Звонки стали реже, слова холоднее.
Но жаркое лето тому ли виною?
Я вкус твоих губ не запомнил весною,
А может, хотелось забыть поскорее?

Чтоб снова и снова, как новую книгу,
Как новые земли, тебя открывая,
На шаг подойдя к обретению рая,
Я вновь отступлю, продолжая интригу.

В статичности счастья - цветок меж страничек.
Засушенность розы - утратившей запах.
Следы беглых крыс на пылящихся трапах
Затопленных трюмов…
И запах больничный...

Погладь меня, пусть я опять небрит
И уколись притворно о щетинку
И пусть растают в голосе все льдинки -
Я буду знать, что я не позабыт.

Что как и прежде, ты всё так же ждешь,
Прижав к окну свою тугую щёчку.
И даже иногда не слышишь дочку -
Так далеко ты в мыслях... Там где дождь.

Где струй косых жгуты с небес в лицо,
Где скользкая дорога меж холмами,
Где я вдали, но в мыслях всё же с вами,
Гоню машину меж чужих дворцов.

Твоя ладонь, я чувствую её,
И невесомость пальчиков – защитой.
Вдоль трассы, словно полигон, разбитой,
Любви твоей струится ручеёк.


Ломовой извозчик
15.07.2010

А мне опять сегодня снилась ты...
Закутана в платок и телогрейку.
Голодный плачет маленький Андрейка
От холода, бомбёжек, темноты...

Неужто у тебя уже зима?
Не верится... Я вечно сослан в август...
На роту снизошла такая благость:
Для нас нежданно кончилась война.

И только сны тревожат по ночам.
Что немцы под Москвой и Ленинградом...
А ротный с очумевшим нервным взглядом
Уж год не прикасается к харчам.

Войны здесь нет, и немцев не видать.
Мы сыты, но еду привозит повар.
И у него такой невнятный говор:
Ему - где фронт? А он про благодать.

Нас предоставил штаб своей судьбе,
Лишь почта забирает наши письма.
И я пишу, устав от этой жизни -
Как хочется мне, милая, к тебе.

Чтоб утром подниматься по гудку,
Вести Андрейку в сад за перекрёстком,
И на Фонтанке, скованной морозцем,
Вновь радоваться новому деньку.

А кто-то верит в то, что мы мертвы,
Лежим в полях, замётанные снегом...
Мне ж видно поле в жаркой, летней неге
И мне опять… сегодня снились вы...


Ломовой извозчик
01-07-2010

   Иосиф шел по пыльной бесконечной дороге. В его жизни это был уже третий исход. Сначала он ушел из Кракова, где прошла его юность, где  учился. Затем из Белостока, где родились дети. Теперь из Минска, где остался совсем один. То войны, то погромы выгоняли его на дороги, заставляя бросать дом в поисках спокойных мест. Жена его надорвала себе сердце во время погромов в Белостоке, и как только они переехали в спокойный Минск, тихо умерла. Сыновей забрали войны. Старший погиб в Империалистическую, средний пропал в Гражданскую, а младший не вернулся с Финской. И если у старшего выбора не было, то младшие сознательно выбрали военную карьеру. Только при советской власти им представилась такая возможность. Средний сын не успел сделать карьеру, а младший уехал в Москву, учился и стал красным командиром. Дочь Соня, поехала как-то к нему погостить, да там и осталась - вышла замуж за военного. Ничто не удерживало Иосифа в Минске, и потому сходил он на кладбище, попрощался с покойной супругой. Собрал пожитки на видавшую виды тележку, и после первых бомбёжек вышел пешком из города, по опыту зная, что на поезде уже не уехать. Старик шел в Москву, справедливо полагая, что дочь не откажет отцу, тем более что звала его к себе неоднократно. Колонны таких же, как он беженцев догоняли его, какое-то время Иосиф двигался в общем потоке, но потом отставал. Быстро идти не позволяли изуродованные подагрой ноги, и хоть и не такой большой груз был на тележке, а колонны попутчиков исчезали одна за другой в облаках пыли на востоке. Иосиф тащил с собой только самое необходимое: изрядно уже похудевшие мешочки с крупами, бутылку с постным маслом, альбом с семейными фотографиями, и тщательно хранимые вещи сыновей - очки старшего, часы среднего, планшетку и зимнюю будёновку младшего.
   Солнце стояло в зените. Семидесятишестимиллиметровки были окопаны добротно. Пулемёты поставлены так, что на том, на пологом берегу и мыши не утаиться от кинжального огня - всё пристреляно. Батарея, окопы стрелков и передки замаскированы по всем правилам. Капитан сам, лично ходил смотреть и на тот берег, и на мост с сапёрами, пока те его минировали. Придраться было не к чему. Даже зная где искать, он с трудом различал стволы орудий с привязанными к ним ветками. Растут сами по себе прибрежные кусты чуть в стороне от моста и растут, а дорога, что к мосту подходит с той стороны, вдоль реки, как раз напротив этих кустов. Взрывчатку заложили под оба быка моста, и он обязан был рухнуть весь и сразу. В штабе были уверены, что танки пойдут именно здесь - на сто километров в округе это был самый прочный мост. Вражеская авиация его не трогала, дальнобойная артиллерия тоже, а конной разведкой были замечены несколько танковых колонн, стекающихся к этому шоссе, вот и оставили в засаде две стрелковых роты и уже понюхавшую пороха батарею из арьергарда, укомплектованную новыми пушками.
   Колонны техники, отступающие части, беженцы -  все давно прошли. Капитан уже весь извёлся в ожидании, а тут ещё пластуны со своими сомнениями, как бы не пошли немцы в обход, через брод, в сорока километрах ниже по течению. Бинокль, казалось, прирос к его лицу...
   Что он заметил вперёд: фигуру беженца, толкающего перед собой тачку, или шлейф пыли на горизонте - комбатр сказать не смог бы. Откуда взялся этот одинокий силуэт на дороге? Разъезд кавалеристов предупреждал беженцев заранее, что моста впереди уже нет и перенаправлял на другие переправы, неспособные выдержать танки. Последних отставших, он сам с сапёрами подгонял часа полтора-два назад. Оптика приблизила седого старика с тачкой, одетого, несмотря на жару в длинный плащ и давно потерявшую свою форму фетровую шляпу. На подходах к мосту, с одиноким беженцем поравнялись мотоциклисты немецкой разведки, два одиночных и с коляской - замыкающий. Из коляски в старика чем-то кинули. В бинокль было видно, как эахохотали мотоциклисты, но  треск моторов заглушил иные звуки. 

