Чемоданы, быстрыми стаккато,
Шлёпают о рубчатый перрон.
Догоняя зарево заката
Потянулся к западу вагон.
Попрощались как-то неказисто.
Помолчали - вместе об одном.
Две недели - вроде не до писем…
Две недели - как бы не вдвоём.
Вроде ничего и не сломалось,
И свободен, как «халиф на час»…
Быть с тобой вдвоём - такая малость,
Но и малость - всё ж не задалась.
Отошла восторженность куда-то.
Проколов висок, погиб нейрон…
Чемоданы, быстрыми стаккато
Шлёпают о рубчатый перрон.
Две недели после Пасхи. Срочно потребовалось обновить надписи на памятниках. Краска в вырезанных на мраморе буквах облупилась, и многое стало не читаемо. Основной весенний пик посещения московских кладбищ прошел, и я на практически безлюдном погосте аккуратненько тыкаю кисточкой в чёрной краске в клинопись полустёршейся кириллицы.
Первую телефонную будку я миновал без сомнений, а вот следующие зазывали меня, как сирены Одиссея. В общем, я не выдержал, зашел в будку, выбрал из горстки мелочи двушку и набрал заветный номер. После нескольких гудков в трубке прозвучало её «Алло?»
- Иринка, ну, здравствуй моя хорошая! Я так скучал по тебе!
На том конце явное замешательство…
- Алёша?
- Конечно я, милая!
Говорю, а сам понимаю, что этот голос только манерой произношения похож на Иринин.
- Алексей, это не Ира. Это Марина.
Паше я позвонил сразу после ванны. В ответ на его плохо сдерживаемые эмоции попросил сгонять в магазин за дюжиной пива и сказал, что через час-полтора буду у него. В приподнятом настроении выбрал из шкафа одёжку, бросил в спортивную сумку пихор, брюки, ботинки, свитер. И поехал к нему в гости.
Отпраздновали и мой прошедший день рождения и моё освобождение из ГБ и психушки. Паша поверил практически сразу. Доперестроечный шмот только лишь поставил точку в его сомнениях. Ругался на меня страшно, так, что я вновь холодел внутри от мысли, что меня могли бы и ликвидировать, как отработанный материал.
Ноябрьские пролетели мимо.
Мишка только зря потратился на штаны, ботинки, свитер и короткий кроличий пихор. Его напарник, незадолго перед самым праздником лёг на обследование и что-то там у него оказалось не в порядке с желчным пузырём. В общем, он бросил пить. И весь план полетел к чертям. Оставалось переделать некоторые пункты плана, применительно к трезвеннику Женьке и новогодним праздникам.
Мариванна стала заходить в мой бокс заметно чаще, чем раньше и иногда уже открыто позволяла себе кокетничать.
Не могу сказать, что она была мне настолько неприятна, но она могла сорвать ещё один шанс побега, а этого я ей позволить не мог. И поэтому, как мог, прикидывался дурачком, тихо загибающимся в психушке.
Две недели спустя, ночью ко мне пришел Миша. Он был один и трезвый.
- Костик, теперь можешь рассказывать хоть про чертей, хоть о летающих тарелках. Верю… Честно говорю, верю. После Харламова, после матча с Канадой, всему что скажешь - поверю.
- Ты понял, почему я здесь?
- А - то! Кто ж поверит в такое? Даже в «Большом Доме» не поверят.
- А это где? Это что?
- У нас так дом КГБ на Литейном зовут.
- Ясно… Ошибаешься. Поверили и теперь выжидают, когда сбудется. А когда получат все подтверждения – пустят в расход. Чтобы только они знали, как оно там повернётся в будущем. Миша, мне больше некому довериться здесь. Тут у меня никого нет, никого, кто мог бы хоть чем-то помочь.
Два дня на вязке тянулись бесконечно. Я пытался спать, пытался вспоминать что-то из своей полувековой жизни, пытался мечтать – всё впустую… Мысли путались, терялись в гулкой тишине одиночного бокса. Не удавалось вспомнить до конца ни одно событие. Воспоминания вдруг прерывались на полпути, и начинались заново, как закольцованная магнитофонная лента и это страшило меня сильнее смерти. Неужели меня уже превратили в «овощ»?
- Доброе утро. Как себя чувствуете?
