Это впервые в моей жизни. Впервые за все время моего существования на этой планете на меня производит _такое_ впечатление человек, который просто находится рядом со мной, живет так же, как и я, он не какой-то там мегаталантливый известнейший музыкант-писатель-актер - а просто человек, который есть часть моей жизни, а я есть часть жизни его.
И это совершенно феноменально, я просто читаю старые посты его заброшенного блога - и, не дочитав даже один их постов до конца, молнией кидаюсь сюда, выплескивать кипящую лаву в голове, искренне боясь, что черепная коробка вот-вот покроется трещинами и в конце концов рассыплется, как раздавленная скорлупа.
Этот человек совершенно искренне признается, что ничего никогда не читал - читать начал только в прошлом году, да и то ничтожно мало.
Тогда откуда. ОТКУДА у него взялась эта способность, где он выудил этот слог, эту манеру подачи, совершенно уникальную, которая _вдохновляет_ - после которой хочется всенепременно сесть и написать что-то в таком же островпечатляющем стиле ?! Когда посты растягиваешь на несколько дней, как дорогой наркотик, когда бьешь себя в конце каждой порции по рукам и через силу закрываешь каждый раз от греха подальше страничку.
И ведь это я даже не его способности _писать_ сейчас воздаю хвалы.
Я восхищаюсь самим _человеком_, то, как он пишет - это лишь ничтожная часть его достоинств.

Я никогда так не гордился своей, что называется, второй половиной. Более того - я до сих пор не верю, что этот человек теперь всеми помыслами принадлежит _мне_.
Опять же впервые в жизни - я трепетно отношусь к человеку, который в меня влюблен. Интересное чувство...

Слушать этот музыкальный файл

Режет глаза и опускает голову, натягивая на нее поглубже капюшон.

Почему-то мне обязательно нужно, чтобы было так, что меня человек всенепременно должен любить больше, чем люблю его я сам. Проклятая замашка "позволяющего себя любить".
И если время идет, а признаков собственного превосходства в удовлетворяющем количестве не получаешь - начинается подавленность, а порою даже и приступы озлобленности. Желание просто следовать своей категории перерастает в желание загнать человека под свой каблук и снисходительно одаривать его сверху своим вниманием.
Более того: все, кто когда-либо был со мной - с превеликим удовольствием это терпели, и даже сами еще больше под этот самый каблук себя с искренним рвением загоняли.
Это нехорошо совпало - это меня и приучило.

До сих пор не понимаю, отчего жизнь настолько наводнена пустыми формальностями. Почему люди так стремятся им следовать, даже когда оба прекрасно понимают, что никакой надобности в них нет, ибо все видно и так - и все равно продолжаются ходы конем, бесконечные из пустого в порожнее шахматы, непонятно перед кем, непонятно для чего и для кого.
Не очень-то похоже на цепь, накинутую на горло обществом - скорее мы сами себе ее накидываем. Вот только совершенно непонятно, почему не получается от нее избавиться и отчего она нет-нет - да и заявит о себе аккурат в те моменты, когда меньше всего ждешь.

Я еще ни разу не бежал, придерживая рукой срываемую потоками холода проклятую сумку, от давящей боли и чувства собственной никчемности – под что-то нарочито жалостливое в ушах на максимально выдерживаемую громкость. Вкладывая все силы только в мерно и гулко пружинящие ноги, бесцеремонно задевая плечом попадающихся прохожих.
Сотни раз видел это в фильмах и едко поражался пафосности и картинности – а сегодня вдруг убедился, что, оказывается, действительно становится легче.
До чего же мы любим себя жалеть. Мазохистски усугублять моральное состояние, еще больше вдавливать самих себя в грязь – лишь бы почувствовать себя эдаким противопоставленным всему миру, непонятым и непринятым, страдающим и одиноким. Вроде как красиво.

Слушать этот музыкальный файл

They all deserve to die...