Читать далее...

Это вовсе и не ночь,
Небо - в цвет слоновой кости.
Чаек крылья день уносят
Вместе с хлопотами прочь.

Летних сумерек намёк
Опустился над заливом.
Дремлет крейсер горделиво...
Проплывает катерок...

С неба падает перо
То ли ангела, то ль чайки -
Поля Марсова лужайки
Пропустившей под крылом.

Бриз с залива ворошит
Бронзу львиных грив игриво
Медный Всадник горделиво
Упирается в гранит...

Очень долго всплеск зари
Красит гладь Невы ленивой.
Бесполезные, стыдливо
Отключились фонари.

Очищается душа
Светлой тайной белой ночи,
От страстей и дум порочных,
Что никчемны и страшат.

И гордыню превозмочь
Белой ночью очень просто...
Небо - в цвет слоновой кости...
Виновата ли в том ночь?


Ломовой извозчик

Наши гнёзда - толкучка вокзалов,
Наши грёзы - в плацкартных вагонах.
Рельсы в путь зазывают упрямо,
Подгоняя звонком телефона.
Наши крылья - билеты в кармане.
Направление - голос любимых.
Независимо от расстояний,
Нас влекущий непреодолимо.
Наши метки - билеты в театры.
Наши встречи - сиротство постелей.
Наши планы - мечта психиатров.
Мы живём только по воскресеньям.
В дни иные мы не существуем,
Оживая лишь... от телефона.
Нам дороже лекарств - поцелуи.
В нашем позднем любовном сезоне.

Ломовой извозчик

В рощи белых берез мы приходим по хоженым тропам,
Где поют соловьи для погибших в прошедшей войне,
Где бегут меж корней, осыпаясь, канавки окопов,
Где нет шума дорог, где деревья стоят в тишине.

Со времен ледников наше племя воюет со всеми,
Кто приходит с мечом умножать на погосте кресты.
Кто приходит врагом , чтоб залечь в неостывших постелях,
Чтобы волосы вдов стали утром светлей бересты.

Поднимаются вверх над воронками тонкие станы,
Оттеняя листвой седину белоснежных стволов.
Это сходятся вдовы обмыть заскорузлые раны
Тем, кого не отпели под звон наших колоколов

Может, хватит войны, может, хватит плодить бабье горе?
Наши рощи берёз – миллионы заплаканных вдов.
Сок бежит по стволам. Слёз ручьи превращаются в море,
Не мелеет оно, истекая потоком годов.

После каждой войны наш народ остаётся подранком.
Плачут сотни берез, увлажняя откосы траншей,
Собираем весной эти слёзы в консервные банки
И не можем понять, отчего так тепло на душе.


