значение цыганских карт. конечно, сейчас уже не так чтобы необходимо, ведь они со мной говорят и так, но просто полезно знать. если снова будет ералаш в раскладе, то, может, поможет.
«...— Я люблю тебя до самой луны, — шепнул зайчонок, и закрыл глаза.
— Надо же, как далеко... — Большой заяц положил его на постель из листьев. Сам устроился рядом, поцеловал его на ночь...
...и прошептал ему в самое ухо:
— И я люблю тебя до самой луны. До самой-самой луны... — и обратно».
- привет, я Дима из будущего. я буду любить тебя больше всех на свете, обожать и заботиться так как никто другой. но.. ты должна сделать кое что..
- что?!
- добавь меня в друзья. через пять минут ты все равно это забудешь.
- ...
- =)
вот почему я обычно пишу тебе много сообщений. мыслей и эмоций слишком много и все их не уложишь в одно сообщение. да и появляются они постепенно.
накажите меня. избейте, не знаю, что еще. наорите. дайте тяжелую работу, которую я не в силах выполнить: тащить кирпичи, катить камни вверх. все равно. я уже сожрала себя. я не хочу, чтобы меня жалели. я не заслужила. вообще ничего не заслужила. почему я не могу нормально жить? почему у меня все через задницу и я совершаю бессмысленные ошибки.
это истерика? да, наверное. скоро родители будут дома, нужно успокоиться. не могу уже. не могу. не могу. не говори, что я драматизирую. мне никогда не было так паршиво, чтобы я так ненавидела себя. нужно было думать мозгами. а у меня, похоже, их нет. вообще ничего нет. только умение ныть. дура набитая.
Я не хочу все это писать тебе, как всегда делала. Ты когда-то говорил мне, что лучше бы я писала в дневник, а ты уж... словом, прочел бы или нет - кто знает.
Плохо, больно, страшно. Я уже триста раз раскаялась и триста раз пожалела. Даже больше. И столько же раз наказала. Я не хочу без тебя. нет. не хочу.
не знаю, что сказать. это как кошмар. я хочу проснуться, а всего этого не было. я должна была быть откровенной. а теперь... простишь ли ты? я хочу быть для тебя другом и самым близким человеком, чтобы ты делился со мной. я постараюсь вернуть доверие. я не буду тебе обещать, я просто хочу стать идеальной. я была не такой как все для тебя, особенной. а теперь особенная не я. как же плохо, неправильно, невозможно. я бы себя прокляла, если бы могла. я обещала тебе, ничего с собой не делать. а мне так хочется хоть что-то сделать, чтобы не было этого чувства вины, которое не пройдет. никогда, пока ты не простишь. а может и дольше.
это ведь был бессмысленный поступок. прав ты: у меня с головой не все в порядке. я никогда тебе не лгала. а теперь так противно. надеюсь, я не наделала кучи ошибок, плохо вижу клавиатуру. ненавижу себя. мерзко на душе.
прости. я никогда не просила тебя начать все и дать мне шанс. пусть я твержу это уже в сотый раз, не меньше. я хочу искупить. и начать сначала.
потому что мы любим друг друга, хотя я боюсь, что ты не сможешь быть со мной прежним. лучше бы я умерла.
напиши мне письмо, где будет хотя б одна фраза,
хотя бы «привет, я помню тебя, пока».
я здесь. я погибаю теперь от сглаза.
мне нужен твой почерк, лучше – твоя рука.
напиши мне письмо о том, что ты счастлив очень,
что ею любим, и нет никаких здесь «но».
отвечу: «скучала». знаешь, я, между прочим,
каждый свой день – снова иду на дно.
напиши мне письмо, напиши мне хотя бы точку,
я каждое слово помню, каждое сберегу.
ведь помнишь? я обещала родить тебе дочку,
а ждать так мучительно долго – не пожелаешь врагу.
все эти ваши "умру-без-его-ресниц" -
элементарны, ватсон, как дважды два.
чувство не измеряют ни в "падать ниц",
ни в мастерстве из букв составлять слова.
это не то, когда в трубке - голос родной,
а оглушительный страх потери сети.
это - открыл в человеке второе дно,
и не просто открыл, а смог его посетить.
и не количество пущенных всуе пуль
в чей-то любимый, вроде бы как, висок,
это заплыть за самый последний буй,
лечь на сильные волны наискосок,
солнцу, не жмурясь, прямо смотреть в лицо,
гладя его по волосам лучей.
можно и золотое носить кольцо,
брак может быть бракован, а ты - ничей.
