..."НАУТИЛУСЕ", ФИЛЬМАХ "БРАТ", "БРАТ-2" И О МНОГОМ ДРУГОМ

Илья Кормильцев: Никакой революции не было!
________________________________________

Маэстро: Почему, на ваш взгляд, в 80-х годах был такой мощный расцвет рок-музыки именно в Свердловске, а не в Тюмени, скажем, или Архангальске?

Илья Кормильцев: Все очень просто: потому что Свердловск тогда искусственно поднимался до статуса региональной столицы. Поэтому в нем была необычайно большая для областного города концентрация студентов, концентрация интеллигенции. А второй фактор такой. За все годы советской власти в Екатеринбурге накопилось очень много разнообразных ссыльных, которые оседали там. Это был самый близкий к европейской части из разрешенных городов. Туда высылали тех, кто поменьше «нагрешил» – всяких архитекторов-контруктивистов, которые пол-Свердловска построили, и т.д.

М.: Свердловская рок-школа оказалась явлением уникальным, хотя музыканты были изолированы и, казалось, ничем в творческом плане не подпитывались…

И.К.: Потому и оказалась уникальной.

М.: На чем же она держалась?

И.К.: На провинциальной одержимости и, в общем-то, невежестве.

М.: А сейчас эта традиция как-то развивается?

И.К.: Нет. Эта традиция прервалась в начале 90-х, и то, что сейчас делается в Свердловске, это откровенный «закос» под то, что было раньше. Там нет ни живой среды, ни музыкальной жизни уже давно. С начала 90-х там все умерло, загасло. А тема екатеринбургской рок-традиции сейчас активно эксплуатируется, потому что школа-то была знатная, она оставила свой след. Понятно, что в этом есть коммерческий потенциал, и поэтому есть ряд свердловских граждан на высоких постах, которых искусственно вытягивают всяких Чичериных и «Смысловые галлюцинации»…

М.: Музыка в последнее время становится все более коммерческой, «форматы» и прочие стандарты все более подменяют живое содержание и творческую оригинальность. На ваш взгляд, способны ли эту ситуацию изменить молодые музыканты из провинции, которые меньше связаны с этой системой шоу-бизнеса?

И.К.: Они не связаны меньше – они на нее уповают. И никто не может, не хочет, не пытается быть реальной альтернативой. Им говорят, что нужен такой-то формат, и музыканты реагируют на это так: «А чего вам нужно? Мы так и сделаем». Такая культурная ситуация во всей стране. Если раньше Гоголь писал о «русской Тройке», которая куда-то там мчится, то сейчас это пьяный мужик в разодранной тельнике, который куда-то бредет по разбитой улице.

М.: Известно, что вы писали тексты для нескольких свердловских групп: «Урфин Джюс», «Настя», «Наутилус». Часто ли случались творческие разногласия?

И.К.: За 20 лет бывало по-разному. С Пантыкиным, особеннно с Белкиным мы спорили, ссорились намного больше, чем со Славой.

М.: Бутусов по натуре – менее конфликтный человек?

И.К.: Дело в том, что мы психологически друг друга всегда хорошо понимали и всегда решили вопросы английскими методами. Если я отдаю ему стихи, какие нравятся – на те он пишет, а на те, которые не нравятся, - не пишет, и я у него не спрашиваю: почему? Если он приносит потом какие-то песни, то я ставлю, там, крестики, когда работаем над альбомам: что вот это пойдет, а это не пойдет. Это очень хороший способ для сотрудничества на самом деле. Все равно всегда находилось достаточное количество произведений. Которые устраивали обе стороны. А тратить свои духовные силы, на то, чтобы бороться за свой «гениальный опус»… Мы воспитывались в другой среде.

М.: Насколько значим был для вас период сотрудничества с «Наутилусом»? Не ностальгируете по этому времени?

И.К.: Я вообще не ностальгирую. «Наутилус» прожил несколько дольше, чем это было нужно. Но это не его вина. Был в целом в стране период такой переходный, когда многие вещи, которые должны были завершиться логично и перейти на следующий этап, жили мучительно долго. Поэтому зависала какая-то музыка на долгие годы, задавив собой последующее поколение – их младших братьев.