- Здравствуйте, Мария Ивановна. Конечно плохо. Физически. Затекают руки, знаете ли… Голова чистая, вероятно оттого, что уколов не было, а вот с телом – проблемы.
- Миша, помоги пожалуйста молодому человеку. Проводи его до туалета.
Не тревожили меня три дня.
А потом начались допросы через день. Ежедневные я не смог бы выдержать из-за отходняка после внутривенного препарата, который Владлен теперь вкалывал мне сам. Я только скрипел зубами, и ругался, что они провалят мне все вены.
Отходняк был полегче, чем в первый раз. Либо мне уменьшили концентрацию, либо организм начал привыкать к нему, но неприятные ощущения всё равно доставляли мне мучения по утрам. Графин, доверху налитый водой, с моего столика уже не исчезал.
Как всегда - самого допроса я не помнил, а вступления были почти всегда одинаковыми и начинались с нейтральных вопросов о моём детстве. Присутствовали теперь только капитан и «мячик» в малиновых брюках.
Я лежал и смотрел в потолок. Второй день на допрос не катают, только еду приносят. Дикая сонливость, вялость и апатия. Вероятно что-то добавляют в пищу. Наркотики или снотворное, но немного.
Сегодня после завтрака задремал и приснилась мне Ирина. Неожиданно повзрослевшая лет на десять. Сидит за дедовым столом и в свете настольной лампы что-то пишет. А на столе, перед ней, маленькая фотокарточка в простенькой рамке, и на этом снимке – Алексей Невский образца восемьдесят третьего года с «Зенитом» в руках. Скорее всего, это и есть тот кадр, который сделал её знакомый в Москве, на пляже.
- Подъём!
- Доброе утро…
- Не р-разговаривать! На выход!
Пришли по мою душу «оловянные солдатики» в штатском. Опять сажают в кресло и пристёгивают. Опять везут по лифтам-коридорам.
Ба! Кого я вижу! Наша серенькая мышка-Маринка! Так вот как, оказывается, называется её фирма! Так вот, кто меня сдал! Я, было, уже совсем собрался её окликнуть и тут меня пробило… А если не она? А если, она, наоборот чем-то сможет помочь? Боже! Надеюсь, «оловянные» не заметили на моём лице реакции узнавания? Один спереди, другой толкает кресло-каталку за моей спиной. Надеюсь, что никто не видел мои глаза, что раскрылись в размер полтинников, когда я её узнал.
Последнее, что я помню - стол под рентгеновским аппаратом...
На ноге - гипс. "Упал... потерял сознание... очнулся - гипс..." Что с ногой? Напрашивается дурацкий ответ - "золото-бриллианты".
Судя по мягким стенам - камера для психов. Толстенная обивка каким-то кожзаменителем: голову при всем желании, ни о стены, ни об пол или высоченный потолок, не разобьёшь. Еда на синей, из толстого полиэтилена, тарелке, и вода в туристической фляге из такого же пластика, появляется лишь когда я сплю. А спал я тут четыре раза...
Угрозу я заметил, когда прикрывал Мишку "чтобы не видно", у тоненькой липки. Я ещё помнил, как они выглядят: одинаковой комплекции, одинаково одетые, одинаково постриженные, одинаково невзрачные. Не люди, а прямо какие-то нераскрашенные оловянные солдатики из-под одного штампа. И всегда чужеродны тому месту - где находятся.
Сначала засёк одного, потом ещё двоих, что сидели на лавке, бесцельно, не переговариваясь, напряженные, как перед забегом. Каждый взгляд в мою сторону, как поверх прицельной планки... А вот и ещё трое. Эти, вообще-то, идут по дорожке навстречу, не спеша... Да, только смотрятся, как сжатые пружины... И пиджаки выдают: морщат подмышками - "макаров" не так-то просто спрятать. Эти явно не "топтуны" - эти явно по мою душу. Будут брать.
До Иринкиного дома я добрался хоть и с осторожностями, но без приключений. Тихо провернул ключ в замке, мышью проскользнул по коридору, ещё один замок и я на месте. Разложил кресло, разделся и уткнув нос в подушку, впитывая запах Иринкиных волос, хранимый ею, уснул сном праведника.