это не обещания быть твоим,
веки веков с тобою сейчас и здесь.
это когда безумно тепло двоим,
если вы друг у друга
всего лишь
есть
- Он красивый. - украдкой поглядела в сторону проходящего парня.
- С ума сошла? - шикнула на нее Магда, округлив глаза. - Не говори такого ужаса. Красивый. Да какое тебе дело?
Она схватила Анну за руку и потащила по коридору в сторону пожарной лестницы.
- С тех пор, как ты упала тут, ты не в себе прямо. Ты еще скажи, что он добрый и потому тебе хочется с ним встречаться. Чтобы все говорили, что ты замуж по любви собралась?
Анна вздрогнула. Упала с лестницы? Ну да, только это было не здесь.
- А что такого в браке по любви?
Магда снова шикнула на нее, оглядываясь, не подслушивает ли их кто.
- Да потому что хуже оскорбления просто нет. У тебя все в голове перемешалось. Порядочные девушки не выходят замуж по любви, это удел убогих. Замуж нужно только по расчету выходить.
- А как же симпатия?
- Какая симпатия? - Магда схватилась за голову. - Да зачем тебе симпатия? Хочешь, чтобы тебя заклеймили девушкой с живой душой?
Анна не нашла что на это ответить. (с)ама
Весна – пора цвітіння. Буяє трава і листя, буяють закохані серця. Сонечко все сильніше пригріває землю. Спрагла земля, ледь прокинувшись від зимового сну, очікує на першу справжню травневу грозу.
Асфальт поступово починає плавитися під колесами невеликого маршрутного таксі, що несеться центром міста, то зупиняючись біля кожної арки, то набираючи швидкість на перегонах між світлофорами. Сірі, ділові люди їдуть хто куди, ще сонні, задумливі, у кожного свої проблеми.
- Ні, не візьму. У меня уже є один «льготнік».
Голос водія розриває тишу у салоні.
- А мені байдуже на ваше «удостовєрєніє», що учасник бойових дій, теж байдуже. Чи плати, діду, чи давай виходь, не затримуй.
Дивляться люди у вікна, ніби і не про них. Аби тільки не бачити дідка у старенькому піджакові, із орденом на грудях. Опущені плечі, очі у підлогу, руки ледь тремтять...
- Виходь давай!
«Дякуємо вам за чисте небо у нас над головами! Дякуємо за перемогу!»
Тож ходіть пішки, просіть милостиню, може, коли і дамо. Може звернемо на вас погляд. Раз на рік, напередодні 9 травня. Може, напишемо пару пафосних статусів і патетично виголосимо вам подяку. А ви ходіть пішки і далі...
- Сідайте, дідусю!
Дзвінкий голос розірвав тишу. Струнка постать: молоденька ще, каблучки невисокі, джинси вузькі, тепер такі носять, а у неї тоненькі ніжки. Очі у підлогу: а би не бачити ту сльозу, що котиться щокою ветерана, аби не бачити поглядів скосих, коли впевненим кроком пройшла повз людей ген до водія і зупинилась. Витягла із кишені гроші:
- Ось, візьміть за проїзд за нього. Чи вам шкода літню людину провезти?
Заклякли пальці, в які вона тицьнула гривні. Очі в підлогу, ніхто на неї не дивиться. Аби не показати свій сором, аби не чути. Затикають вуха навушниками. Голос дідуся трохи тремтить:
- А ти, дитинко?
- А я молода. Я пішки пройдуся.
Відкрила дверцята, розвернулася і зірвала георгіївську стрічку із дзеркала заднього виду.
- Не тобі це носити! Це частина нагороди!
Гупнула дверцятами. Задріботіли каблучки по асфальту.
Сірі люди сиділи, тихі, сонні, дивилися у вікна. Аби не бачити того дідуся, аби забути ці хвилини.
Сльоза скотилася щікою. Не плакав ніколи, навіть під кулями.
я совсем не злюсь на тебя. я уже успокоилась, хотя буду, конечно, еще долго плакать. слишком много всего было. и я не стану о тебе никогда думать плохо. ты никогда так и не перейдешь в разряд "бывших". ты все равно особенный. я не знаю, захочешь ли ты когда-то снова со мной поболтать. но если что - ты знаешь, как меня найти. а контакт - что? контакт это мелочь. мы ведь живы. так что удаленные страницы - ерунда. просто живи счастливо. и не забывай: я все равно буду думать о тебе и оценивать тебя=)
Зуд в кончиках пальцев. Уже немного невыносимый, такой требовательный. Ветер в ушах. Дыхание за спиной. Напряжение струнами рвется внутри. Шероховатый песок цепляется за подошвы, кажется, что мешает бежать. Хотя может, и помогает – кто знает. Напряжение растет до предела, дышишь – будто легкие выплевываешь. Рывок, еще рывок...
