрасно
понимал, как легко смонтировать записку такого рода из отдельных
фраз Маяковского, вставляя, где надо, угодный Лубянке текст типа:
"Товарищ правительство!..". И далее нелепая фраза: "Моя семья -
это Лиля Брик".
Как это ни горько сознавать, но Лиля Брик была агентом ГПУ, а
ее любовник Агранов возглавлял на Лубянке отдел по работе с
творческой интеллигенцией. Именно Агранов сфабриковал дело
Гумилева и довел его до расстрела. В подчинении Агранова был
Эльберт, специалист по тайным экзотическим убийствам. Одного не
угодного властям человека Эльберт утянул на дно за ноги во время
купания на даче. Перед гибелью Маяковского Эльберт в прямом и
переносном смысле дневал и ночевал у него на квартире, что уже
само по себе странно. Осип и Лиля Брик, оба агенты ГПУ, были в
это время за границей, куда на этот раз не пустили Владимира
Маяковского. Эльберт не располагал своим временем. Видимо, был
приказ не оставлять Маяковского ни на минуту.
Нет никакой уверенности, что во время последней встречи с
Вероникой Витольдовной Полонской Маяковский действительно был в
квартире один. Совершенно непонятно, почему он так яростно
умоляет Полонскую остаться у него, хотя он знает, что Вероника
сейчас действительно нездорова. Незадолго до этого была брошена
Маяковским фраза: "Я самый счастливый поэт страны и должен
застрелиться". Слово "должен" отличается от слов "хочу" или
"собираюсь".
Сама Полонская не сомневалась, что Маяковский застрелился.
Ведь она, услышав выстрел, вернулась, преодолев два лестничных
пролета, и видела, как смертельная бледность заливала лицо поэта.
Дьявольские игры ГПУ не для молодой женщины, которой отведена
роль послушной статистки.
Иначе чем объяснить, что ровно через десять дней после допроса
Полонской был расстрелян следователь, который ее допрашивал и
заполнял протокол.
На дворе 30-й год. Сталин еще не отказался от экзотических
методов устранения своих личных врагов, а то, что Маяковский был
для Сталина таковым, сомнению не подлежит. Это потом, когда поэт
будет мертв, он по просьбе Лили Брик и по совету Агранова, дача
которого находилась рядом с дачей Сталина, напишет, что
Маяковский был и остается величайшим поэтом советской эпохи. Этой
росписью Сталин убивает двух зайцев.
Снимает с себя подозрения в причастности к гибели Маяковского
и дает директиву о том, как следует трактовать его поэзию.
Благодаря этой трактовке целые поколения школьников и студентов
возненавидели великого поэта, коего приказано было любить.
Чем же так провинился Маяковский, что его решили убрать? В
30-м году все известные поэты уже написали стихи о Сталине.
Первым был Борис Пастернак. Маяковский молчал. Вместо ожидаемой
оды была написана и поставлена в театре Мейерхольда "Баня", где
под видом Победоносикова был вполне узнаваемо выведен Сталин. Его
речь, состоящая, как правило, из односложных вопросов и ответов.
блистательно пародируется Маяковским: "Кто ездил в трамвае до 25
октября? Деклассированные интеллигенты, попы, дворяне. За что
ездил? Они ездили за пять копеек станцию. В чем ездили? В желтом
трамвае. Кто будет ездить теперь? Теперь будем ездить мы,
работники Вселенной. Как мы будем ездить? Мы будем ездить со
всеми советскими удобствами. В красном трамвае. За сколько?
Всего за десять копеек".
Есть почти буквальные цитаты из высказываний Сталина. В
Советский Союз приехал футурист Диего Ривера и стал убеждать
Сталина, что революционная власть должна поддерживать
революционное искусство, а не замшелый реализм. Сталин ответил,
что революция в жизни и революция в искусстве вовсе не
обязательно совпадают. Не исключено, что победившему классу ближе
всего окажется высокий классицизм. Высокий классицизм - это эпоха
Людовика XIV. Маяковский спародировал эту встречу вождя с Диего
Риверой, заменив гениального латиноамериканца на угодливо
советского художника Бельведонского, чья фамилия явно намекает на
"высокий Читать далее...