М.: Какой из периодов существования «Наутилуса» был для вас наиболее интересным?

И.К.: Самым интересным был последний год. Проведенный в Великобритании.

М.: Почему?

И.К.: Это трудно объяснить. Буквально за несколько недель мы выяснили, что все предыдущие 12 лет занимались полной глупостью. (Смеется.) Это всегда человека очень восхищает, раскрепощает как-то и поднимает по жизни – такая самокритика, тотальная. Просто кто-то выдерживает, а у кого-то сдает нервная система.

М.: И к чему это привело?

И.К.: Группа распалась (Смеется еще задорнее). В принципе, это должно было произойти гораздо раньше. Мешала неинформированность и подверженность общим иллюзиям и мифологемам.

М.: А какие были иллюзии у «Наутилуса»?

И.К.: Те же, которыми жили все. Знаете, если очень долго нюхать самого себя, то наступает период аутоэротизма, когда начинаешь от собственного запаха кончать. В общем-то, русскому року это всегда было присуще. И особенно стало присуще, когда стали нормальные деньги получать, жить якобы Читать далее...

--------------------------------------------------------------------------------

Вопрос :
Интересно было бы узнать Ваше личное мнение о романе Ника Кейва "И узре ослица ангела Божьего", который Вы переводили.

Автор :
Светка

Ответ :
Мне очень нравится эта книга, иначе бы я за нее не взялся. Я считаю, что в странах английского языка этот роман остался несколько недооцененным, поскольку не лежит в русле ни одной модной школы.


--------------------------------------------------------------------------------
Вопрос :
Илья, видишь ли ты перспективу нового левого культурного (литература, музыка, публицистика) прорыва в нашей стране? Есть ли шанс для левой интеллигенции обрести существенное влияние на общественное мнение?

Автор :


Ответ :
Я думаю, что шанс для прорыва всегда есть, хотя само слова "левое" сейчас известный анахронизм. Скорее можно говорить о "постгуманистическом" прорыве, поскольку речь идет о союзе сил, не разделяющих либерально-гуманистический проект. Этот прорыв неизбежен, потому что противник считает себя всесильным и, соответственно, обречен совершать грубейшие ошибки.


--------------------------------------------------------------------------------
Вопрос :
Вспоминая тебя в бытность пребывания в ИЭХ, ИХ УНЦ, убеждаюсь, что постарел ты только внешне. Это радует.

Автор :
Бобров Максим

Ответ :
Спасибо.


--------------------------------------------------------------------------------
Вопрос :
Почему поэты в России так плохо кончают?

Автор :
Максим,29 лет

Ответ :
Люди вообще все плохо кончают, не только поэты. Поэты просто успевают об этом спеть.


--------------------------------------------------------------------------------
Вопрос :
Когда Вы переводите с русского на другой язык, что для Вас более важнее: ритм, рифма, суть (мысль) того, что заложено в стихотворении? Может ли перевод быть белым стихом?

Что бы Вы ответили человеку, который сказал бы Вам, что "твои стихи слишком откровенные, так нельзя..."?

Когда Вы переводите кого-то, спрашиваете ли Вы разрешения у автора? А если его уже давно нет в живых? О легальности переводов, пожалуйста, поподробнее...

Автор :
"Что в имени тебе моём?"

Ответ :
1) Я не умею переводить стихи вообще и почти никогда за это не берусь 2) А что ему можно ответить? 3) Естественно. Без этого перевод просто не удастся опубликовать. У покойников, разумеется, спросить не удается, но у покойников есть литагенты...