Зуд в кончиках пальцев. Не знаешь, куда поставить ногу. Стертые в кровь ладони. Голова чуть кружится – воздух разреженный, потому. Ищешь уступ из последних сил. Только вниз не смотреть. Ломаешь ногти, цепляешься, чтобы не сорваться. Рывок, ну же...
Зуд в кончиках пальцев. Закрываешь ладонями перепачканное лицо. Мелькнуло... Пропало. Грунтовка подсыхает, а ты все боишься не там мазнуть. Давишь на глаза, круги перед глазами меняются на зигзаги... Мелькнуло, ну же... Кисть в краску.
Зуд в кончиках пальцев. Они совсем занемели, так сильно ты сжал руль. Скольжение нельзя остановить, визг заложил уши. Плач ребенка в коляске впереди. И глаза закрыть нельзя. Не малодушие – момент истины. Напряжение до передла – как еще кровь носом не пошла. Черные следы, тормозной путь. Как еще резина не слезла? Скрип. Скольжение. Ну давай же...
Зуд в кончиках пальцев. Нельзя спешить. На выдохе и только. Медленно оттягиваешь тетиву. Зуд, напряжение. Но – нельзя. Прищуриваешься. Выдыхаешь...
Момент истины. Затишье перед бурей. Время остановилось. Мгновение между ударами сердца. Раз... Два... Удар. Стрелки дрогнули. И...
Выдыхаешь. Вот. Вот уже. Ленточка рвется, и ты увлекаешь ее за собой. Взрыв. В тебе или на трибунах. И щелчок секундомера, как удар сердца.
Выдыхаешь. И пальцы находят спасительную руку. Подтягиваешься, сдирая колени. Под ногами туман, облака кажутся более материальными, чем горы под ногами. Печет солнце, хотя этого и не ощущаешь от пронзительного ветра, который так и норовит сдуть тебя назад. А сзади плещется установленный флаг.
Выдыхаешь. Откладываешь кисть с последним мазком. И она смотрит на тебя с полотна, и кажется, что мир изменился в эту минуту. И ты уже почти Пигмалион, а она – почти живая. Размазываешь краску по щеке.
Выдыхаешь. Выворачиваешь руль. Занесло куда сильнее, чем думал, но коляска с малышом осталась с миллиметрах слева. Резина раскалена, и едкий запах наполняет тебя без остатка. Смог. Смог.
Выдыхаешь. И тонкая линия стрелы соединяет две точки пространства. Летит, а тебе кажется, что сердце у тебя не бьется. Миг – наконечник плавно входит в черный кружок. И дрожит там, в середине. В яблочко.
Никогда не бойся, когда до триумфа только один удар сердца. Никогда не бойся.
страшно. как же это страшно прозвучало от нее. "творчество должно быть постоянно. не должно быть кризисов". а если не пройдет? а если я так и останусь недописателем? чем-то непонятным. и будут говорить "а она подавала надежды..." как же страшно. я не достигла. не дошла до вершины. почему же я не могу перебраться на следующую террасу? почему меня это мучает, почему я так стремлюсь, меня распирает, а когда пишу... ничего. "ты можешь больше. ты можешь круче". и разочарование в голосе. а я могу только улыбаться. и никому не пожалуешься. посмотрят с сочувствием, может, по плечу похлопают. а в тайне даже, может, порадуются...
а я не могу. не понимаю этого мира. не понимаю, как можно так поступать. но не я вам судья.
как же хочется... нет, не славы, со создать великий шедевр. просто написать. вылить. и чтобы получилось.
пора бросать писать дневник. я распыляюсь на мелкие, не нужные эмоции.
у меня одна главная эмоция. и все я пишу на ней. будь моей музой. пожалуйста.
Как холодно было в этот вечер! Шел снег, и сумерки сгущались. А вечер был последний в году - канун Нового года. В эту холодную и темную пору по улицам брела маленькая нищая девочка с непокрытой головой и босая. Правда, из дому она вышла обутая, но много ли было проку в огромных старых туфлях? Туфли эти прежде носила ее мать - вот какие они были большие,- и девочка потеряла их сегодня, когда бросилась бежать через дорогу, испугавшись двух карет, которые мчались во весь опор. Одной туфли она так и не нашла, другую утащил какой-то мальчишка, заявив, что из нее выйдет отличная люлька для его будущих ребят.
