Dree Hemingway, фотограф Richard Burbridge
для Vogue Italy (ноябрь, 2010)
Кто вы, Уильям Кляйн?
Одним из ярчайших представителей фэшн-фотографии является американец Уильям Кляйн. Не считавший моду чем-то существенным, фотограф обрел мировую славу именно благодаря съемкам моды. Судьба Кляйна во многом типична для представителя его фотографического поколения, однако это поколение таково, что чем-то типичным в данном случае является уникальность, как ни парадоксально на первый взгляд это звучит. Люди, создававшие из прикладного, по сути занятия новое искусство, попадали в фотографию зачастую совершенно неожиданным для себя образом. Уильям Кляйн не являлся исключением.
Он родился в 1928 году в Нью-Йорке в семье еврейских иммигрантов, обедневших вскоре после того, как в год рождения Уильяма обанкротилась маленькая мастерская его отца по пошиву одежды. Бедность семьи Кляйнов еще больше бросалась в глаза на фоне достатка их родственников, преимущественно адвокатов, среди которых отец Уильяма настойчиво пытался распространять страховки, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Отрочество Кляйна пришлось на вторую половину 30-х, время, когда в Америке сильны были антисемитские настроения, которые довольно рано коснулись и будущего фотографа, — будучи и бедным и евреем одновременно, Кляйн мучительно привыкал к положению изгоя. В это время его вторым домом становится нью-йоркский Музей современного искусства, где Кляйн проводил массу времени. Рано проявившиеся способности и живой ум Кляйна позволили ему поступить в колледж на три года раньше обычного срока, но он не закончил обучения по специальности социолога, — незадолго до окончания колледжа Кляйна призвали в армию США.
[показать]
[показать]
[показать]
После демобилизации Уильям Кляйн поступает в парижскую Сорбонну, где начинает заниматься скульптурой. Для будущего фотографа французская столица стала тем местом, где он смог почувствовать себя независимым от своей семьи, с ее буржуазным укладом и презрением к увлечению Кляйна искусством.
В это время у Кляйна появляется его первый Rolleiflex, который он осваивал самостоятельно, фотографируя буквально все, что видел вокруг. Специально фотографии Кляйн никогда не учился, подобно большинству известных фотографов его времени. Страстно увлекшись фотографией, он снимал все больше и больше, пока в 1954 году его работы не увидел случайно зашедший в студию арт-директор нью-йоркского Vogue, Александр Либерман, который и предложил Кляйну первый профессиональный контракт фэшн-фотографа.
Поначалу фотограф попросту не умел пользоваться студийной аппаратурой, именно это заставило его снимать своих моделей прямо на нью-йоркских улицах. Этот прием сразу стал «визитной карточкой» Уильяма Кляйна, тем новаторским жестом, который сходу поставил его в ряд с известнейшими фэшн-фотографами того времени. Кляйн, исповедовавший принцип минимализма, придумал также ставший широко известным прием с зеркалами, этот трюк впоследствии использовался самыми разными фотографами, в числе которых был даже Хельмут Ньютон, не склонный поддаваться чьим-либо влияниям.
Однако мода для фотографа была скорее не средой обитания, а объектом слегка насмешливого исследования: "Я считаю, что мода — это глупость. И я снимал ее с юмором".
[показать]
[показать]
[показать]
В 1962 году Уильям Кляйн на некоторое время оставил фотографию и посвятил себя производству кинофильмов, среди которых были и экспериментальные картины «Кто вы, Полли Маггу?» (1966) и «Мистер Фридом» (1968), в которых Кляйн позволил себе вволю поиронизировать как над фэшн-индустрией вообще, так и над родным Vogue в частности.
В конце семидесятых Кляйн вернулся в большую фотографию, он снимал в основном уличные репортажи, используя очень широкоугольные объективы, а в девяностых маэстро занялся созданием медиаработ с использованием живописи и фотографии.
[показать]
Сегодня Кляйн живет и работает в Париже, продолжая путешествовать по всему миру вместе с выставками своих работ. Для ценителей Уильям Кляйн олицетворяет собой то великое поколение фотографов, которое, придя в фэшн-фотографию из художественных мастерских, сумело
Abbey Lee Kershaw и Arthur Sales, фотограф Tom Ford
для Tom Ford Eyewear (лето, 2011)
Тим Рот
Актер, 49 лет
[показать]
[показать]
[показать]
Боже, как я устал от всех этих приглашений на Пурим!
Меня часто принимают за еврея. Так получилось, что после войны мой отец сменил свою английскую фамилию Смит на еврейскую Рот. Он был со странностями, мой отец. К примеру, большую часть жизни он был истовым коммунистом и вышел из партии только в конце семидесятых. На войну он ушел в 17 лет — наврал про возраст и его отправили в авиацию. Он стал хвостовым стрелком и делал кучу безумных и отважных вещей, про которые он мне иногда рассказывал. Но, если честно, я никогда не обсуждал с ним смену фамилии, и все, что я могу предположить — это был его способ отдать дань тем евреям, кто погиб во время войны. А я стал Ротом уже по инерции.