--------------------------------------------------------------------------------
Вопрос :
Мне кажется трэш это всё и муть - вся эта макулатура для тинейджеров "Аллах любит Америку" или не любит. Для меня это пахнет обычным маркетингом - издание таких книг. В этом нет ничего плохого, но тут больше зарабатывания денег чем культуры: книжный рынок гораздо динамичнее и интереснее чем рынок звукозаписи и "форматы" в нем не менее жёсткие чем на музыкальных радиостанциях. Вы решили разрабатывать "формат" молодежной радикальной прозы: этакое модное чтиво для студентов и маргиналов. Там тоже есть свои "чёсовые" брэнды: Сорокин, Мураками, Коэльо - тиражи от продажи их книг больше тиражей продажи альбомов "Танцев минус" (итить их богу душу), а по качеству - такая же пена.

То есть я хочу сказать, что лично для меня лучше перечитать еще раз какой-нибудь рассказ Довлатова, чем читать новую книгу Харуками Мураками с идиотской картинкой на обложке. Что характерно: оформляются книги этого "формата" примерно как упаковки чипсов или сухариков для пива: так же уродливо и броско. Конечно, когда ты молод то на тебя могут произвести впечатление определенные вещи: Trainspotting или "Это я, Эдичка" производят впечатление, но по прошествии некоторого количества времени ты начинаешь понимать, что это была просто фигня и не более того.

В общем с возрастом тяготеешь к каким-то более настоящим вещам, а то что сейчас происходит в мире книг напоминает нынешний пивной бум: огромное количество марок и сортов, постоянно меняются этикетки и появляются новые названия: батареи пыльных бутылок и банок стоят в теплых киосках, а хороших сортов как был темный гиннес так он и остался, то же самое и с книгами.

Автор :
Юрий

Ответ :
Ну почему именно Довлатов? Мне вот, например, Гомер очень нравится. На хрена все остальные книги после Гомера? :)


--------------------------------------------------------------------------------
Вопрос :
Я пишу стихи. Мне бы хотелось бы кому-нибудь их показать, услышать мнение знающего человека. Так же пробую сочинять на английском :-) Но пока на моем опыте только одно такое стихотворение. Пробовала переводить на английский свои стихи. Можно ли с Вами как-то связаться (может по электронной почте). Очень бы хотелось показать Вам свои творения.

(P. S. только к сожалению, с 4 по 17 августа меня в городе не будет)

Автор :
Катя М.

Ответ :
nautilus@cityline.ru


--------------------------------------------------------------------------------
Вопрос Читать далее...

Ирвин Уэлш — очень модный писатель. Для писателя это в равной степени привлекательно и опасно, поскольку влечет за собой неизбежное обвинение в конъюнктурности — особенно если он сам подыгрывает своему статусу живой легенды. А Ирвин Уэлш подыгрывает — и еще как!

В мире, где каждый шаг творческой личности, добившейся успеха, попадает под неусыпное око масс-медиа, анонимность и конспирация — парадоксальный, но беспроигрышный способ привлечь к себе внимание. Уэлш, очевидно, рано это понял и сделал так, чтобы мы знали о нем по возможности меньше. Лишь недавно пронырливым журналистам удалось восстановить кое-какие детали его жизненного пути — официальные же биографические справки ограничиваются констатацией простого факта: “В настоящее время проживает в Амстердаме”.

Ирвин Уэлш родился в 1958 году в пригороде Эдинбурга Мьюирхаузе — там, где разыгрывается действие его самого известного произведения, романа “Трейнспоттинг” (“Trainspotting”, 1993). Посещал колледж, где учился менеджменту в строительстве, после чего работал в муниципальных строительных фирмах все того же Мьюирхауза. В начале 90-х переехал в Амстердам и полностью посвятил себя литературной деятельности.
Попытки выяснить, как и когда жизненный путь заурядного клерка пересекся с пестрым миром его героев — безработных, наркоманов, футбольных хулиганов и прочих маргиналов, — так и остались попытками; с фигуры писателя не удалось сорвать покрова тайны и мистификации, им же самим и созданного. Даже фотографии Уэлша не были доступны до тех пор, пока он не поддался на заманчивое предложение сыграть торговца наркотиками Мики Форрестера в экранизации романа “Трейнспоттинг”; визуальная конспирация после этого, естественно, потеряла всякий смысл.