Вот девочка и брела теперь босиком, и ножки ее покраснели и посинели от холода. В кармане ее старенького передника лежало несколько пачек серных спичек, и одну пачку она держала в руке. За весь этот день она не продала ни одной спички, и ей не подали ни гроша. Она брела голодная и продрогшая и так измучилась, бедняжка!
Снежинки садились на ее длинные белокурые локоны, красиво рассыпавшиеся по плечам, но она, право же, и не подозревала о том, что они красивы. Изо всех окон лился свет, на улице вкусно пахло жареным гусем - ведь был канун Нового года. Вот о чем она думала!
Наконец девочка нашла уголок за выступом дома. Тут она села и съежилась, поджав под себя ножки. Но ей стало еще холоднее, а вернуться домой она не смела: ей ведь не удалось продать ни одной спички, она не выручила ни гроша, а она знала, что за это отец прибьет ее; к тому же, думала она, дома тоже холодно; они живут на чердаке, где гуляет ветер, хотя самые большие щели в стенах и заткнуты соломой и тряпками.
Ручонки ее совсем закоченели. Ах, как бы их согрел огонек маленькой спички! Если бы только она посмела вытащить спичку, чиркнуть ею о стену и погреть пальцы! Девочка робко вытянула одну спичку и... чирк! Как спичка вспыхнула, как ярко она загорелась! Девочка прикрыла ее рукой, и спичка стала гореть ровным светлым пламенем, точно крохотная свечечка.
Удивительная свечка! Девочке почудилось, будто она сидит перед большой железной печью с блестящими медными шариками и заслонками. Как славно пылает в ней огонь, каким теплом от него веет! Но что это? Девочка протянула ноги к огню, чтобы погреть их, - и вдруг... пламя погасло, печка исчезла, а в руке у девочки осталась обгорелая спичка.
Она чиркнула еще одной спичкой, спичка загорелась, засветилась, и когда ее отблеск упал на стену, стена стала прозрачной, как кисея. Девочка увидела перед собой комнату, а в пей стол, покрытый белоснежной скатертью и уставленный дорогим фарфором; на столе, распространяя чудесный аромат, стояло блюдо с жареным гусем, начиненным черносливом и яблоками! И всего чудеснее было то, что гусь вдруг спрыгнул со стола и, как был, с вилкой и ножом в спине, вперевалку заковылял по полу. Он шел прямо к бедной девочке, но... спичка погасла, и перед бедняжкой снова встала непроницаемая, холодная, сырая стена.
Девочка зажгла еще одну спичку. Теперь она сидела перед роскошной рождественской елкой. Эта елка была гораздо выше и наряднее той, которую девочка увидела в сочельник, подойдя к дому одного богатого купца и заглянув в окно. Тысячи свечей горели на ее зеленых ветках, а разноцветные картинки, какими украшают витрины магазинов, смотрели на девочку. Малютка протянула к ним руки, но... спичка погасла. Огоньки стали уходить все выше и выше и вскоре превратились в ясные звездочки. Одна из них покатилась по небу, оставив за собой длинный огненный след.
"Кто-то умер", - подумала девочка, потому что ее недавно умершая старая бабушка, которая одна во всем мире любила ее, не раз говорила ей: "Когда падет звездочка, чья-то душа отлетает к богу".
Девочка снова чиркнула о стену спичкой и, когда все вокруг осветилось, увидела в этом сиянии свою старенькую бабушку, такую тихую и просветленную, такую добрую и ласковую.
- Бабушка, - воскликнула девочка, - возьми, возьми меня к себе! Я знаю, что ты уйдешь, когда погаснет спичка, исчезнешь, как теплая печка, как вкусный жареный гусь и чудесная большая елка!
И она торопливо чиркнула всеми спичками, оставшимися в пачке, - вот как ей хотелось удержать бабушку! И спички вспыхнули так ослепительно, что стало светлее, чем днем. Бабушка при жизни никогда не была такой красивой, такой величавой. Она взяла девочку на руки, и, озаренные светом и радостью, обе они вознеслись высоко-высоко - туда, где нет ни голода, ни холода, ни страха, - они вознеслись к богу.
Морозным утром за выступом дома нашли девочку: на щечках ее играл румянец, на губах - улыбка, но она была мертва; она замерзла в последний вечер старого года. Новогоднее солнце осветило мертвое тельце девочки со спичками; она сожгла почти целую пачку.
- Девочка хотела погреться, - говорили люди. И никто не знал, какие чудеса она видела, среди какой красоты они вместе с бабушкой встретили Новогоднее Счастье.