И всё же хорошо, что порой уже ничего нельзя исправить. В какой-то степени именно это учит нас думать.

Мы можем память обрубить,
но вечно помнить запах кожи.
Мы можем сильно полюбить,
но разлюбить, увы, не можем.

Посмотрев вот так со стороны, замечаешь, что все пишут о любви, просто любят или хотят любить, а ты, сидя за курсовой работой, перебираешь вырванные из блокнота листочки с темами и думаешь, что совсем скоро исполнится 11 месяцев, а ты всё так же ищешь глазами его номер машины.
Ничего не изменилось, за исключением погоды.

-Ну, привет любимый
-Здравствуй, дорогая.
-Как живешь?
-Нормально. Ты?
-Пока живая.
-Ты меня простила?
-В жизни всё бывает.
-Знаешь, я ж случайно.
-Я всё понимаю.
-Может погуляем?
-Нет, давай не будем.
-Знаешь, я скучаю.
-Подожди, забудем.
-Ты совсем другая.
-Разве?
-Стала строже.
-Я тебя любила.
-Я, наверно, тоже.

Город желтых домов и каналов.
Город с поднятой ввысь головой.
Город тихих, чуть слышных сигналов
над кромешной, бескрайней молвой.
Город, где самые долгие белые ночи
и на закате разводят мосты.
Город, где спать ты вовсе не хочешь,
идя по проспекту, не смотря на часы.
Город «Авроры», что бьется с волнами.
Город, где увиденное словно мираж.
Город, где печаль и тоска, как цунами,
а в центре всего стоит Эрмитаж.
Город, что дышит прожитками дней
с тоской изнуренной и нежной прохладой.
Город, фейерверков и ярких огней,
что под окном нам поют серенады.
Ах, как же прекрасен, наш Питер!
К нему стоит лишь «прикоснуться».
Надену я снова, свой старенький свитер,
Ах, Питер, к тебе я мечтаю вернуться.

Мы растекаемся на сотни расстояний,
рифмуем прошлое, у нас простой расклад.
Мы ждём свой идеал и ищем обожаний,
а Бог уж написал всей жизни наш доклад.
Мы утро начинаем с зеленой кружки чая,
а вечер полностью залит у нас вином.
Виним себя, безжалостно о них скучая
настраивая мысль не думать о плохом.
Мы плачем, мы рыдаем в серой ванной,
сидим на кафеле, в руке сжимая телефон.
Мы ждём гостей и чувствуем себя незваной,
когда звоним своим знакомым в домофон.
В своей мы жизни слабые играем роли,
но выйдя в свет, мы делаем себя сильней,
забыв от сокровенных самых мечт – пароли,
мы за серебреным замком становимся грубей.
Своим желанием циничным мы уже не верим,
лишь искоса прохожим в след смотря,
мы так же бережно свое сердечко греем,
ранимую любовь в коробочке храня.

И слава Богу,
что этот город
и жуткий холод
меня пленил.
Мне было плохо
теперь мне похуй,
что кто-то «левый»
вдруг полюбил.
И в рваном теле
сердца горели
и двое пели
создав союз,
а я на мели
боюсь апреля,
когда капели
играют блюз.
И в магазине
своей кузине
купила небо
заместо хлеба и
слава Богу,
что этот холод,
как страшный голод
смывает грусть.
И скажут: «дура,
легка натура»
на что отвечу:
«А ну и пусть».

Сказали, что изменилась
стала грубее и жестче.
Сказали, что вряд ли влюбилась,
иначе была бы проще.
Сказали, глаза мол потухли,
редкой стала улыбка.
Щеки немного припухли,
а может всё это ошибка?
Сказали, что дерзкая стала,
грублю постоянно маме.
Желания все истоптала,
по горло увязшая в сраме.
Сказали, что всех потеряю,
если так дальше всё будет,
подруга меня уверяла,
а завтра сама всё забудет.
Решили сослать на погоду
сказали, мол, климат плохой,
пусть делают, что им угодно,
а он меня сделал такой.

Когда деревья зацветут в саду
и снова в парке запахнет сосной,
я, наверно, к тебе уже не приду,
а просто открыткой поздравлю с весной.
Когда снег будет таять под ногами
и резвые бабочки с нами дружить,
сложу из обычной бумаги я оригами -
кораблик, который к тебе будет плыть.
Когда капель будет в вальсе кружить
тебе улыбнусь, случайно мимо пройдя,
доверие весны нужно нам заслужить,
она ведь может тоже заплакать, как мы - уходя.
Мы любим тебя, ты только приди
и вот под окном уже пахнет сосна.
- Ой, кто-то стучится. Сейчас. Подожди.
Отрыла дверь, а на пороге весна.