Литературная карьера Уэлша выстраивалась внешне так же бессобытийно и гладко. В бестселлеры пробивается как сборник его ранних рассказов “Эсид хаус” (“The Acid House”, 1994), так и второй роман — “Аист Марабу из кошмаров” (“Marabou Stork Nightmares”, 1995). “Трейнспоттинг” становится хитом по обе стороны океана, причем в Великобритании роман быстро обретает сценическую жизнь (постановки в Эдинбурге и Глазго, а затем и на лондонских подмостках) а блестящая экранизация довершает успех. Читательское внимание к Уэлшу не ослабевает и с выходом его последней книги — “Экстази” (“Ecstasy”, 1996).
Ирвина Уэлша можно уверенно назвать подлинной культовой фигурой 90-х. Сложнее ответить на вопрос, почему он ей стал. Только ли “жареное” содержание большинства его книг, с экстремальными по социальным (и психическим) характеристикам героями, тому причиной? Только ли обилие ненормативной лексики (впрочем, всего лишь адекватно воспроизводящей языковую норму персонажей), описаний (кстати, довольно сдержанные) наркотических “трипов” и секса (опять-таки в тональности комической, на грани фарса)? Книги Уэлша, кроме того, весьма непросты в языковом отношении — ведь все они написаны фактически на двух языках: авторская речь — на вполне качественном литературном английском, а речь персонажей — на эдинбургском диалекте. Для жителей Соединенного Королевства диалект этот — благодаря анекдотам, спектаклям и телепостановкам — такой же родной и знакомый, как одесский жаргон или блатная феня для нас; а вот для американских читателей издание романа “Трейнспоттинг” пришлось даже снабжать специальным словарем.

Конечно, говор “лоулендеров” — усилиями прежде всего таких писателей, как Джеймс Келман и Аласдер Грей, — уже обрел в английской литературе права гражданства. Но Ирвин Уэлш идет дальше — он превращает язык своего детства в средство создания фантастического мира, выходящего далеко за пределы окрестностей Эдинбурга, и маркирует им территорию, не просто ограниченную рамками определенного региона, но лежащую вообще за пределами буржуазной нормы. Язык у Уэлша порой важнее содержания текста (что, увы, чудовищно осложняет работу переводчиков).

Если мир, причем не только англоязычный, так откликнулся на явление Ирвина Уэлша, то, возможно, он принес миру некое новое послание? Уэлша, наряду с такими писателями, как Джефф Нун или Гэвин Хилл, стали называть певцом “химического поколения”. Следовало бы разобраться, что это за поколение и насколько оно химическое. Если видеть в этом термине сугубо полицейское указание на злоупотребление наркотиками, то мы продвинемся недалеко. В этом отношении поколение, скажем, битников, с монументальными фигурами заядлого героиниста Берроуза и законченного алкоголика Керуака, — ничуть не менее химическое; что уж говорить о поколении хиппи, где перечень подобных (говоря языком субкультуры, “по жизни удолбанных”) персонажей занял бы целую журнальную страницу?

Показательно, что новые корифеи молодежной культуры постоянно исповедуются в любви к битникам и ненависти к хиппи; возможно, именно в этих симпатиях и антипатиях следует искать ключ к ответу на вопрос о специфике нового поколения. Ведь изменение сознания (путем ли химического воздействия или принятия нового мироощущения — неважно, эстетического или Читать далее...

О Вячеславе Бутусове:
"Тогда начинался самый жуткий период в его жизни, пять или шесть лет ужаса. Он не бывал на репетициях, репетиции шли без него. Спал по восемнадцать часов в сутки, мучился, суицидировал и прочее... С после "Разлуки" и до 91-го где-то года. У него были очень обострённные, незащищённые реакции. Слава - идеалист большой по отношению к людям, так воспитан. Для него истинное лицо человека всегда открывалось с большой травмой. И о женщинах он как-то уж совсем хорошо тогда думал. Слава очевидно никогда всерьёз не мечтал переустроить сей мир, а больше ориентировался на поиски в нём какой-то ниши, необитаемого острова или с друзьями, или с близкими людьми, любимой женщиной. С которыми всего окружающего просто не будет".

