Настроение сейчас - Скука[I]— Ох, Сэм, — сказала Наташа, — так меня еще никто не целовал.
— Куда бы нам пойти? — спросил Сэм.
— У меня мать дома, — сказала Наташа, — а я с ней в ссоре.
— Может, ко мне в гостиницу?
— Что ты! Что про меня подумают? Тут же все всех знают. Уж лучше ко мне.
— А мать?
— Она нас не увидит. Только у нее есть одна ужасная привычка — она все время вслух читает. Иначе до нее смысл не доходит.
— Далеко это?
— Нет, — сказала Наташа, — совсем рядом. Минут семь идти от силы. Сэм, я, наверное, страшная, да?
Сэм встал, вышел из-под навеса и поглядел вверх.
— Идем, — сказал он. — Дождь кончился.
— Почти пришли, — сказала она, — теперь направо.
— Можно посветить? — Не надо, мать проснется. Сейчас глаза привыкнут. Ты только тише говори, а то ее разбудишь.
— А где она? — шепотом спросил Сэм.
— Там, — прошептала Наташа.
Постепенно Сэм начал различать окружающее. Они с Наташей сидели на небольшом диване; рядом стояла тумбочка с двухкассетником и письменный стол, над которым висела полка с несколькими книжками. В углу тихонько трещал маленький белый холодильник, на дверце которого, как бы компенсируя очевидное отсутствие мяса внутри, помещался плакат с голым по пояс Сильвестром Сталлоне. Метрах в трех от дивана комната была перегорожена доходившей почти до низкого потолка желтой ширмой.
Сэм достал сигарету и щелкнул зажигалкой. Наташа попыталась поймать его за руку, но было уже поздно — комната осветилась, и из-за ширмы долетел тихий женский стон.
— Ну все, — сказала Наташа, — разбудил.
За ширмой что-то тяжело пошевелилось и прокайлялось, потом зашуршала бумага, и тонкий женский голос начал громко и членораздельно читать:
— ...Но, конечно же, у всех сколько-нибудь смыслящих в искусстве насекомых уже давно не вызывает сомнения тот факт, что практически единственным актуальным эстетическим эпифеноменом литературного процесса на сегодняшний день —разумеется, на эгалитарно-эсхатологическом внутрикультурном плане — является альманах «Треугольный хуй», первый номер которого скоро появится...
— Теперь можно вслух говорить, — сказала Наташа, — она ничего не услышит.
— И часто она так? — спросил Сэм.
— Целыми днями. Может, музыку включим?
— Не надо, — сказал Сэм.
— Дай я затянусь, — сказала Наташа, присаживаясь к Сэму на колени и вынимая из его пальцев горяшую сигарету.
Сэм обнял ее за живот и нащупал под мокрой зеленой тканью горячую впадинку пупка.
— И получается, — монотонно читал за ширмой тонкий голос, — что прочесть его, в сущности, некому: взрослые не станут, а дети ничего не заметят, как англичане не замечают, что читают по-английски. «Прощай! — засыпал я. — Бьют барабаны марш-поход. Каждому отряду своя дорога, свой позор и своя слава. Вот мы и разошлись. Топот смолк, и в поле пусто...»
— Как это она без света читает? — тихо спросил Сэм, стараясь отвлечь внимание Наташи от неловкой паузы, в которой была виновата неподатливая пластмассовая «молния».
— Не знаю, — прошептала Наташа. — Сколько себя помню, все время одно и то же... Наверно, помнит наизусть.
— Видишь мир глазами маленького мальчика, — читал голос, — и не из-за примитивности описанных чувств — они достаточно сложны, -а из-за тех бесконечных возможностей, которые таит в себе мир «Судьбы барабанщика». Это как бы одно из свойств жизни, на котором не надо и нельзя специально останавливаться...
— Наташа, — сдался Сэм, — как это расстегнуть?
— Да она и не расстегивается, — хихикнула Наташа, — она так пришита, для красоты.
Она взялась за подол и одним быстрым движением стянула платье через голову. — Фу, — сказала она, — волосы растрепались.
— Но кто смотрит на этот удивительный и все время обновляющийся мир? — вопросил голос за ширмой.
— Кто тот зритель, в чувства которого мы погружаемся? Можно ли сказать, что это сам автор? Или это один из его обычных мальчиков, в руку которому через несколько десятков страниц ложится холодная и надежная рукоять "браунинга"? Кстати сказать, тема ребенка-убийцы — одна из главных...
Расстегнув рубаху Сэма, Наташа прижала нежные присоски на своих ладонях к его покрытой жесткими волосками груди.
— Но нигде эта нота, — усилился голос, — не звучит так отчетливо, как в «Судьбе барабанщика». Собственно, все происходящее на страницах этой книги — прелюдия к тому моменту, когда барабанной дроби выстрелов откликается странное эхо, приходящее не то с небес, не то из самой души лирического во всех смыслах героя. «Тогда я выстрелил раз, другой, третий... Старик Яков вдруг остановился и неловко попятился.»
Наташины ладони поползли вниз и наткнулись на что-то, напоминающее теплый блок цилиндров гоночной машины. Наташа сообразила, что это место, откуда у Сэма растут лапки, нежно погладила его и повела ладонь ниже, пока не коснулась первой полоски на его покрытом короткой щетиной перепончатом брюшке.
— Oh yeah, honey, — пробормотал Сэм, — I can feel it.
Его лапка легла
Читать далее...