Засыпать в соседней с тобой комнате...я жадно впечатываюсь в запахи простыней и заворачиваюсь в одеяло с нестираемой улыбкой, покачивающейся на губах. Знать, что первым человеком, которого я увиже утром, будешь Ты - что ты увидишь именно Меня, и я смогу закружить тебя, закружить босыми ступнями по струям воздуха, и ты засмеешься.
А потом я незаметно подойду к твоей постели и приложу щеку к твоей подушке, и ты проскользнешь незаметно с мокрыми волосами - как ты восхитительна с этими потемневшими влажными прядками - и я положу тебя рядом с собой, и ты уткнешься носом ко мне в шею, и я буду дрожать от шелеста твоих ресниц.

Хогвартс затопило. Затопило промозглыми мыслями и людишками с холодными руками и хлюпающими носами, воздух в коридорах скрипит от резких движений - а новая мантия еще больше холодит тело. Пожалуй, пора отказаться покуда от шелковых подкладок, вместе с шелковыми простынями. В гостиной все только и делают, что трусливо укутывают ноги и таскают за собой пледы, слизеринцы, это ведь одна из самых простых вещей, на противостоянии которой вы могли бы неплохо закалить свою силу воли и выносливость. Неужели так сложно пригрозить зубам Авадой, чтобы они в тот же миг бросили отбивать дробь, коже - чтобы ни одна мурашка не осмелилась высунуть нос на поверхность ?
Вы еще попроситесь к Гриффиндору, у них там камины пожарче, ковры-картины.
Только на Зельях позволяю себе дольше обычного задержать руку на начавшем нагреваться котле.

Я столько молился, чтобы хоть во сне побыть с тобой. Сжимал кулаки и стискивал в отчаянии веки, а не было ни сна, ни тебя.
А на рассвете, заворочавшись только от птичьего стука в окно, я вдруг понял, что меня только что вновь от тебя оторвали. А ведь мы шли, прильнув вплотную друг к другу, навстречу точно тому же солнцу, что распускало лепестки за окном уже наяву, и я не мог открыть глаза из-за пронзительных лучей в лицо. И я не мог открыть глаза от пронзительной нежности – и рука на твоей талии находится в единственно правильном в мире месте. И ты – ты обвила меня так крепко, ты еще ни разу так не делала.
А потом была зеленистая тень и какие-то нагретые деревянные иссохшиеся перила…и ты смеялась, щекоча улыбкой мои волосы и щекоча своими волосами мои ресницы…

И я понял, что забыл расцеловать все твое лицо – как мечтал.

Умытый, умытый воздух, ненасытившийся разошедшимися дождями – но пресытивший ими вконец; всегда думал, что дожди несут с собой прохладу/холод, в зависимости от расположения духа.
Наверное планка уже была превышена – что эти же дожди в считанные дни стали приносить тепло и ничего, кроме тепла, и каждый раз косишься в сторону погоды с подозрениями насчет вечерних замерзаний – и каждый раз вынужден извиняться перед ней, и с такими темпами скоро обретешь доверчивость с полуслова.

Я впервые за месяц услышал сегодня твой голос.

Я снова воодушевлен, снова не могу остановиться и не говорить с тобой, солнечный свет потерял свой цинизм – а ухмылка его самого утратила зловредность.
Я снова с удивленным отрешением вспоминаю свое предыдущее состояние – и не могу даже примерить его на себя, сейчас, когда ты говоришь мне такое, в который раз разгоняешь мои принципы твердым треском кулака о стол, да и где они- я и сам с радостью позволяю им превратиться в труху, я с радостью попираю их ногами и смеюсь над их псевдополезностью. Я смеюсь – хотя в тысячный раз твердо осознаю, что это всего лишь до следующего раза.

У маггловских женщин (насчет наших утверждать не решусь) есть, кажется, такое негласное понятие как «критические дни».
Вот и это – нечто подобное, скопированное калькой на душевный рельеф и возведенное в степень сугубо моральную из степени сугубо физической.
Зато отсутствие циклов и временных рамок – вот это отличие пренеприятнейшее.