Поклонение трупам вождей
Вот триумф сталинистских идей
Поклоняются хором и группами
Мёртвым трупам живые трупы

5.3.13

Передом назад
Кедров-Челищев
Вождю родному на обед
Мы принесём себя
Он человеческих котлет
Отведает любя

Он самый лучший из вождей
О Сталине споём
Подливу кровушки своей
Ему мы подольём

Он любит пить родную кровь
Закусывать тобой
С ним победим мы всех врагов
Идя на смертный бой

Вновь оболваненный народ
Любуется вождём
И снова задом-наперёд
За Сталиным идём

6.2.13
Моя Сталингадская битва
Кедров-Челищев
А в целом человечества любя
Я всё таки надеялся на милость
Я вышел из себя - ушел в себя
Но ничего вокруг не изменилось

Опять великий Сталин в сапогах
А там не менее великий Гитлер
А я друзей ищу во всех врагах
Стараюсь отвратить любую гибель

Ну что ж предназначение моё
Быть в самом центре битвы безнадежной
Ни проиграть не выиграть её
Я понимаю просто невозможно

Хоть вывернись, хоть заново ввернись
Я всё равно не знаю где граница
Я в центре битвы, где борьба за жизнь
Поскольку этот центр во мне таится
5.2.13
Сталинбыл?
Кедров-Челищев
Сталин был прекрасным человеко
Словом был кунаком и абреком
Главное в нём было чувство долга
Если убивал то ненадолго
Ростов-папа Сталин-отец
Кедров-Челищев
Ростов-Папа Сталин-Отец

Вот волна патриотизма подкатила
Как же так великий Чикатило

Столько перегрыз он сухожилий
В мавзолей едва не положили

Для таких не строят пантеонов
Сталин вот- десятки миллионов

Потому ему среди аллей
Поначалу тоже мавзолей

А ведь героичен был финал
Пел в суде Интернационал

Из Ростова родом этот гад
Ныне будет Чикатилоград

Но не на совсем, а дней на шесть
Городу зато такая честь
Сталин и сталинята

    Расстрелял сотни тысяч
    Как ни в чем не бывало
    А потом миллионы
    Только этого мало

    Миллионы украл
    Как не в чем ни бывало
    А потом миллиарды
    Только этого мало

    (Почти А.Тарковский)

4.2.13

Ленин и Сталин

Вурдулаку вурдулак
По ночам кричит: Гудлак!
А в ответ кричит:"Всех благ!"
Кровью залитый Гулаг

Что б ты сдох ещё раз Сталин
Так мы от тебя устали
Твоё имя ранит слух
Что б твой дух в гробу протух

Что б твои наследники сегодня
Задохнулись вновь от этой вони
Ленин-Сталин или Сталин-Ленин
Вурдулаки в третьем поколеньи

Вурдулаки выродки погодки
Два кола осиновых вам в глотки
3.2.13
Небо падает куда то
снегом и дождём
Поздравляю вас ребята
с новеньким вождём