Ломовой извозчик

Черепахин Фёдор Иванович, 1907 г., г. Москва, 17, Калужская застава, д. Деревье, призван 04.07.1941, Кировский РВК, Ленинградская обл., г. Ленинград, Кировский р-н, 1 див. Лен. Арм. народ. ополчения, красноармеец, пропал без вести __.08.1941

Черепахин торчал в земле, как поплавок от удочки. Только голова выглядывала из песчаной почвы… Глаза слезились, их жгло, но впереди тянулась длинная тень его головы от встающего на востоке солнца… Повезло…
Ещё когда ополченцы с Кировского грузились в вагоны на Витебском вокзале, его подергал за рукав пиджака цыганёнок лет пяти. Фёдор, чуть помедлив, копнул рукой в кармане и протянул мальцу твёрдокаменный кусок сахара, завёрнутый в газетный обрывок. Тот, цепкой лапкой ухватив сладость, не поблагодарив, тут же исчез. А на его месте возникла как бы из воздуха молодая цыганка. Вроде не было только что на этом месте никого, и вот она уже назойливо предлагает позолотить ручку. Кто же, уходя на фронт, откажется узнать свою судьбу? Веришь, что будет всё хорошо. Хочется в это верить, а за подтверждение своей веры и монетки не жалко. За пятиалтынный, завалявшийся на дне того же кармана, она открыла Фёдору тайну: повезёт ему на этой войне, столько никому не везёт, сколько ему достанется везенья. Семь раз повезёт. Другим не повезёт, а ему, за доброту его и сердце золотое – повезёт. Вот только про долгую жизнь цыганка ничего не сказала, не успела. Оттеснили её добровольцы, и пропала она.
Первый раз повезло ему, когда при выгрузке в Молосковицах начался артобстрел. С первого же прилетевшего из закатного неба снаряда повезло. Из всего отделения уцелел лишь Фёдор. Всего-то за угол зашел, по маленькому делу… Других, кого насмерть побило, а кого ранило. Тем же поездом их отправили назад в госпиталь, отвоевались...
Второй раз повезло уже здесь, на рубеже, у деревни Редкино. Не убило при бомбёжке. Когда всё началось, спрятался было Фёдор в общей траншее, да вспомнил, что винтовку свою да «сидор» с нехитрым скарбом в своей личной ячейке оставил. В краткое затишье метнулся туда, только съехал на спине в отрытую щель, как сзади полыхнуло. Когда отряхнулся от выброшенной взрывом земли, оглянулся, на том месте, где прятался пять минут назад – лишь яма дымящаяся, да мелко бьётся на её краю полчеловека… то, что только что было человеком. Живот скрутило, высунулся из окопчика… Бомбы свистят, самолёты сиренами воют, а ничего не может с собой Фёдор поделать, перевалился брюхом через бруствер и опорожнял желудок, задом кверху, пока не улетели стервятники. Не успел ещё в себя прийти, как его пинком загнал в ячейку ротный, дал связку гранат, добрый совет, хлопнул по плечу, и выскользнул ужом к следующей ячейке. А из-за дальнего перелеска по полю уже ползли приземистые, коренастые танки, и поспешала, прячась за бронированной техникой, немецкая пехота. Бумкнула где-то за траншеями "сорокапятка". Один из железных жуков замер, как бы наткнувшись на что-то, задымил, дёрнулся, проехал ещё немного и застыл уже окончательно. Остальные танки, замирая на мгновение, выплюнули по клубу дыма, и на месте, где стояло противотанковое орудие, закипела земля, вздымаясь в небо. А Фёдор в это время старательно подводил мушку винтовки под бегущие силуэты и плавно, как учили, нажимал на курок. Некоторые фигуры падали, другие продолжали бежать за танками как ни в чём ни бывало. Фёдор, до последнего надеялся, что гранаты не пригодятся. Но одна из боевых машин шла прямо на него, покручивая башней с коротким хоботком пушки, и красноармеец чувствовал, что тот, кто сидит в ней, выбрал своей целью именно его… И стрелял он именно по его окопчику, да только никак не попадал. Может оттого немец и промахивался, что, не желая останавливаться, стрелял на ходу, и все снаряды и пулеметные очереди, предназначенные ополченцу, прошли мимо, не задев, а лишь немного присыпав землёй и оглушив. А ведь шел прямо в лоб… Когда Черепахин уже различал каждую заклёпку, каждый сварной шов, каждый комок грязи на броне, танк стрелять перестал и чуть изменил курс. Боец аж заскрипел зубами, понимая, что придётся выползать из спасительного окопчика, чтобы добросить до вражеской машины тяжеленную связку гранат. Но тут танк, неожиданно свернув, быстро подъехал к ячейке, закрыл своей железной тушей белый свет, обдал Фёдора знакомыми и родными запахами машинного масла, бензина, горячего железа, и бешено проскальзывая гусеницами по земле,начал крутиться над головой . И грунт подался с боков бойца, посыпался на дно. Щель стало заваливать. Дёрнулся было он из ячейки вылезть, да куда? Под траки гусениц? Кому охота быть раздавленным? Так и остался он стоять в полный рост в своём окопчике, заваленный землёй по самый подбородок.Ни ногой, ни рукой не шевельнёшь и не спрячешься. И изнутри, откуда-то из паха, поднялся страх. Животный страх, захвативший всё существо Фёдора. И так страшно было, что, не помня себя, орал он по-звериному. Заканчивался воздух в стиснутой землёй груди, ополченец хватал его широко распахнутым ртом с пылью, скрипящей на зубах, Читать далее...