С людьми зачастую наблюдается не очень приятная закономерность. Хотя, в общем-то, не будем метлу изобретать и процитируем Ларошфуко, который, как известно, молвил свое веское «Из двух любящих один любит – а другой позволяет себя любить».
Просто иногда это перерастает планку формальности. Просто иногда контраст доводится до максимума. Просто иногда при этом один человек даже и не замечает того, что с заморажевающей постоянностью причиняет второму боль, потому что он по-другому устроен, потому что для него самого это было бы мелочами, потому что второй человек всегда умудряется совладать с собой – а ты при любой лишней чужой улыбке, теплом прикосновении-обращении-фразе, сердечном поступке – тут же превращаешься в блаженное существо с щенячьими глазами, тут же, мгновенно избавляясь от всего сумрачного в голове и в состоянии души. Зато при любом случайном холодном тоне, небрежном прощании и далее по всему изобретательному списку – все фобии-уныния и Хандры радостной голодной тучей возвращаются вновь, и спасу от них нет никакого…и доходит до того, что этот человек становится тебе даже как-то противен. Ревниво вслушиваешься в его официально-приподнято-настроенческие беседы с другими, менее близкими людьми (ведь с ними нужно вести себя подобающим образом, по возможости ровнее и без выкрутасов), ревниво отворачиваешься, ревниво гонишь всяческие мысли о нем – и даже находишь в этом какое-то успокоение.
Но стоит тому человеку соскучиться по тебе после твоего молчания и зашвырять систематическими обеспокоенными звонками и прочими сопутствующими - ты вновь готов целовать ему руки, и весь день ходишь с необъяснимой улыбкой, и все тебе легко и симпатично.
До следующего поворота этого замнутого круга.
Потому что прав был еще и Александр Сергеевич. Только в этом случае - чем больше «женщину» мы любим, тем меньше нравися мы ей.
И ты неисправим, ты не можешь держать дистанции и провоцировать человека на пермаментное состояние «соскученности», ты не можешь сдержать свои руки, так и порывающиеся его обнять то и дело, ты не можешь убрать из собственных глаз тот самый хохочущий счастливый блеск, когда смотришь на него. И все это именно по отношению к человеку из сорта «Позволяющих себя любить». Так изначально поставлено, и ты ничегошеньки не в состоянии изменить, как ни изворачивайся – головой-то все прекрасно понимаешь, до мелочей понимаешь, осознаешь, что именно нужно бы делать, чтобы исправить положение…но постыдно не можешь. Все удачные «эксперименты» скоро заканчиваются из-за твоей глупой восприимчивой и так тяготеющей к этому злополучому человеку психики, и остается только локти кусать, и продолжать и продолжать жить в таком скачковом стиле «полосы концентрированного счастья – полосы отчуждения и отчужденности от того самого счастья». Именно так и получается, когда человек для тебя чуть ли не дороже всего на свете. И он об этом знает – и знает, что в любой момент может, при желании, воспользоваться этим как ему заблагорассудится.
И ни черта не про любовь я это сейчас наваял. Я здесь про дружбу – а это куда важней, больней и неисправимей.

Я отдавался горьковатым волнам, бережно выбивающим почву из-под ног, и блаженно жмурил веки в миниатюрных водоворотах. Я стучал зубами от холода, но хорохорился даже перед самим собой – уносясь все дальше и глубже, становясь темным колышущимся силуэтом на темном фоне воды, и с разбрызгиваемым блеском выныривая к небу.
Что-то напевал тихонько себе под нос – воровато оглядываясь при этом, как бы кто не увидал ненароком того самого Малфоя, поющего самому себе песни, прерывающиеся тихим рефлекторным смехом.

Слушать этот музыкальный файл

Собственно, песня к опубликованному где-то ниже рассказу.