Старый вождь немного сбрендил
Но что было сил
Мы его отреферендим
Да и воскресим

А потом и Шикельгрубер
Челестью одной
Поцелует прямо в губы
Источая гной

55лет
Песнь Песней Соломона рабиновича

Его псевдоним Шалом-Алейхем означат «мир вам». И действительно Соломону Рабиновичу удалось создать целый мир. Это потом мы говорим, что писатель отразил жизнь. На самом деле писатели не отражают, а создают ту жизнь, которая остается в их текстах. До Шалом-Алейхема этого мира не было, и каким бы он был, мы не знаем. А Шагал запечатлел его на своих полотнах. Летающие козы, пляшущие коровы. Евреи в картузах и лапсердаках. И, конечно же, бревенчатые и дощатые полудомики полусараи. Покосившиеся, падающие, они никогда не были новыми и кажутся ветхими от сотворения мира. Заколдованный портной, бредущий по небесам с козой. Бормочущий: «Разве это коза? Это же мать, а не коза». Звезды, как поминальные свечи. Звездное небо – развернутая Тора, которую евреи бережно хранят третье тысячелетие, передавая другим религиям и народам. За что другие народы загнали их за черту оседлости
Шалом-Алейхем вынужден был покинуть Россию после погрома в Одессе в 1905 году. Он покидал не империю, а горячо любимую родину, которая почему-то сошла с ума. В «Тевье молочнике» еврейская девушка влюбилась в православного юношу. В отличие от шекспировской Джульетты она осуществила свою мечту и вышла замуж за православного Ромео. А дальше вторглась суровая российская реальность. Начались погромы, и она вынуждена была вернуться в родительскую семью, чтобы не навлекать беду на своего возлюбленного. Нельзя считать Шалом-Алейхема только еврейским писателем. Нельзя сводить его прозу к описанию местечкового быта и образа жизни. Он писал о трагедии человеческой любви .О невозможности счастья. И еще о том, как прекрасна была бы жизнь на земле, если бы люди относились друг к другу по-человечески. Марк Твен высоко ценил его прозу. Ему нетрудно было распознать в российском антисемитизме «родной» американский расизм. Какая разница, где творится несправедливость. В Новом Орлеане в Америке или в Одессе в России. Преследуют ли темнокожего за его цвет и необразованность или еврея за его пейсы и книжность. Шалом-Алейхему выпало родиться в зоне оседлости под Киевом. Вершина интеллектуальной деятельности – изучение и толкование Торы. Он изучал, толковал, учил. Был раввином и воспитателем. Влюбился в свою ученицу. Все, как в его романах. Полунищий юноша влюблен в дочь богатого предпринимателя.
«Песня песней» – это главный напев прозы Шалом-Алейхема. Все его вещи пронизаны духом любви. Здесь бедный, умный и честный всегда счастливей богатого. Влюбленные всегда правы. Нет, намудрили богословы вокруг всех религий. Чем писательский иудаизм раввина Шалом-Алейхема отличается от писательского христианства любого классика? Да ничем. Кроме местного колорита и особенностей речи обитателей Касриловки. В этой особенности вся прелесть.
Речи героев Шалом-Алейхема – это как бы читаемая нараспев Тора (мы бы сказали Библия). А уже в этот священный текст, как цитаты, вплетена бытовая лексика тех местечек. С легкой руки писателя мы называем эти трехсотлетние гетто чуть ли ни гнездышками уюта. А ведь на самом деле эти места не приспособлены для жизни. Здесь нельзя жить – можно только выживать. Но герои Шалом-Алейхема живут всею полнотой жизни. Эта полнота в них самих, в их неиссякаемой иронии и самоиронии. Писатель умер в Нью-Йорке в 1916 году. Он не дожил до изречения Гитлера: «Я отучу евреев смеяться». Не отучил. Трудно определить, то ли все анекдоты вышли из прозы Шалом-Алейхема, то ли проза Шалом-Алейхема – квинтэссенция всех анекдотов. Но совершенно невозможно представить себе русскую культуру и русскую словесность без этой прозы и без этих веселых притч. Это как убрать из пищи перец и соль.
Он писал на идиш, но, конечно же, как раввин неплохо владел ивритом. Ныне и Россия и весь мир воспринимают его на всех языках как своего писателя. Потому что он действительно свой. Он открыл миру целую цивилизацию зон оседлости. Из тех местечек, о которых он пишет, вышли и рассредоточились по миру множество гениев. Среди них, несомненно, и сам Шалом Алейхем. А что до зоны оседлости, то вся наша земля не есть ли такая зона на окраине пустынной галактики.

«Известия» 02 марта 2009 г.

-------------------------------------------------------------------------
3Нравится · · Отменить подписку на обновления публикации · Поделиться · Продвигать

Фадей Осинников, Нелли Гордина, Anzhelina Polonskaya и 13 другим это нравится.
Аркадий Сигал Замечательная статья. Мовет быть лучшее, что я читал о Ш-А.
4 мин. назад · Не нравится · 1
Аркадий Сигал В 6 лет у меня были три любимые книжки, очень разные: "Мальчик Мотл" Шолом Алейхема, "Кондуит и Швамбрания" Кассиля и "Денискины рассказы" Драгунского. На них я и вырос, какой есть.
около минуты назад · Не нравится · 1

СЕГОДНЯ ВСЕМИРНЫЙ ДЕНЬ ПИСАТЕЛЯ
Первая статья о Набокове напечатанная в ссср
Кедров-Челищев
ЗАЩИТА НАБОКОВА
(Журнал «Московский вестник», 1990, № 2. Рубрика «Вольная проза и поэзия»)