22-04-2010 22:17 (ссылка) Добавить в избранное Редактировать Удалить
« Предыдущая запись · Следующая запись »
Мария.
Романова Мария Герасимовна рядовой санитар 1919 ст. Колодня Смоленского
р-на Призвана Смоленским РВК погибла в бою 04,08,1941


- Пить… Пи-и-ить…
- Машенька, ты справилась бы у дохтура, авось, можно уже пить Кузякину? Уж больно мучится, болезный.
- Маш! Да дай ты ему воды! Лишь бы заткнулся!
- Стыдно, Воронов!.. Нельзя! Нельзя ему. Ему только хуже от этого будет. Так… а кто Маркову курить дал? У него в каждом легком по три дырки! Марков! Из тебя сейчас, как из паровоза, со всех щелей дым пойдет! Гаси папироску, гаси, я сказала!
- Ох! Сурова наша Маша, что твой фриц на танке.
- А ты на Машеньку хулу не возводи! Ты посмотри, на что девка стала похожа! Одни глазищи на лице - хлоп-хлоп… Она и в операциях и на перевязках… Ты, от, ночью спишь, а она за всеми, как за дитятками малыми, ходит, выносит. Прикорнет на чуток у коптилки, так нет - опять кто-то кличет… Ей бы мужика справного, да деток своих няньчить… А тут воно как – война, и всему крышка.
Мария зарделась и выскочила из палатки. Выйдя на солнышко, присела на минутку на грубую лавку из тесаных бревен и, протянув руку, потрогала рукой простыни, марлю, что сохли на протянутых меж сосен веревках. Вздохнула… Не высохли еще. Этот льняной материал появился в госпитале в изобилии в городке, через который они проходили, отступая. Когда Маша наткнулась на женщин, что бегом бежали к каким-то складам, те позвали её с собой.
- Девонька, давай с нами! Там сейчас военные мануфактуру взрывать будут, может, хоть что-то останется. А ты тоже военная, глядишь, и уговоришь их раздать материю народу.
- Там марля есть?
- Там всё есть!
В госпитале отчаянно не хватало перевязочного материала. Перебои со снабжением заставляли экономить на всём… Сапёры уже были готовы к подрыву, когда санитарка, раскрасневшаяся от бега, схватила за плечи высокого, пшеничноусого сержанта и затрясла его, как грушу.
- Ты что творишь? Ты… зачем? Зачем взрывать-то? Мне раненых перевязывать нечем, а ты?
Сержант растерялся.
- Бешеная! У меня приказ! Приказ, понимаешь? Приказ. Ничего не оставлять врагу!
- Вот и не оставляй! Мне марлю, женщинам материю. Или мы тоже враги? Они хоть платьев себе нашьют. Ты посмотри, в чём ходят-то? Срам один! Пошьют и всё. Что думаешь, немцы платья отберут? Отберут и на тебя в атаку пойдут… А ты и перепугаешься.
И таков был напор, с таким жаром отстаивала она своё право на часть народного достояния, что не выдержали сапёры, не сдержался сержант, рубанул воздух рукой.
- А-а! Была - не была! Даю десять минут. Что успеете унести, то ваше. В конце-концов, вы и есть народ. Вперёд, бабоньки, штурмуй склад!
Рядовой санитар Романова сидела возле тюков с марлей и плакала от бессилия. Взять всё ей было не под силу. Даже один тюк она смогла лишь подтащить к выходу из пакгауза. Бабы деловито тащили мимо неё отрезы. Замедлила шаг одна, другая встала рядом, третья положила руку на плечо.
- Там раненые… а бинтов… в госпитале… перевязывать нечем… я не могу-у-у… тяжелое очень…
И женщины, молча, побросав цветастые штуки, брались вдвоём, втроём, вчетвером за тюки марли, рулоны миткаля и вытаскивали, и складывали на траву у дороги, и снова тащили. Сапёры не удержавшись, пришли на помощь - бегом носили тюки, рулоны. Потом склад был взорван и долго дымно горел… Саперы подвезли её к госпиталю на своей полуторке и помогли сгрузить ткани. Вечером санитарки обмыли Маруськину добычу, закусывая спирт по-братски поделенной плиткой горького шоколада - наградой от начальника госпиталя.
Она отвернулась от палаток полевого госпиталя, от сохнущих на солнце бинтов, подставила солнцу лицо - пусть загорает, меньше румянец видно будет. По ветке, что бессильно повисла в безветрие над лавкой, ползла божья коровка. Спугнула бледно-зелёного червячка-землемера, и тот повис на невидимой паутинке под листком. Повисел, опомнился и начал, смешно складываясь пополам, опять подтягиваться вверх, на прежнее место. Божья коровка поползла дальше, деловито так поползла, как будто и нет никакой войны. А ведь действительно, для этой божьей твари войны не существует, как и она не существует для войны. Где-то вдалеке постукивал топор, пели лесные пичуги, но, напоминая о войне, за палатками тарахтел генератор, и издалека приглушенно доносилась фронтовая канонада.
- Романова! Что расселась тут как царица? Нет неотложных дел? Лопату в руки – и рыть укрытие. Шагом марш!
- Хорошо, Василий Сергеевич!
- Не «хорошо», а так точно! Не Василий Сергеевич, а военврач второго ранга. Иди, помоги по мере сил Петровичу. А то он там один кряхтит, старый.
- Так точно, товарищ военврач второго ранга! Иду.
Петрович сам прибился к госпиталю. Для фронта был он уже стар - под шестьдесят. Петрович… Петрович. Имени его никто не помнил. Когда он прибился, кто его поставил на довольствие? Но очень он уж старался принести хоть какую-то пользу. Вот и сейчас из щели вылетали комья лесного суглинка.
- Читать далее...