"Что касается Славы, у него определённых взглядов не было и нет. В том смысле, что вообще нет. Можно по-разному это оценивать, но для меня он скорее святой, чем гидроцефал".

"У Бутусова сложились удивительно тёплые отношения с ребятами из "Аквариума". Запись продвигалась на редкость удачно, и в студии даже начали вестись разговоры о том,чтобы в таком составе(Бутусов-Сакмаров-Зубарев-Рацен плюс кто-нибудь ещё) ездить на гастроли. Узнав об этом Гребенщиков сказал музыкантам, что они делают большую глупость. Это, мол, означает не просто сменить женщину, а поменяться ею с другом. Бутусов, увидев, что БГ начал высказывать недовольство, тут же отошёл в сторону. К Гребенщикову он относился с почти священным трепетом".

О работе над "Титаником на Фонтанке":
"За последние три года стало очевидно, что гитарную музыку наш народ понимать либо не может, либо не хочет. Поэтому настал момент дать ему несколько ностальгических воспоминаний о 1988 годе. Аранжировки "Титаника должны были быть узнаваемыми и запоминающимися".

О работе над альбомом "Крылья":
Идея построения записи была в её неподотчётности. Музыканты вместе с набросками песен получали полную свободу действий. У них было достаточно времени, чтобы подумать над своими партиями, они работали без постороннего воздействия, как это случалось прежде в ситуациях с Самойловым или Белкиным. Нам хотелось исследовать резервы и пределы возможностей каждого и группы в целом, чтобы понять на будущее, есть ли необходимость специально приглашать на запись каких-либо посторонних музыкантов".

"Как это часто бывает с затянутыми альбомами, с выпуском "Крыльев" мы опоздали. "Крылья" давались очень тяжело - как никакой другой альбом. Честно говоря, материал "Крыльев" достаточно достоверно отображал тогдашнее полуистерическое состояние - и Славино, и моё".

О презентации "Крыльев":
Мы ошибочно поддались инерции, заставлявшей до этого все наши группы проводить презентации в Москве и открывать с них тур. Эта традиция была создана попсовиками, у которых фонограма звучит совершенно одинаково на первом концерте и на тридцатом, в Перми и в Москве. Мы наконец-то поняли, что не должны оглядываться на этих людей и можем позволить себе идти своим путём. И ничего страшного после этого не произойдёт - ни разорения, ни голода, ни варёного риса с уксусом".

О журналистах:
"Сегодня наши журналисты чувствуют себя особенно хорошо, только кого-то похоронив, поплясав на его могиле и пописав на неё. Без этого они считают себя как бы несостоявшимися. Большая часть их не верит ни во что, кроме денег, да и в те не особенно верит".

О житье в Чехии:
"Там я писал стихи, чувствуя, как с меня сходит весь негатив, приобретённый в Москве за последние три года. У меня появилась уверенность в собственных силах, необходимая жёсткость, образность мышления. Я посетил в Праге кучу рок-концертов и постепенно начал "отмокать". Вернувшись домой, я почувствовал себя как заколдованный и впервые поверил, что никакая сила здесь не сможет меня сокрушить. Впервые за много лет мне всё стало по х*й..."

Перед "Яблокитаем":
" За подобную смену пристрастий огромную благодарность следует сказать группе "Аквариум" и тому культурному посланию, которое она несёт в себе и своих музыкантах, по ряду субъективных и объективных причин не всегда находящих отражение в творчестве самой группы. Традиции духовного наследия 1960-х и 1970-х годов, сохраняемые многими членами этого коллектива, в каком-то смысле являются значительно большим достижением, чем та музыка, которую они в последнее время играют".

liveargentum.livejournal.com/200016.html

Илья Кормильцев | 24.12.2004

http://www.pokep.de/305
Прослушивание интервью в режиме он-лайн.

Мы отрекаемся от идеологии либерализма, ибо она
неспособна наполнить нашу жизнь смыслом, указать нам путь к мирному сосуществованию индивида с себе подобными в обществе,
заслуживающем называться человеческим;
Впрочем, она таких задач и не ставит – ее цели
совсем иные.