Шахматный гений Лужин влетает в шахматную доску, но доска – это разбитая плоскость оконного стекла, а шахматные клетки – дома. Лужин выбросился из окна. Вся жизнь была для него великой
шахматной партитурой. В поступках людей он видел замысловатые шахматные ходы. Была в его жизни черная королева, были бездарные пешки и невыносимые, безграмотные ходы – пошлые поступки людей.
Для окружающих Лужин неподвижен, но его мозг работает непрерывно. Шахматные партии немыслимой красоты проигрываются мгновенно и тотчас отбрасываются, как ненужные варианты, ради новых шахматных комбинаций.
Как трудно понять этого человека не посвященному в таинства шахматных лабиринтов. Шкала оценок людей чудовищно примитивна по сравнению с правилами великой черно-белой игры, хотя в жизни действуют правила черно-белых: добро – зло, вера – неверие, материализм – идеализм, жизнь – смерть, бедность – богатство, любовь – ненависть – одним словом, и тут все то же разделение на черных и белых, белых и красных... Лужин отказывается от дальнейшей игры. Жизнь стала для него слишком примитивна.
Сыграны все возможные партии – и он летит сквозь плоскость доски в синеву бездарного города, дабы изведать неведомое за гранью черно-белого, жизни и смерти.
Все великое творится не во внешнем мире, а в душе человека. В той великой игре никто не может
участвовать. Некому лезть с бездарными советами. Здесь гений защищен – это защита Лужина. Я читал этот роман с постоянным ощущением чего-то знакомого. В шахматной королеве угадывалась Анна Каренина, а в Лужине – Илья Ильич Обломов, великий человек, не желавший участвовать в пошлой игре людей, такой же неподвижный и притягательный.
Два немецких студента, суетящихся вокруг Лужина, чем-то напоминают Штольца. Но они в отличие от пунктуального рыцаря капитала, по крайней мере в состоянии напиться в лежку. Набоков любил жизнь только в самых высших ее проявлениях. Его интересовало только гениальное. Роман о гении исповедален. Набоков посмеялся бы над этим словом. Призрак католического колледжа иезуитов маячил над всей его жизнью. Он ненавидел партии, омертвевшие в шахматных учебниках, и системы, разросшиеся до философских гроссбухов. Как Лужин, он отвергал все партии и системы, оставался наедине с собой в добровольном затворничестве.
Впрочем, изгнание было недобровольным. Сын крупного лидера партии конституционных демократов после Октябрьской революции был, конечно же, обречен на вечную эмиграцию. Но узенькая тропинка в сторону русской границы возникает в финале романа «Подвиг», и герой идет по ней на верную гибель – еще один вариант несыгранной партии Набокова.
А перед глазами так и маячит образ сытого господина, потирающего ручки всезнающего критика,
говорящего «тэк-с», наподобие медицинского светила, припадающего к груди: «Только вот в чем беда: это мир его, — его и больше ничей! Невозможно туда, в это пугающе волшебное царство, полностью проникнуть...» (Г. Адамович).
Слава Богу, что невозможно. А то ведь проникли бы и все объяснили; но не проникли, не объяснили и... люто возненавидели.
«Это проза холодная и опустошенная, но, по-своему, привлекательная. О жизни в ней и воспоминания нет, слабого следа от нее здесь не осталось» (Репьев).
Интересно, что же тогда считать жизнью – обеды и скандалы, политические собрания?
Как одинок был Набоков в литературной русской эмигрантской среде! Судя по некоторым откликам на первые публикации его прозы, у нас это одиночество было бы еще большим. Временами, правда, на критику нисходило смутное просветление, и нехотя она признавала: «В судьбе душевно и духовно беззащитного урода и морального недоноска Лужина есть что-то подлинно и патетически человеческое» (Струве). И на том спасибо.
«Подите прочь! Какое дело поэту мирному до вас» — вот единственное, что мог бы ответить Набоков (чуть не написал – Лужин). Но ответ Набокова был другим – он ловил и коллекционировал бабочек, читал лекции по орнитологии, позднее – по русской литературе. Среди студентов находились два-три почитателя, остальные просто учились. В романе «Пнин» эта мука непонимания физически ощутима.
Русский профессор Пнин в самом прямом смысле слова задыхается от одиночества и своей ненужности в глухой американской глубинке.
Сердце, остановившееся где-то в горле, — это постоянное ощущение героев Набокова. Набоков боится жизни? Он весь пронизан жизнью до нейтринных глубин. Один из его героев
роняет пенсне в тазик с мыльной водой, и вот мир предстает перед ним без стекол, в размытости, без расстояний, как на полотнах Клода Моне. Но ведь это импрессионизм не из монографии или картинной галереи – это глаза так видят, если убрать искусственные холодные стекла, отделяющие от мира. Так и Лужин стекло оконное продавил – вышел в неведомое пространство смерти, а туда со времен Ивана Ильича редко кто заглядывал.
Шахматная доска Читать далее...