Панжинский Николай Поликарпович, 1917г., г.Анжеро-Сужденск, призван Анжеро-Судженским РВК, красноармеец, шофер, 205 отдельный артиллерийский дивизион, 166 СД, пропал без вести 04.08.1941 (ЦАМО РФ оп. 818884, д.19, лист 163)


Хрип-скрип.
Глямк-блюмк.
Брямс-хрясь.
Полуторку было жалко, как животинку. Машине и трех месяцев не исполнилось. Вспомнилось, как Николай, вернувшийся в полк, стоял в шеренге выпускников шоферских курсов на торжественном построении полка. Отслужившую свой срок конную тягу торжественно передали в подшефный колхоз, а потом стали зачитывать списки по батареям. Тут-то он и услышал свою фамилию при распределении новеньких Газ-ММ. Машины Панжинский, любил до самозабвения, с тех пор, как увидел в своём, богом забытом Томске, как сгружают с платформы, пришедшей по железной дороге, грузовой Фиат. Услышав краем уха от комполка, что батареи переведут на механизированную тягу, он остался в армии-то на сверхсрочную чтобы получить профессию шофёра, толково рассудив, что за автомобилями будущее, в котором его, Николая, место рисовалось ему именно за рулём железного коня.
Газик надрывался, грузно переваливаясь по грунтовке с наспех засыпанными воронками от бомб. А вокруг, всё, что когда-то могло двигаться по шоссе само, теперь было стащено на обочины. Там - сгоревший танк, там - разбитые подводы вперемешку со вздувшимися трупами лошадей, там - разорванный надвое автобус. И холмики. Холмики. Холмики вдоль лесополосы. Свежие могильные холмики... Даже без крестов. Полуторка пронзительно скрипела бортами перегруженного кузова, наспех отремонтированного после столкновения с Т-26. Гнать её по такой дороге было жалко, но ещё жальче было ребят на батарее, которая перекрыла шоссе на танкоопасном направлении. Снарядов при орудиях было от силы - четверть от боекомплекта, а грузовик Николая был в лучшем состоянии из всего, чем располагал изрядно потрёпанный полк - его-то и послали в тыл. От самой батареи за месяц отступления остались лишь три орудия. Потери были обидные, не боевые - на марше. Попали при отступлении под бомбёжку, и прощай три расчёта с передками. Единственный бой, который они приняли позже, вселил надежду и уверенность в бойцов. Им попалась заплутавшая немецкая автоколонна с прикрытием из одного лёгкого танка и двух броневиков.
Объезжая обгоревший остов ЗиСа, Николай скрипнул зубами... Тот бой был какой-то не взаправдашний что ли... Лёгкий. Первый же залп батареи тогда поджег головной танк и вывел из строя броневик. Со второго ухнуло в колонне так, что заложило уши у всех. Снаряд влетел в кузов грузовика, который, по всей видимости, вёз взрывчатку. Расстрелять запаниковавших немцев было делом несложным... Даже свободные номера расчётов расстреливали расползавшихся фашистов из винтовок.
До излучины реки, где замаскировались окопавшиеся в засаде три сорокапятки, оставалось не больше пяти километров. Место выбрано было удачно, можно сказать - любовно. Там шоссе, повторяя береговую линию, выскакивало из-за близко подступившего к повороту реки холма, как из горлышка бутылки. Потом выходило на неширокий заливной луг и промеж двух огромных валунов уходило дальше на Вязьму. Любой враг, попавший на этот луг, оказывался как на ладони, не имея возможности быстро проскочить узкие места впереди или вернуться назад.
Пикирующий бомбардировщик Николай заметил поздно. Очень поздно. Лишь тогда, когда вой входящего в пике самолёта пересилил завывание мотора. Спрятать машину на глазах у немца было невозможно. Но шанс уйти от него, перехитрить, обмануть маневром всё же был. Да и не оставалось Панжинскому ничего иного. Бросить машину нельзя - накроют стоячую бомбами, как пить дать накроют. Вот тогда и батарее без боеприпасов конец придёт. Никогда раньше он не чувствовал, что от принятия им решения, от его опыта и умения, так сильно зависит жизнь людей, конкретных людей, тех, с кем пуд соли съел и столько же пОтом отдал. Не ставила раньше жизнь перед ним таких задач. Ни в детдоме им.Карла Маркса, ни в доме отчима, одинокого, израненного и телом, и душой героя Гражданской войны, бывшего командира эскадрона, ни в школе-семилетке, ни на службе в армии в мирное время. И так вдруг стало жалко это "мирное время", что коротко взвыл он, как волк-подранок, почуявший неумолимое приближение смерти. Но сжав в тонкие струнки губы, раздувшись желваками, крепче ухватил баранку и окунулся в страшную игру самолёта и автомобиля, ставкой в которой была его жизнь и возможно, жизнь его товарищей. Выглядывая из кабины в перегретое, обесцвеченное августом небо, и одновременно стараясь не упустить из виду дорогу, не съехать в заваленный мёртвой техникой кювет, он продолжал свой путь. Дождался момента, когда из под изломанного профиля крыла отделилась чёрная точка бомбы, а сам самолёт стал выправлять своё почти вертикальное падение, и резко остановил измученно скрипнувшую машину. Снарядные ящики в кузове глухо стукнулись о передний борт. Земля, метрах в Читать далее...