Мы отрекаемся от идеологии либерализма во имя энциклики
Льва XIII – той, где о социальной миссии Евангелия – руководствуясь
теми же мотивами, по которым библейские пророки
проклинали Иерусалим и призывали погибель
на его голову;
И пал Иерусалим и чтобы восстать из праха ему потребуется
не менее четырех тысячелетий.

Доказано и не подлежит сомнению: любое человеческое деяние
все в большей и большей степени оценивается, исходя из
чисто экономических критериев,
из чисто количественных показателей,
которые можно внести в базы данных.
Это неприемлемо для нас и мы будем бороться за то, чтобы взять
экономику под контроль и подчинить ее иным
критериям, которые я не побоюсь назвать моральными.

Ибо когда увольняют три тысячи человек, и я слышу при этом
болтовню о социальной цене реформ, меня охватывает
бешеное желание задушить собственными руками
пяток-другой аудиторов –
По мне так это и будет настоящей реформой,
практическим оздоровительным мероприятием,
которое пойдет всем на пользу.

«Доверяйте частной инициативе!» – талдычат они
на каждом углу, словно заведенные, словно старинные
механические будильники, однообразный лязг которых
приводит нас в состояние изматывающей и однозначной бессонницы.
На это мне нечего им сказать, кроме того, что
по своему опыту, удручающем часто повторяющемуся,
я знаю:
Частное лицо (я имею в виду, разумеется, человеческого индивида)
– это, как правило, животное, иногда жестокое, иногда
жалкое,
Доверять инициативе которого можно лишь в том случае, если
она удерживается и направляется жесткими
рамками непререкаемых моральных принципов,
что совершенно недопустимо.

С точки зрения либерализма, разумеется.

в период
борьбы с длинными волосами
в школе
где я учился
директриса
выставляла у входа
патруль
из числа сознательных комсомольцев
вооруженных ножницами

комсомольцы
отлавливали волосатиков
и отсекали им локоны
с одной стороны головы
после чего
жертва
была вынуждена
бежать в парикмахерскую
и стричься
под уставной полубокс

я тоже был волосатиком

лязг холодных ножниц

я до сих пор слышу его
у себя над ухом
днем и ночью
чувствую
прикосновение холодного металла
к коже
вскакиваю с криком
в середине ночи

включаю телевизор
и слышу металлический лязг
читаю иную статью в газете
и прикрываю рукой
ухо

люди с ножницами
любители символической кастрации
завистливые импотенты
хозяева трусливых маленьких гильотин

вам не хватило смелости
сразу отрезать мне голову

рано или поздно
наступит время
расплаты за педагогические ошибки

Однажды Бог подумал: «Почему бы Мне не завести аккаунт в Живом Журнале?»
«В конце-то концов (так думал Бог) это вполне современный
способ общения с людьми – ничем не хуже огненного столпа или горящего куста (кстати, отличная идея для Моего юзерпика!)»

Первые же посты нового юзера привлекли внимание ЖЖ-сообщества. «Прикольный виртуал!» – писали друг другу ЖЖ-исты. Очень быстро Бог стал сначала тысячником, а потом и пятитысячником. Он отвечал на вопросы, отзывался на молитвы, вступал в полемику и даже не банил нахалов, писавших под Его откровениями о Страшном Суде и будущем Вселенной «ниасилил» , «боян», «афтар, выпей йаду!» и «учи матчасть!» Он, невзирая на Свое всеведение, каждое утро запоем читал френдленту, как-то даже позабыл за этим делом вовремя вывести солнце из-за горизонта.

Однажды утром он с большим удивлением обнаружил в своей почте письмо из Abuse Team. «Дорогой друг, – писала Abuse Team, – на Вашей странице систематически публикуются материалы оскорбительные для морали, нарушающие приватность других пользователей, возбуждающие расовую и религиозную рознь, гомофобию и классовую вражду». Сначала Бог возмутился, затем на мгновение задумался о том, не перенести ли аккаунт к Мише Вербицкому, потом решил не сдаваться. Написал пост, в котором призвал всех людей доброй воли выступить на Его защиту.