В красной кружке снова кофе
он без сахара с привкусом горечи,
а на столе брошенные фото, в профиль
всё как нужно, всё как бы по совести.
В черной кружке снова кофе
он с молоком и опять без сахара,
лучше бы выпить сразу морфий,
чтобы забыть, о чём плакала.
И тому, кто на этих фото в профиль
скажу: «пока, смотри не скучай!»
Вымою кружки, что заняты кофе
и пойду заваривать чай.

Талант - это умение волновать, что затихло.
Быть одиноким среди быстрой, шумящей толпы.
Пытаться пробудить ото сна, то что давно уже стихло
и что среди множества дорожек не может найти той заветной тропы.
Талант - это способность видеть среди темноты.
Чувствовать строки, едва к ним прикоснувшись
и слышать неслышимое, среди людской глухоты,
повернуться ко всем, отвернувшись.
Талант - он при рождении у человека внутри
это непризнанное инакомыслие, что все хотят одолеть.
Талант - это сладкая редкость, ты посмотри -
это единственное, чем нельзя просто так заболеть.

Я знаю, она бы стала вашим постоянным читателем,
вашим воздухом или прохладной росой.
Сигаретой, если вы курите, на худой конец - воспитателем,
жаль, что мальчик вы слишком большой.
И серебряной, тоненькой ниточкой, всеми изгибами пламенных слов,
она написала о вас, доктор вы, слышите?
Но, вы её не прочтёте стихов.
А как она ждала понедельника?! И Вконтакте стояло пустынно – «врачи»
Только рецепты ваши, неразборчивым почерком, в клеточку
сокровенного так и не скажут, тут уж лечи, не лечи.
Жаль, что взаимности нет, в ваших словах, что звонки, как хрусталь.
Улыбнитесь ей, доктор, тихонечко
и с ваших губ, капелькой воздуха стечёт, вдохновенно печаль.
И на время в душе станет солнечно.

А научите меня небрежно любить,
со вкусом талого льда и холодной отдачей.
Так, чтобы потом себя не гневить
в том, что простое было сложной задачей.
А научите меня небрежно мечтать,
с видом на синее море и тонкий серебряный иней
так, чтобы потом себя не ругать
в том, что ошиблась, не став герцогиней.
А научите, профессор, видеть насквозь
ну, чтобы, потом всё было понятным.
И не ходить с «другими» ладонями врозь
и чтобы противное стало приятным.
Жаль, что вы, профессор, бессильный
понимаю, такому нельзя научить,
и наверно, кто кажется очень всесильным
также как я, не умеет любить.

Боже, она ж не красивая - страшная.
у неё, гляди ногти погрызаны.
Это значит, что психика слабая,
да и сливки давно с неё слизаны.
Боже, она ж не талантлива – глупая,
стихи рифмовать не умеет толком.
Это девушка-бездарь замученная,
что глядит на всех исподлобья, волком.
Боже, она же трусливая дурочка,
боится отношений серьёзных.
У неё мурашки по коже бегают,
не смотря на характер стервозный.
Боже, она ведь больше не верит,
что кому-то нужна. И такое бывает, знаете?!
Закрылась ладошками – спряталась,
потом улыбнулась и послала всё к чертовой матери.

В огромном зале я для вас сыграю
божественный вальс Мендельсона,
а потом задену стоящим креслом
её платье, легкого, как вата фасона.
Ой, подол разорвался на части,
сделала вид, что совершенно случайно,
шлю тебя к черту, желаю ей счастья
и улыбаюсь при этом невинно-печально.
Бедная девочка твоя, кажется плачет,
матом, что-то кричит. Фу, как не красиво.
Мама твоя вокруг неё взбесившейся скачет
и старается вернуть всё как было.
Пытаюсь помочь, решила воды принести,
чёрт, какая безрукая - уронила бокал,
на костюм жениха? - Ой, ты тоже прости.
И по залу разносится бранный вокал.
Вот у фонтана на солнце сохнет жених
и невеста в разорванном платье, стоит, где усадьба,
пожелаю им счастья и оставлю одних
вот такая нелепая свадьба.