Моей первой ролью в кино была роль скинхеда. Я тогда слонялся по Лондону, перебивался какими-то временными заработками — как, собственно, все начинающие британские актеры. Помню, я ехал на велосипеде, и у меня спустило шину. Дело было в Южном Лондоне, недалеко от театра, где я подрабатывал. В общем, я отправился к ним за насосом. Насоса у них не оказалось, но зато выяснилось, что в этот момент проходят пробы на «Сделано в Британии» (телесериал режиссера Алана Кларка). Кто-то спросил меня: «Побреешься наголо, если
Mona Johanesson, фотограф Jimmy Backius
для Elle Sweden (август, 2010)
Samlarbilder
У сценариста, режиссера, актрисы и телеведущей Ренаты Литвиновой репутация известная: женщина она загадочная, странная, ни на кого не похожая. Вот и еще одно тому подтверждение. «Я предпочитаю сама написать текст, вместо того чтобы отвечать на вопросы во время интервью», — заявила Рената. И передала «7Д» собственноручно написанный рассказ о себе самой.
— Сейчас я, наконец, в счастье — завершила работу над своим третьим, музыкальным по жанру фильмом «Зеленый театр в Земфире». Картина прокаталась на цифровых экранах в кинотеатрах по всей стране. На показах песни подпевали всем залом, а песня «Хочешь?», как мне сказали, — неофициальный гимн ВИЧ-инфицированных. Я об этом не знала. В жизни гораздо труднее встретить тех, с кем можно совершать прорывы, найти соратника, вдохновиться. Земфира действительно мой соратник, близкий друг, с которой мы вместе сделали дело — сняли этот фильм, не обращая внимания на всю так называемую прессу... Можно сказать, из русской эстрады меня пронзили только две личности — Цой и Земфира. На Вите Цое я вообще взрослела. И когда-то купила свой первый магнитофон, только чтобы слушать его песни. А так у меня никогда не было магнитофонов всяких, было только пианино «Заря», которое мама купила в комиссионке за дикие тогда для нашей семьи деньги — 200 рублей. Мама и папа у меня врачи. Папин род очень важный, княжеский, татарский. Очень разветвленное генеалогическое древо нашего рода, но отец не жил с нами — мне не было года, когда они расстались с мамой, и видела я его не больше десяти раз в жизни, но все эти встречи помню очень ярко. Он был красавцем, любимцем женщин, разбивателем сердец. То много работал, то кутил с друзьями. Помнится, что все его любили. Именно он первый раз в моей жизни подарил мне духи настоящие, с запахом ландыша — я такие себе иногда покупаю в честь его, и туфли на высоком-высоком каблуке. Но одну туфлю после его очень ранней смерти разорвала собака, и у меня, завернутая в бумажку, теперь хранится только одна — оставшаяся. Как у Золушки.
Только я их так ни разу и не надела. Он их принес незадолго до своей смерти, а я уже во ВГИК поступила. Меня сфотографировал парень с операторского факультета, и отец выпросил одну мою фотографию в профиль и спрятал в пиджаке. Это была последняя наша встреча. А мама так и не вышла замуж больше. И так как она очень много работала, а зарплата у врачей была ужасно маленькая, нужны были дежурства и приработки всякие, я все время торчала либо на продленке в детсаду, либо у бабушки с дедушкой на каникулах. Дедушка мой был важным начальником — главный инженер на заводе, а бабушка работала урывками, отслеживала красавца дедушку, писала стихи, вела активную общественную деятельность: была и старшей по дому, и членом партии, и все время собрания вела во дворе. Там драмы какие-то разгорались, и ей даже как-то ее «враги» вызвали «Скорую помощь» из психбольницы. А я такая под дверью стою между санитарами и бабулей... Конечно, она заговорила санитаров, и они ее не забрали.
Короче, бабушка была яркой необузданной личностью, могла не понравившуюся ей женщину на партсобрании лопаткой для цветов ударить прямо по прическе — раньше носили такой начес из волос, бабетту. Сама видела, как бабетта эта сдулась и набекренилась под ударом. Моя бабуля всегда душилась «Красной Москвой» и приучила меня к этому запаху. И теперь эти духи — мои самые любимые. Бабушка всегда ходила в цветастых платьях, надушенная, с сумочкой, с завивкой на голове — ее тогда делали на полгода в парикмахерских, и еще сурьмили очень сильно брови, их месяц нельзя было отмыть. Бабушка была украинских кровей и польских, а дедушка, чью фамилию я ношу, скрывал, кто он, я только знала, что отец его был белым офицером и дальше — тайна.