Тверской бульвар смотрелся как-то иначе. И не так как в прошлом и не так как сегодня. Мы шли с Ириной вдоль лавочек с пенсионерами, мамашами с колясками, студентами. Рекламы почти не было видно, но одновременно с тем, весь город был ярким и цветным. В песочнице ковырялись дошколята под присмотром благообразных старушек, а под лавочками суетились, собирая крошки, голуби и воробьи. Ирина встала на какое-то возвышение и положив руки на мои плечи, заглядывала мне в глаза. Мне же мешало солнце, пробиваясь сквозь листву, оно слепило и щекотало то ли в носу, то ли под носом, а мне так не хотелось чихать…
Жесткие сидения из выгнутой фанеры, возможно из-за своей формы, неудобства не доставляли. Электричка шла, по моим понятиям безобразно медленно.
Вагон был почти пуст. Седой ветеран с четырьмя рядами колодок и орденом Отечественной войны на лацкане тёмно-коричневого пиджака из кримплена, ещё довольно крепкий мужчина за пятьдесят. Две бабульки, удивительно похожие на тогдашних звёзд телевидения в жанре юмора: Маврикиевну и Авдотью Никитишну, почти неслышно, но с жаром спорящие между собой. И, наконец, компания молодёжи: три парня и две девушки, пытающиеся спеть под отчаянно фальшивящую гитару. Было понятно, что парень пытается подобрать аккорды на ходу к "Мочалкиному блюзу" Гребенщикова, но похоже, что он или ни разу не слышал эту вещь, или слабоват, как музыкант.
(продолжение)
То тут, то там, в разрывах сосновых рощиц, дразняще проглядывало море. Хотя какое море? Питер имеет выход в Балтику, но через Финский залив. Значит, это виднеется залив... или уже Балтийское море. Всё равно - красота неописуемая. Зелень сосен и травы, светлая желтизна нагретого песка и серые, почти чёрные валуны на самом берегу и в воде. И если не считать большого острова невдалеке, светлая бирюза воды до самого горизонта.
"Лисий нос" - скромная и короткая по московским меркам платформа. Несколько телефонных будок, вездесущая бабка с парой мешочков семечек и узкая асфальтированная дорожка к посёлку.
(продолжение)
Утром следующего дня, я приехал на Таганку, на Гончарную, где перед спуском к Москва-реке собираются нумизматы.
Найти и купить пачку червонцев не составило труда. Правда, пришлось выслушать от старика коллекционера историю о том, как поленились уничтожить эти деньги в 1995 г. И попросту вывалили их в заброшенную шахту под Тулой - потому-то и сохранность их идеальная и даже банковская упаковка нетронута.
- Мужчина! Конечная! Просыпайтесь, поезд идёт в депо!
Меня трясла за плечо работница метро. Охнув, я поднялся на затёкших ногах, и окинул взглядом вагон. Только я и "красная шапочка".
- А где девушка?
Холодея, и боясь поверить своим догадкам, спросил я.
- ....?
- Со мной была девушка!
- Эх, дядя, проспал ты свою девушку!
(продолжение)
В квартиру мы зашли далеко заполночь. Было тихо, все спали. Ирина уверенно вела меня в темноте коридора. Как ни крадись на цыпочках по старому паркету, он всё равно, рано или поздно выдаст. Вот и сейчас, стоило лишь нам поравняться с бледным намеком на свет, выбивающимся из-под Маринкиной двери, как коротко скрипнуло и почти сразу, в проеме появилась она сама, и тут же затащила нас к себе.
Мы гуляли по Питеру, смеялись и ели мороженое, целовались на мостах и гонялись друг за другом в парке меж деревьев, нюхали цветы, что растут у подножия Медного всадника и прятались между колонн Казанского собора.
Ко мне пришла вторая юность, и я, с радостью старался ей соответствовать, шутил и дурачился от души, под переливы Иринкиного смеха. У входа в метро "Площадь мира" Ирина остановилась и спросила.
В этот раз я проснулся позже хозяйки. Ирина потрепала меня по плечу.
- Просыпайся, соня!
Она была уже одета и стояла у стола, там, где на стуле висели мои вещи. Сегодня я буду показывать тебе город. Но, сначала у тебя будет полноценный выходной - можешь пол дня поваляться в постели. Пока я постираю, и пока высохнут твои фирменные джинсы, а заодно и рубашка. Ирина сняла рубашку со стула, подхватила джинсы... В груди похолодело. И почему я не переложил российские деньги в сумку?