Книш Степан Романович, __.__.1918, УССР Виницкая обл. Турчинский р-он с. Калинино, 142 СД, сержант, пропал без вести между 04.08.1941 и 17.08.1941 (донесение о безвозвратных потерях. ЦАМО)


Сколько можно бежать? Лёгкие уже почти разрывали грудную клетку. Надсадный кашель выворачивал наизнанку. Его уже давно вырвало бы от этого кашля, вот только в желудке уже почти два дня, как пусто. Ничего, кроме воды из ручья в рощице. Ух, какая же там была ледяная водица, зубы заломило сразу. Сейчас эта вода была уже тёплой и невкусной. Ещё один глоток, и он закрутил горлышко металлической немецкой фляги. Когда Степан наткнулся на этого мёртвого "ганса", он, не раздумывая, снял у того с пояса эту флягу, положив рядом с рукой убитого свою, тяжелую и стеклянную. Обшаривать немца в поисках еды побрезговал, от того уже явственно попахивало. Винтовку и патроны забрал и повесил на свободное плечо. Трёхлинейка без патронов оттягивала пустым грузом другое, но бросить оружие нельзя - прямая дорожка под трибунал.
А на следующий день, удобно устроившись на пригорке близ шоссе, выпулил из кайзеровской винтовки весь неполный трофейный боекомплект по вражеской автоколонне, с безопасного расстояния, метров в шестьсот. Попасть не надеялся, просто слишком велико было желание насолить проклятой немчуре. Отомстить за всё: и за крушение планов с женитьбой, и за несостоявшуюся демобилизацию, и за погибших ребят из роты, и за отступление, и за то, что они вот так спокойно едут по его земле в своих непривычных с виду грузовиках. Попасть не надеялся, но попал. После четвёртого выстрела остановился замыкающий автомобиль, в который он выстрелил вначале. Потом остановились остальные, и дисциплинированные немецкие вояки разом вываливались из кузовов, отбегали и падали в траву на обочине. Замешательство было недолгим, после третьей перезарядки они обнаружили его позицию и придавили Степана к земле плотным огнём. Защёлкали о ветки пули, улетавшие после удара в глубину леса противно вереща, осыпались срезанными листьями кусты. Быстро и неточно он разрядил в сторону залёгших фашистов оставшиеся патроны, злорадно отметив, как неуклюже упал, приподнявшийся было над дорогой серый силуэт, в попытке перебежать, и только, когда опустел магазин, отполз за пригорок.
Опустевший немецкий карабин безжалостно выбросил за ненадобностью, и, уже проклиная себя за этот дурацкий обстрел, поспешил уползти с опушки глубже в лес. Эх, не с одной единственной винтовкой надо было потрошить эту автоколонну. Но, всё же, успокаивал он себя, хоть одного врага, да вывел из строя, а может и убил, а может и не одного. Хотя бы на четверть часа да задержал, не позволил вовремя вступить в бой целой роте фашистов. А там, глядишь, наши успеют подготовиться получше, может, успеют вызвать танкистов или подтащить на позиции артиллерию. "Вставай страна огромная" и страна действительно поднимается, только не здесь, а где-то там, за Москвой, за Ленинградом, за Киевом. За полтора месяца этой войны Степан уяснил, что за четверть часа дорогого стоит, за эту малую толику времени может столько измениться, что даже саму войну можно выиграть... вот только знать бы, где эти победные пятнадцать минут, за которые и саму жизнь положить не жалко. А впрочем, всё же жалко, особенно, если это не чья-то, а именно твоя жизнь, единственная. И ещё жальче, если никто так и не узнает, что это его, Степана стараниями, была поставлена немцам преграда, которая и решила весь исход войны. Не приколет товарищ Калинин Звезду героя на грудь скромного солдата. Не будет восхищённых девичьих взоров...
А ведь это грех - гордыня, подумал он, наконец, переходя с бега на торопливый шаг. Сколько бойцов уже сложили свои головы, не думая ни о наградах, ни о почестях. Но каждый как мог, уничтожал, задерживал фашистов. Вот и я так же, сколь могу - столь и порчу врагу его планы.
Забирая к востоку, на восход солнца, он прошел небольшое болотце, размочив и заляпав грязью и без того заскорузлые обмотки так, что теперь, издалека они вполне могли сойти за сапоги. Быстро пересёк просёлочную дорогу на краю леса и вышел в поле. Огромное поле нескошенной пшеницы. Легкий ветерок обдувал потное лицо и шею в распахнутом вороте гимнастёрки, лишившейся пуговиц.
Местность полого опускалась к редкой полосе деревьев вдалеке - похоже, что к реке или ручью. За деревьями был виден взгорок с домишками на нём. Эх... жильё, банька, наши... Если эта река Ловать, то дальше по течению город Холм, глубокий тыл нашей обороны. Хотя теперь не такой уже и глубокий...
Возле дома показались люди, на таком расстоянии трудно было разобрать красноармейцы это или немцы, с трудом можно было лишь сосчитать их. Но за ракитами он разглядел знакомую цилиндрическую башню танка БТ. Ну, слава Богу, наши! Кто-то залез на эту башню и теперь, наверное, разглядывал в бинокль бойца в поле. Степан замахал ему руками. Кричать не стал, что толку рвать горло на таком расстоянии. Он же сейчас, как на ладони, Читать далее...