Нет, я не умер, хотя хотел бы устроить так, чтобы все стало как раз наоборот.
Кто-то целеустремленно выворачивает привычный мир наизнанку, и стоит смириться с одним - тут же другое призывно тянет руку.
Тянет свою руку к твоей, дабы защелкнуть на ней ледяной наручник, и утопить ключ на твоих глазах.
В слезах из этих самых глаз, в целом озере, разлившемся по полу, в лучших традициях Льюиса Кэррола.
Мечтаешь, чтобы этот ключ, такой же ледяной, растворился в нем, как Кольцо Всевластья в жерле породившего его вулкана, чтобы следом растворился и наручник, и его хозяин.

Сегодня Метка искрила и таращила пустые глазницы.

Измученный дождь кровоточил по стеклам открывшимися ранами, жалостливо дыша в щель полуоткрытого окна.
Скомканной перчаткой она в рассеянности проводила по запотевающему стеклу, утомленно морща носик при каждой мысли о том, что сегодня придется еще раз видеть его, захлебываться в этом нестерпимом потоке заботливого внимания к своей персоне и всего того, от чего ее сущности, напрочь лишенной чутких романтических склоков, хотелось детским порывом запереться в темном шкафу, поплотнее захлопнув створки.
«Ну ничего, сегодня уж в последний раз, - уныло утешала она себя, отмечая взглядом пестрые струи карабкающихся снизу машин, - а за те несколько месяцев, что будут отделять сегодняшний день от следующего раза, несомненно, накопятся силы на еще несколько уготовленных встреч».
В ушах звучно переливались перекаты гитарных аккордов, и обреченно-жгучая песня точно наносила глазам бесконечные удары тонких невидимых лезвий, заставляя их против воли сочиться влагой.
От остановки вела набухшая мощеная дорожка, и крохотные, не по погоде надетые тонкие туфельки поспешно закружились среди поднятых водяных всплесков, уступая желанию не желавшей вконец промокнуть хозяйки.

С непроницаемым выражением лица она приняла источенный нежности поцелуй в висок и едва заметила бережно обвившую ее талию руку. Неохотно откликаясь на попытки завязать разговор, покорно ускорила шаг, устало примостилась на краешек дивана в ресторане и равнодушно ткнула пальцем в меню, с умело сдерживаемым раздражением ощущая на своих руках чужие губы. Она невольно вспоминала его же до боли прожигающие даже сквозь одежду поцелуи плеч, и в омерзении поводила ими, точно силясь стряхнуть невыносимые невидимые следы.
С каким-то слепым изумлением попыталась сконцентрировать в голове те тщедушные воспоминания о той поре, когда ей казалось, что она любит его – сейчас в это верилось с таким трудом, что по прошествии времени она смогла бы даже усомниться в самом факте наличия когда-либо к нему этого чувства. Впрочем, так случалось с ней каждый раз.
И наблюдая с его стороны эту неприкрытую и, в отличие от нее самой, только лишь усилившуюся с месяцами сердечную привязанность – она испытывала чуть ли не физическую потребность приглушенно завыть, яростно запустив пальцы в волосы. Чувство, сродни чисто человеческому состраданию не давало ей покоя своей непреклонностью, тонким нажатием на нужную комбинацию внутренних клавиш запрещая ей оборвать с облегчением эту одностороннюю связную нить. Чужое «Я тебя люблю» гремело грозным приговором, а этот пропитанный обожанием и гордостью взгляд, который он не мог от нее оторвать, вызывал такое ощущение тоски и жалости, что сил больше не было оставаться собой.

А дождь все брал откуда-то свежие силы, и в глубокой задумчивости шагая под заботливо расправленным над ней зонтом, она с невольным упоением ощущала рукой приятную тяжесть свертка с тут же купленными по ее мимолетному желанию книгами.
А перед расставанием он целовал с блаженно закрытыми лицами ее спокойное лицо, припадал, осмелев, к ее сомкнутым холодным губам, и боль грядущей разлуки сочилась из него, впитываясь в ее кожу и одежду. И, побледнев, она вдруг отзывчиво шевельнула губами – и гораздо больнее ударило счастье, хлынувшее из его глаз после этого позволенного поцелуя.
В глубокой задумчивости брела она к остановке, благосклонно позволяя дождю вымочить себя насквозь.
В ушах звучно переливались перекаты гитарных аккордов…и в крайнем изумлении заметила она закапавшие на колени крупные бусины слез. Крупнее, чем капли воды с неба на наружней стороне стекла. С циничной усмешкой вытирала она их, не желая испортить пресловутый макияж, а они настойчиво заливали щеки, смывая и усмешку, и следы поцелуев, и все то брезгливое равнодушие к нему, которое росло и крепло столь долгие дни. В тот момент она нашлась бы даже, что ответить на гремящее грозным приговором чужое «Я тебя люблю».