Конечно, все каникулы я проводила у бабушки и дедушки, а школу ненавидела. И если можно разделить детство на счастье и несчастье, то школа — это одиночество и какая-то отчаянная детская беспросветность. Я, когда ко мне кто-нибудь приходил в гости, — а ведь тогда это было ужасно, что у меня нет отца, — вешала дедушкин плащ в прихожей и шляпу. И всегда говорила, что «папа поздно придет». Мне кажется, все знали, что вру, но я упорно держалась своей версии. Я была такой одинокий ребенок в обороне от всех. Выше всех в классе, кстати. Даже выше мальчиков. Почему-то мне в детстве «присылались» такие дети — низкие и всегда ходящие компаниями, в отличие от меня, бродящей в одиночку. Возвращаясь из школы, всегда сидела дома одна. Мама
Elle Fanning, фотограф Steven Pan
для Interview (декабрь/январь, 2010)
Брюс Уиллис
Актер, 55 лет
В детстве я заикался. Причем сильно — едва фразу мог договорить. А если вы заика, вам всегда не по себе, всегда что-то подсознательно мешает. Люди с вами чувствуют себя неловко, потому что хотят помочь вам справиться с предложением, а вы от этого запинаетесь еще больше — словом, порочный круг. Родители помогли мне просто тем, что как бы не замечали моего недостатка. В таких случаях сострадание и любовь — лучшие лекарства.
Когда тебе приходится туго, есть два варианта: покориться или пройти сквозь огонь. Я думал: ладно, я заика. Зато я могу вас рассмешить, так что вы об этом забудете. Этакий фокус. И я всегда старался развеселить приятелей, откалывал номера, чтобы посмешить сверстников, хотя это вряд ли казалось таким уж забавным нашим учителям.
Я не хотел считать себя неполноценным и попросился на роль в школьном спектакле. Классе в восьмом. Вышел на сцену — и случилось чудо: я перестал заикаться! А после конца спектакля начал снова. Стоило мне притвориться кем-то другим, не собой, как мой дефект пропадал. Из-за этого мне все больше и больше нравилось играть
Ash Stymest, фотограф Ellen von Unwerth
(as Amy Winehouse)
для Candy Magazine (2010)
Madonna, фотографы Mert Alas и Marcus Piggott
для Interview (май, 2010)
[показать]
[показать]
[показать]
Серия фотографий Big Nudes, созданных в 1980-ых Хельмутом Ньютоном, является бестселлером на все времена. Это манифест всего творчества Хельмута Ньютона. На фотографиях запечатлены сильные женщины в их первозданной наготе без всяких фиговых листочков и модных тряпок.
Так же эта серия, сделанная между 1979 и 1981, является ключевым моментом в развитии творчества Ньютона, выступая как яркий пример нового стиля фотографа. На смену обстановке полной роскоши и упадка пришло монументальное заявление - "Вот они", одетые только в туфли на высоком каблуке, самоуверенные амазонки Ньютона. Мускулистые и гордые они шагают в своем победном марше.
buy-books.ru
Труман Капоте
Завтрак у Тиффани
...Слушай, бывают у тебя дни, когда ты на стенку лезешь?
– Тоска, что ли?
– Нет, – сказала она медленно. – Тоска бывает, когда ты толстеешь или когда слишком долго идет дождь. Ты грустный – и все. А когда на стенку лезешь – это значит, что ты уже дошел. Тебе страшно, ты весь в поту от страха, а чего боишься – сам не знаешь. Боишься, что произойдет что‑то ужасное, но не знаешь, что именно. С тобой так бывает?
– Очень часто. Некоторые зовут это Angst.
– Ладно, Angst. А как ты от него спасаешься?
– Напиваюсь, мне помогает.
– Я пробовала. И аспирин пробовала. Расти считает, что мне надо курить марихуану, и я было начала, но от нее я только хихикаю. Лучше всего для меня – просто взять такси и поехать к Тиффани. Там все так чинно, благородно, и я сразу успокаиваюсь. Разве что‑нибудь плохое с тобой может приключиться там, где столько добрых, хорошо одетых людей и так мило пахнет серебром и крокодиловыми бумажниками? Если бы я нашла место, где можно было бы жить и где я чувствовала бы себя, как у Тиффани, – тогда я купила бы мебель и дала коту имя. Я думала, может, после войны мы с Фредом… – Она сдвинула на лоб темные очки, и глаза – серые, с голубыми и зелеными пятнышками – сузились, словно она смотрела вдаль. – Раз я ездила в Мексику. Вот где чудные края, чтобы разводить лошадей. Я нашла одно место у моря. Фред знает толк в лошадях.
This is Erotic
Jesus Luz, фотограф Mikael Jansson
для Interview (февраль, 2010)