А что опять кого то посадили?
Ну как бы вам ответить в вашем стиле
В России-всех сегодня посадили
Всех кто родил и всех кого родили

[403x397]

Тебя долбят изнутри
и вот ты - челн из зыби
в глазной изнанке нет горизонта
угольный зрачок стекает с резьбы винта
небо - гаечный ключ луны -
медленно поверни
из резьбы вывернется лицо
хлынет свет обратный
на путях луны в пурпурных провалах
друг в друге алея.
Марс - Марс
каменное болото
костяное сердце
отзовись на зов
Кто поймет эту клинопись
провалов носов и глаз
Черепа - черепки известковой книги
в мерцающей извести зияющие провалы
твоя звенящая бороздка
долгоиграющий диск черепной
повторяющий вибрацию звонких гор.
В том извиве прочтешь
ослепительный звук тошнотворный
и затухающий взвизг
при скольжении с горы вниз
в костенеющую черепную изнанку.
В том надтреснутом мах и пристанище
ночная грызня светил.
За этой свободой
ничем не очерченный
не ограненный
за этими пьянящими контурами
проявляющейся фотобумаги
не ищи заветных признаков
не обременяй громоздким
твое грядущее шествие в неограненность
и когда эти камни
эти щемящие камни
отпадая от тела
упадут в пустоту
ты пойдешь по полю
наполненному прохладой
отрывая от земли букет своих тел



1982 © Константин Кедров

Нет не мелодия а тот водоворот
Что утянул куда то вглубь движенья
Как будто бы всю жизнь наоборот
Я прожил здесь от смерти До рожденья

Константин Кедров-ЧелищЕв (р 1942) Сын ученика Мейерхольда режиссера Александра БердичЕвского(1906-1991) и внучки калужского помещика Федора Сергеевича Челищева (18(1862-1942) актрисы Надежды Кедровой (1917-1991).С 1957-го по 1991 поэт андеграунда. Практически не печатался 30 лет. Автор термина метаметафора (1983г) и абревиатуры ДООС (1983г.) Будучи старшим преподователе Литинститута впервые провел в ЦДРИ в 1976г вечер Парщикова, Еременко, Жданова, провозгласив новое направление в поэзии. Сам при этом не печатался. Первый сборник "Компьютер любви" вышел лишь в 1990
с предисловием Андрея Вознесенского, назвавшего Кедрова "Иоанном Предтечей новой метаметафорической волны". Три главных текста Кедрова, оказавшие огромное влияние на андеграунд: "Бесконечная"(1960),"Компьютер любви"(1983), "Невеста лохматая светом" (1976).
Кедров лауреат трех международных литпремий: Отметина Давида Бурлюка, Медали и диплома Григория Сковороды (За гумманизм в искусстве) и только что Южнокорейской премии Манхэ (За литературный вклад в дело мира)
[700x525]

Я стою с портфелем Мейерхольда
Может он из человечьей кожи
Может он из кожи Мейерхольда
Мейерхольд любил рядится в кожу

Подлинный портфель из Мейерхольда
Это все что в доме сохранилось
Есть ещё там шкаф от Мейерхольда
Мейерхольда нет а шкаф на месте

Я впервые в Доме Мейерхольда
В первый раз скорей всего в последний
Мейерхольд здесь жил а Райх здесь погибала
И еще любовь была конечно но она увы не сохранилась
[700x525]

Бог и банкомат

Вы помните когда нагрянул кризис
Все говорили: «Из него попробуй выйди-с»
Предприниматели молились матом
И судоржно пинали банкоматы

Направо мат
Да и налево мат
Но банкомат
Ни в чем не виноват

Вам отвечал он вежливо корректно:
«Простите! Ваша просьба некорректна»

Так неофит у Бога вопрошает
И молится ему вполне конкретно
Но с неба нам никто не отвечает

—Простите! Ваша просьба не корректна.
1

Люди не любят людей
Волки не любят волков
Люди во власти идей
Боги не любят Богов

В этой небесной игре
Брошены кости планет
Выпало мне в ноябре
Здесь появиться на свет

Прожил здесь 70 лет
Понял я только одно
Смысла в истории нет
Всё мировое говно

И непонятно как мысль
Может над всем воспарить
И непонятно как жизнь
Думает смерть победить

И непонятно как страсть
Может весь мир захлестнуть
Целое меньше чем часть
Если в обнимку уснуть

Если вернутся в себя
И завернувшись в метель
Нежно влюбиться в тебя
И окунуться в постель

12.2.13

Отрекается Папа от Трона
Но конечно не Бог от людей
Нет не ждали такого итога
Ни католики ни иудей

Всё полно мирового значения
Остается последний вопрос
Прост мистический смысл отречения
Разумеется очень не прост

Бог желает иного Наместника
С неба тянется огненный перст
Ну какого ещё нужно Вестника
Вот Он Вестник сошедший с Небес!

Вождю родному на обед
Мы принесём себя
Он человеческих котлет
Отведает любя

Он самый лучший из вождей
О Сталине споём
Подливу кровушки своей
Ему мы подольём

Он любит пить родную кровь
Закусывать тобой
С ним победим мы всех врагов
Идя на смертный бой

Вновь оболваненный народ
Любуется вождём
И снова задом-наперёд
За Сталиным идём

6.2.13