Мысли меня окутывают глупые, рваные, тонкой ниточкой сначала бегут, как ток по проводам, а потом «бамс» исчезли-оборвались, начинаю хвататься за голову, ловить их, хотя бы кусочек, а концовку потом сама додумаю, а они такие быстрые, хитрые, ускользнули куда-то под плинтус, спрятались и сидят носа не показывают, разве их так вот поймаешь?! Бояться, наверно, меня такую, со своими частыми психо-делениями в области утонченного, как шпилька на туфельке, мозга, что думает кратковременными фейерверками и то по праздникам, а в повседневности уступает дорогу глупостям и шуткам, что размешаны студенческой похотью. И сознание, что в пробирке стеклянной на полочке вылито, что измерялась пипеткой по капельке, теперь мутнее со временем, наверно из-за диеты проклятой, что гложет мне желудок второю неделю уже и рисует синяки под глазами, другом которых является крем тональный и пудра, что потемнее, а так всё по старому, без перемен кардинальных, только во внешности малые: челку себе сделала и цвет изменила, жаль, что душу в парикмахерской не перекрашивают, я бы зелёный выбрала и ещё страз всяких налепила, чтоб красивее было и плевать, что безвкусно и врать перестала бы, наверно, себе в первую очередь, мозготрах этот выключила бы, про «люблю-ненавижу» всякие и просто жила, без стихов своих, что в мониторе отражение имеют другое, словно двоякие.

И вновь на мгновение черным изгибом буквенным,
как птица бескрылая в заснеженный омут доверчиво,
с колечком на пальчике и лаком красно-клюквенным
писать начала, укрыв своё тело и душу застенчиво.
И бледными красками пишет по щечкам румяным
мороз, что укрывает наготу деревьев в объятья,
разлюбила она медовую зиму с запахом пряным,
поэтому больше не видит в её в утешениях счастья.
Не обвиняйте вы - грешные, её в депрессиях слезных,
её размытые в лужах слова не содержат вымысла,
пусть зачастую боится отношений серьезных
она - не другая, а просто выросла.

Можно упорствуя уложиться на обнаженной тетради в четыре строчки.
Можно поставить на бездыханное и рваное сердце дверные, с засовом замочки,
жизнь не медовую превратить в сплошные, как неба спирали кавычки,
так и не поменяв, той злосчастной, засевшей в душу повседневной привычки.
Можно уложиться в десяток, скулящих и осевших осадком на листочке – слогов.
Можно найти на тернистом, бескрайнем пути, ненавистных, но смелых врагов
и записать простым карандашом на ладони, как бываешь парой бестолков,
обнимая железные прутья безупречно одетых в серое небо, стоящих столбов.
Можно зализывать соленые, кровавые раны на теле своём, нежном – неспешно.
Можно нашептывать твоё имя себе, что со стороны выглядит слишком потешно.
Любовь разыграть на известных сценах словно драм.спектакль - успешно
и не бояться, что на мятых простынях с запахом секса мы выглядим грешно.
Можно писать до конца про наши звонкие молчания и глухие вспышки.
Можно наблюдать учащенные в исходящие из легких дыханья отдышки.
Не предавая большого значения встрече, что уложила нас на лодыжки.
Главное помнить, что утомлённые и бьющие чечетку, сердца - не ледышки.

Как пахнет Лондон,что припудрен влажным туманом?
Как пахнет эпоха конных повозок и роскоши королей?
Знаменитый Биг-Бен,что для многих стал талисманом
и множество театров с пропиткой сыгранных ролей?
Как пахнет Великобритании древнейшая загадка?
Как пахнет крепость Тауэр и самый знаменитый мост?
С пометкой Лондон в прочитанной книге - закладка
и черной печатью на обложке гордо поставлено ГОСТ.
Там сотни достопримечательностей и миллионы тайн,
он излучается таинственностью и неповторимой культурой,
домами, что имеют самый тёплый и элитный дизайн,
поэтами, художниками и творцами с тонкой натурой.
увидев небоскрёбы, Сити, святого Павла собор Кафедральный,
Центр Искусства, реку Темзе и тут точно каждый ахнет.
Определенно решив для себя, что Лондон город уникальный.
И потом обязательно расскажет мне, чем же он пахнет.

Сука-холод влажные пальцы сжимает нежные
и лопаются зрачки прозрачным серебром.
Выгорают капельки запотевшей любви небрежные,
душных небес с ледяным сердцем под ребром.
Сука-депрессия теребит предплечье остывшее
и раздвинув ноги ложится печаль на кровать.
Просоленного счастья привкус ветра застывшего,
что заставляет стихи на простынях рифмовать
Сука-привязанность затянула верёвки потуже
так, что бирюзовые вены отхаркнули кровь
и пусть голос звонкий, что умилял – простужен,
в память приходит дрожащее - сука-любовь.