Чтоб не сказали в сОвИнформбюрО
День на войне не бывает без битвы
Даже в затишье мы шепчем молитвы
Боже не дай нам лежать средь убитых
Бренною плотью с разъятым нутром.

Чтобы не думали, те, кто придёт
В пыльные залы закрытых архивов,
Да! Мы боялись, но мы не трусливы.
Мы не пропали, мы всё-таки живы
Вам никогда не закончить подсчёт.

Май не закончил войну навсегда
Те, кто вернулся, живут за всех павших.
Криком в ночи мы пугаем домашних
Снами, где вновь, погибаем на пашне,
Где не спасает от пуль борозда.

Эта война не окончена, нет…
Бой завершился, но мы не зарыты,
Не захоронены и позабыты.
В тёмном лесу у землянки разбитой
Всполохом крови встаёт бересклет.

Ломовой извозчик

09.03.2010

Вот и вышел нынче срок,
Что отмерен мне от веку
И спросил у человека
На пороге рая Бог:

«Хоть и поминал меня,
Ты ни разу не молился,
О верёвке думал с мыльцем,
Длинного искал рубля,

От забот сбегал в кабак,
Ближнего любил за дело,
В бабах видел только тело…
Жил на свете – просто так.

Что ты сделал «на ура»?
Есть ли чем тебе гордиться?
Ведь размером лет так в тридцать
В биографии – дыра».

- Боже, я ведь не дурак,
Не герой и не зануда,
Не простак, не ждал я чуда…
Оказалось - жил не так.

Звёзд я с неба не хватал:
Всё казалось, что успею…
Забывая, что старею,
Не искал Девятый вал.

В меру добрый, в меру злой,
В меру скуп и в меру щедрый
И богатым был и бедным,
Был женатый, холостой.

Не кипела жизнь ключом,
Мне и этого хватало…
Бог сказал: - «Нет, сын мой – мало.
Не пущу в рай нипочём!»

- Что ж теперь… Куда меня…
Неужель на сковородку?
«Экий ты раб божий – ходкий…
Дам тебе ещё три дня.»

Трое суток, чтоб успеть
Жизнь свою прожить сначала…

Под будильник солнце встало.
На часах – восьмого треть…

Вот приснится ж сон чудной…
И весь день под сердцем холод.
Что ж ведь я давно не молод.
И полжизни за спиной.

Был день первый… день второй…


Ломовой извозчик

26.02.2010

Твой голос, словно тонкий звон капели,
Журчание ручья под слоем снега.
Твой голос, он окутывает негой,
Баюкает в словесной колыбели.

Твой голос в тёплой трубке телефона,
С него я начинаю слышать утро.
Твой голос, он минуту за минутой
Ведёт меня сквозь улицы в неоне

Твой голос - мой маяк и мудрый лоцман
Не будь его – мои все были б мели.
Твой голос – без него я был потерян.
Твой голос – для меня лишь только создан…


Ломовой извозчик

14.02.2010

Когда-то мы уйдём совсем
От тех, кто любит наши руки,
От тех, кто дни считал в разлуке,
Не ведая других проблем.

Когда-то наш последний шаг
Повергнет в слёзы наших близких,
И рикошетом сердце стиснет
Судьба осиротевших чад.

Когда-то мы за край земли
Заглянем робко и пугливо,
Чтоб осознать, какое диво
Для нас в Эдеме сберегли.

Когда-то мы вслед за дождём
Расстаем дымкой в поднебесье
И будем слушать ваши песни…
Пока нас помнят – мы живём.