Дорога к дому заняла от силы три четверти часа. Вслед за послушно высохшими слезами бесследно испарилось и то, нагрянувшее приступом, чувство, и даже сами мысли о проведенном дне.

Слушать этот музыкальный файл

I've forgotten how to smile
Until your candle burn my skin

А в твоей комнате пахнет чем-то таким, что хочется втиснуть в себя этот запах по каплям, и словно носить потом тебя при себе.
И вид с окна как можно тщательнее наносишь торопливыми сочащимися мазками на внутренний холст - просто потому, что это то, что ты видишь вечерами, когда слушаешь музыку у затухающего неба со свешенными вниз босыми ногами.

А дверь на балкон мягко отворяется, и ты отмахиваешься от назойливого тюля...и наши руки переплетаются, точно не обращая внимания на совершенно постороннюю тему зародившегося разговора.
Я даже начинаю забывать, когда и как к тебе прикасаюсь - до такой степени самостоятельной жизнью они уже живут.

Ты звонишь, а я не беру сейчас трубку. И не потому, что не хочу слышать твой голос - что за кощунство, я не то что позволяю себе эту мысль, я даже нахожу наглость ее написать - я просто...просто боюсь, что вдруг, каким-то непостижимым образом, разговор не заклеится. И ты надумаешь там себе что-то свое, никогда не высказываемое - и все снова покатится под гору.
Истинно чугунный маятник...еще две недели назад все мысли о том, что когда-то мы не могли прожить друг без друга и дня, что прожигали баснословные суммы на телефонные разговоры, говорили друг другу "солнце" и любили долго сидеть в обнимку - казались до нелепости абсурдным пережитком витьеватого сна rem-фазы. Месяц без тебя, месяц без тебя по доброй воле накинул на все это неумолимое белое полотно, как то, чем накрывают умерших.
И снова абсурд, другого рода, но абсурд - одна единственная личная встреча полыхнула, сметая все и опрокидывая кувырком. Она перелистала пожелтевший ворох тех воспоминаний и выжала глухие слезы, о которых я никогда не скажу тебе - хоть ты и сказала мне тогда начистоту, что тебе больно. Я никогда, никогда не скажу тебе, что я не настолько чист перед тобой,как убеждал, что я на самом деле вполне допускал уже возможность вычеркивания тебя из своей жизни. Одно сомнение во мне - и все закончится, и я потеряю тебя, и даже при возможности пережить - простить не смогу себе этого никогда.
Ведь я знаю, что ты учитываешь каждую мелочь, каждый мой шаг в твою сторону и каждую интонацию - ни с кем и никогда не буду я себя вести так чутко, как с тобой...да я руки тебе целовать готов, а ты и не подозреваешь...
А теперь я слышу от тебя то "соскучилась" - раз в несколько часов...и не нужен мне уже никто, и я готов наплевать на остальное.
И слезы, слезы неверия (я теперь тоже стал недоверять тебе в этом плане), слезы глупой влюбленности и мнительности то и дело ощупывают глаза - и так хочется поцеловать тебя и прижаться, и почувствовать на себе твои руки, и чтобы ты засмеялась своими ядовитыми глазами.

И первый дождь оставил на едва вздохнувшей земле пробные мазки-отметины. И небо затвердело, кокетливо-лиловое, и воздух насытился дребезжаще-голубым.
А я чувствовал, насколько ногам легче стало идти, будто обувь сделалась сродни гермесовой.
А ведь всего лишь оторвался от толпы.