Ничего не помогло – через три дня аккаунт Бога был удален с сервера. (Позже выяснилось, что настучала в эбьюз-тим группа атеистов и фундаменталистов, сколоченная каким-то то ли satana, то ли shaitan. Поговаривали, что под этим именем в реале обретался Папа Римский или Патриарх или они оба вместе).

Та ночь на планете Земля была страшной. Несколько ураганов сформировались на севере Карибского моря и, сметая все на своем пути, обрушились на побережье Флориды. Пара крупных метеоритов вонзились в пегматитовый щит Скандинавии. В Лондоне вспыхнуло Вестминстерское аббатство.

Ближе к утру Бог несколько успокоился. В конце концов, он сам сотворил этих существ из малой капли и знал, чего они стоят. Он посмотрел вниз, на Землю. В свете утренних лучей его творение было прекрасным. Где-то в диких горах мальчик пас коз. Он только что совершил фаджр, как учил отец, а теперь чистил АКМ. Автомат был памятью об отце, который стал («ИншаАлла», – приговаривал мальчик перед тем, как подумать это) шахидом два года назад. Мальчик ничего не знал про Живой Журнал, и это тоже было прекрасно.

«Джабраил!» – подумал Бог. Архангел возник по Его велению, неизбывно прекрасный. Радуясь умению отчасти угадывать мысли Единого, он спросил:
– Уничтожить Портленд?
– Да нет, – ответил Бог, – это их не спасет. Скажи, как давно в последний раз ты воплощался в пылающий куст?

Слушать этот музыкальный файл

И.Кормильцев и О.Сакмаров "Химический ангел"

Черный ангел заплакал от обиды в раю
Небо черное в море уронило слезу
И застыло черным камнем амулетом беды
Амулетом черной мести, черным знаком судьбы

я ношу судьбу на черном шнурке
я судьбу сжимаю словно птицу в руке
и казалось бы чего там только пальцы разжать
но судьба подобно тени от нее не сбежать

черный ангел все кружиться
надо мною мое наказанье
черный ангел все кружиться
надо мною мое наказанье
мой талисман

все длиннее дорога, все короче шаги
в небе черная птица замыкает круги
под защитой этих крыльев будь спокоен как Бог
но покой хуже пытки, если ты одинок

черный ангел все кружиться
надо мною мое наказанье
черный ангел все кружиться
надо мною мое наказанье
мой талисман