Ломовой извозчик

31.01.2009

[600x450]
Шел трамвайчик ниоткуда -
В неизвестное куда.
Вёз в своём вагоне чудо
В неизведанную даль.
В нём стояла на подножке –
Воплощение мечты
Будто с глянцевой обложки –
Королева красоты.
Нет. Скорей всего принцесса.
Молода для королев.
Уступаю чуду кресло,
От улыбки захмелев.
Щёки нежные морозом
Зарумянила зима.
На носу чуть-чуть курносом
От веснушек кутерьма.
А глаза, как небо – сИни
Под собОльими бровьмИ
Тает в стёклах зимний иней,
Лишь окинет взглядом их.
Шел трамвайчик ниоткуда,
Мужичков лишая сна.
Вёз в своём вагоне чудо
Под названием ВЕСНА.


Ломовой извозчик

31.01.2010

А днём на улице светло
И солнце яркое в сугробе,
Рассыпав блёстками синкопов,
Свою мелодию вело.
Из бриллиантовых чешуй,
Сверкая миллиардом копий
Ажурных солнечных подобий,
Себе дарило поцелуй.
Слепая в этой белизне
Зима морозила нещадно
Прохожих редких, что нескладно
Бежали от, бежали к ней.

А вечером, взглянув в стекло,
Вкруг обрамлённое узором,
Заняв уста невинным вздором,
В гостях, куда вас занесло…
Бокал горячего вина,
Набор конфеток шоколадных,
Камин, свеча, хозяин складный
И ты теплом разморена…
Но отогревшись у других,
Пока не полночь рвёшься к дому…
Ну, не лежит душа к чужому
И далека грехов людских

А по ночам мурлычет тигр,
Бенгальский тигр... простою кошкой,
Играется с твоим лукошком,
Клубочки шерсти взяв для игр.
И если хочешь приласкай
Он будет нежен, как котёнок.
Большой, но в сущности ребёнок...
И неуклюжий, как трамвай.
Подуешь в нос и он чихнёт,
Так жарко, весело и ярко.
И лучше в мире нет подарка
Чем этот полосатый кот...

А поутру в пустом дому
Замрёшь привычно перед чаем
И странно всхлипнешь криком чаек -
Не нужен кофе никому…
Он был, да сплыл… Ушел совсем,
Оставив плащ, портфель и бритву…
Капелью бормоча молитву
С пологих крыш стекал апрель…
А Он не шел и не звонил.
Вещички ждали с нею вместе.
И засидевшейся невесте
Уже был белый свет немил.

Привычно делались дела.
Работа как-то отвлекала,
Пыль оседала на бокалах
И жизнь как вязкий мёд текла.
Тигр только ночью приходил
Все сны взрывая рыжим мехом
Хрусталь звенел в тональность смеху…
А утром вновь упадок сил…
В квартире появился кот
И тоже стал с хозяйкой верить,
В её простую ахинею,
Что Он когда-нибудь придёт…


Ломовой извозчик

5.12.2009

Ах, этот груз из начатых стихов,
Что не плетутся вязью под рукою.
Я так хочу сегодня быть с тобою
И строки класть под ритм твоих шагов.

Слова ушли, когда сплетались в нить,
Облечь тебя, как в свадебное платье.
Лишь тихий голос… в узенькой кровати,
Сквозь телефон пытается дразнить.

А за окном такой же тихий снег,
Как в городе, где чайки кличут утро.
И ночь как день… Всё без тебя беспутно.
Проходит жизнь, где за минуту - век.

А поутру, на кухне шум воды…
Бегу туда (смешно на самом деле),
Вдруг принесли январские метели
Тебя ко мне в награду за труды.

Какой же труд - любить издалека.
Идти домой, когда в квартире пусто...
Когда письмо становится искусством...
Когда как гимн - мелодия звонка...


Ломовой извозчик

22.01.2010

К чему тебе мои стихи?
Ты их напишешь даже лучше
И сложишь их на снег колючий,
По краю льдинок у реки.

Твоих красот вокруг не счесть.
В снежинке каждой – совершенство.
На них глядеть одно блаженство.
И это вовсе и не лесть.

От этих симметричных звёзд
В восторге стынет взор поэта,
И отогреется лишь летом,
Когда сойдёт на нет мороз.

Мои – творения плохи,
Теплы, скромны и неприглядны.
Твои – белы, хладны, нарядны…
К чему тебе мои стихи?


Ломовой извозчик

22.01.2010

Мерный цокот за спиною, жар дыхания на шее.
Мой Пегас идёт за мною, забежать вперёд не смея.
Голубой мечты хранитель, знает тайну, что забыл я.
Лишь его туда уносят по ночам большие крылья.

Тёпло-шелковые губы нЕжны мягкостью нездешней…
Уши чутко ловят слово с легкой свежестью черешни.
Перевита в косы грива, шкура облаков белее.
Приблудился конь крылатый, до меня, до дуралея…

Только крылья тёмной тенью, простираются за холкой...
Может кто-то их покрасил чёрной сажей втихомолку?
И обижен был напрасно конь пернатый недоверьем.
Птица-конь мой белоснежный... Дёгтем мазанные перья…


Ломовой Извозчик

18.12.2009