Дорогие женщины, поздравляю вас с праздником весны - счастья вам, любви, здоровья и удачи!
Ну и такой намёк на музыку...
Весенний дождик, не стесняйся, лей,
Смывай весь мусор с полотна дороги.
Blue devils – голос хлопковых полей,
Смывай с души печали и тревоги.
Отточены за полтораста лет
По капле, проникающей под кожу,
Соцветья нот, несущие ответ
На все вопросы, что задать ты можешь.
И вот, когда подкручены колки,
Когда возводишь саксофон на царство,
Когда отпустит ночь все узелки,
Поймёшь, что блюз – тяжёлое лекарство.
Но, очарован голосом твоим,
Колдунья, поцелованная музой,
Приму секрет, доступный лишь двоим:
Мария Дэйнс, раскрой мне сущность блюза.
А вот и та, которая границ
Не признаёт, как вымершего класса.
Она – полёт неприручённых птиц.
Её гитара – сам Джо Бонамасса.
И Альберт Холл, и Балуаз Сесьон –
Любая сцена – вовсе не обуза.
Секрет неявен, где-то затаён…
Бесс Харт для нас откроет сущность блюза.
Как радужно встаёт заря
На свежих тропах феминизма,
И никакого пессимизма
Не предвещает нам. А зря!
Где та рыбалка, рюмка водки,
Послеобеденный диван?
Потрогать хочешь тонкий стан?
Узнаешь тяжесть сковородки.
Итак, сломался весь уклад.
Без драки и почти без мата
Настал конец патриархата,
Но где-то я немного рад –
Не надо мне простую шкварку
С яйцом горелым по утрам,
Освоил быстро мультиварку,
Кормлю жену… того же вам.
Всё шире река. Скоро уйдёт в море.
Чем шире она, тем спокойней её воды.
Ну что, не спешишь растаять в морском просторе?
Давай, уноси прочь и мои невзгоды.
Стоять не умеешь прямо и даже криво,
течь и впадать – такая твоя работа.
Весною играть, пугая людей разливом,
летом мелеть, пуская на брод кого-то.
Такая простая работа, без блеска, без фальши,
без вечной войны страстей в мире жестоком.
Уйдёшь в океан, свои берега потерявши.
После дождём вернёшься – опять к истокам…
Там, в океане, задумаешься однажды,
как разделить навек темноту и душу,
как утолить в водной пустыне жажду,
как, не меняя лик, вернуться на сушу.
А вот и ледок. Шорохи еле-еле
его пробивают. Летний твой цикл отмерен.
Всё остальное узнаешь теперь в апреле.
Как было – не будет уже никогда. Уверен.
Я ещё не дожил до возраста, когда становятся поэтами;
любое вино, согласитесь, должно настояться.
Значит, всё, что я сочиняю – не стих, поэтому
так и принимайте, как мысли наспех и вкратце.
Совсем другая у меня сложилась карьера,
весьма далёкая от правильной трассы поэта.
Да и нет у меня ни атрибутов, ни нужного экстерьера.
Вы уж простите, ну не соответствую где-то…
Прихватил авансом время и бремя, видимо, чьё-то чужое житьё –
это мелочи, правда, на фоне пролетающих столетий –
и пытаюсь из слов и рифм смастерить шитьё,
чуть более связное, чем рыхлый узор междометий.
Начиналось легко и просто – жёлтым на синем;
нет, не прожекторными лучами в ночном небе, а так, между делом,
солнышком в морской синеве с отблеском на парусине;
а заканчивается, как положено, красным на белом.
Но не стоит метаться между журавлём и синицей,
между тем, что за морем, и тем, что с тобою рядом.
Важно всё, что сбывается, и всё, что нам только снится,
чашка горького кофе и твой профиль, чуть подсвеченный звездопадом.
Что ж, сменяю труды на dolce far niente,
избавлюсь от дрязг и противоречий,
пусть ждут бокалы коктейлей, шезлонги и тенты,
мир вычурных фраз, глаголов, наречий…
Пустые мечты. Я по жизни читал Эпикура,
да, природу он знал неплохо, остальное не здесь, а где-то.
Молния не промахнётся, да и пуля – не дура.
Осталось дожить до возраста поэта.
На картину Милле смотришь ты, дружище,
Где веночки из трав вместе с ней упали,
С той, с которой уже ничего не взыщешь,
Дотянуться не в силах до этой дали.
Да, упали туда, где рыдают воды,
Заглушив собою голос птички певчей,
И обрывки песен унеся, как годы.
Тяжелы одежды, но и жизнь не легче.
Увлекло от звуков… весь воздух пропитан
Водой и краской, что воедино слиты
И словом, и сценой, и кистью, и бытом,
Устоями братства прерафаэлитов.
Я опять увидал её – привезли. Вот лихо
Занесло же к нам, будто ведьмину ночку,
Эту выставку. И Офелия тихо
Предлагает не спорить, поставить точку. [700x479]
С одного из прошлых новогодних праздников сохранилось вот такое моё посвящение Юрию Левитанскому и его знаменитому "Диалогу у новогодней ёлки":
– Что там в эфире, родная? – Да вот, Новый год.
Слышал, союзников сильно прижали в Арденнах?
– Пусть. Нам пора расписаться в Берлине на стенах.
Выдержит висленский лёд – значит, надо вперёд.
– Будем встречать Новый год? – Ага, получи
Ветку от ёлочки – время встречать сорок пятый.
– Восемь патронов ТТ и запал от гранаты –
Вот и игрушки. – Они же от счастья ключи.
– Как надоело мне грубое это хабэ,
Вот бы сменить гимнастёрку на платье из ситца.
– Сменишь, и будешь весною в нём птицей кружиться.
– Думаешь? – Знаю, весна будет в нашей судьбе.
– Что будет дальше? – А дальше поедем домой.
– Дома-то нет, угольки лишь от батькиной вёски.
– Всё мы отстроим, не плачь ты, утри свои слёзки.
– Нет, я не плачу, я верю, когда ты со мной.
– Тихо-то как. – Фронт не слышен, как будто далёк.
– Видишь – от нас до войны и беды три наката.
– Надо запомнить. – Запомним, и вспомним когда-то
Запах сосны и «катюши» родной огонёк.
Время, слепое жестокое время, замри!
Пусть доживут до победы танкист и радистка.
В вальсе кружась, не забудь же, на них оглянись-ка,
И – раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…
Неспешно стрелки на часах к полуночи подходят,
И так из года в год, уж сколько лет.
Всё ждём, что время нас облагородит,
Но, не дождавшись, осознаем на восходе,
Что не напрасно всё, нет, не напрасно, нет…
Наполните желаньями хрустальные бокалы,
С дыханьем мира нынче перейдём на ты.
Не надо праздности, пусть будем мы усталы,
Пусть будет сложно, нам не надо простоты.
А в остальном – пускай сбываются мечты.