У Левушки М. было много различной мебели. И даже стулья от Филиппа Старка. Ну не совсем, конечно, от Филиппа Старка, а по мотивам, но все же. Но больше всей этой мебели Левушка М. любил старый проперженный диванчик.
Когда Левушка М. купил новую квартиру в дорогом элитном доме на гонорары от статей в газете «Эрекция» и книги, вышедшей в издательстве «Еврожопа», он первым делом, невзирая на протесты жены, перетащил в новую квартиру диванчик.
Дело в том, что диванчик обладал чудесным, известным одному Левушке М., качеством. Как у любого потомственного интеллигента у Левушки М. была совесть. И эта совесть страдала, не в силах примириться с обстоятельствами, которые в России традиционно были для совести какими-то неудобными. Но вот если сесть на диванчик и начать тихонько попукивать, совесть моментально применялась к обстоятельствам, и тут же в порыве невыразимого счастья начинала что-нибудь строчить о властной вертикали или евразийской империи. За это ей (то есть не ей, а Левушке М., конечно) хорошо платили.
Диванчик старшему сыну завещал на смертном одре Аркадий М., известный советский публицист эпохи застоя. В душе Аркадий М. был, разумеется, либералом и даже немного диссидентом, но попукивание на диване всегда помогало ему совмещать это с написанием очерков о строительстве Байкало-Амурской магистрали и разоблачением кошмаров буржуазного Парижа.
До этого диванчик принадлежал Левушкиному дедушке, лауреату Сталинской премии, который перед каждым намечающимся арестом исправно насыщал ватно-пружинные внутренности этого шедевра мягкой мебели кишечными газами и оставался на свободе.
Ну а первым владельцем диванчика был, разумеется, прародитель семейства, либеральный адвокат Соломон М., которому диванчик исправно помогал примирять нежную адвокатскую совесть с ужасами царского режима перед написанием очередной верноподданнической статьи в слегка черносотенную, но очень щедрую газету.
Когда Москва озарилась пламенем пожаров и в Левушкину квартиру, несмотря на обходившуюся жильцам элитного дома в копеечку охрану, ворвались неразговорчивые юнцы с бритыми черепами, Левушка не бросился спасать стулья работы поддельного Филиппа Старка. Он даже не бросился спасать жену, которую двое юнцов завалили на стол и насиловали сразу двумя бейсбольными битами, тем более, что жене, судя по всему, это нравилось. Он кинулся к диванчику и закрыл его своим рыхлым, изнеженным телом.
Предводитель отряда ловко пнул Левушку М. тяжелым берцем в висок, а когда тело сползло на пол, распорядился, обращаясь к своему лейтенанту:
– Вань, проверь диван, похоже, у жиденка там лавэ спрятано.
Иван, вытащив из-за голенища высокого шнурованного ботинка нож, распорол обивку. Комнату заполнила невообразимая вековая вонь. Несколько бойцов тут же стошнило, и неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы один из штурмовиков не выбил бы стеклопакет тяжелой хрустальной пепельницей от Swarowski.
– Мда, – высказался атаман, как только справился с приступами рвоты. – Кто там сказал, что интеллигенция – это говно нации? Ленин? Умный был мужик, хотя за Троцкого он, сука, все равно в ответе.

Илья Валерьевич Кормильцев - человек многогранный: по образованию химик, автор текстов группы "Наутилус Помпилиус", музыкант, музыкальный и литературныйкритик, переводчик (недавно вышли книги Ника Кейва и Ежи Касинского в переводе Кормильцева).


- Какой Вам видится ситуация в современнойотечественной музыке?


- Современная легкая отечественная музыка переживает этап, который начался после финансового кризиса 1998-го. Он кардинально отличается от предыдущего - в первую очередь тем, что происходит реальное включение нашего музыкального бизнеса в мировую систему музыкального бизнеса. Этот процесс идет очень противоречиво и зигзагообразно, сопровождается, как попытками стандартизироваться под принятые сейчас в массовой культуре образцы, так и попытками обособиться в сугубо национальных рамках.





- На Ваш взгляд, этот процесс случайно совпал с финансовым кризисом или нет?


- Нет, это произошло не случайно. Кризис стал переломным моментом, после которого жить по-старому стало невозможно. Разорились многие фирмы, - не только в музыкальном бизнесе, - созданные на первоначальном этапе приватизации социалистического хозяйства, на странных деньгах, со странными намерениями, функционирующие по непохожему ни на что образцу, который сочетал новые моменты с архаичными, унаследованными от советской развлекательной музыки (в смысле организации и подхода).


Кризис подействовал как инсулиновая терапияна все стороны общественной жизни. Этот процесс происходит на таком этапе существования мировой массовой культуры, когда она находится в глубоком кризисе. Россия, как всегда, готова интегрироваться в какие-то глобальные процессы в тот момент, когда эти процессы находится на стадии глубокого загнивания. Когда у продукта срок годности просрочен, мы на него и наваливаемся. К тому моменту, когда советская культура была готова к интеграции с мировой, она во многом стала напоминать советскую массовую культуру.Такой парадокс. Поэтому процесс интеграции идет сравнительно легко, во всяком случае, намного легче, чем 10 лет назад. 10 лет назад Алсу не могла попасть на "Евровидение" не потому, что у нас не было Алсу или мы были не готовы, просто пропасть между творческими ментальностями была больше. Сейчас этой пропасти нет, на мой взгляд, ее преодолели путем сближения с обеих сторон.


Нам сейчас легче интегрироваться не только потому, что мы сталиболее цивилизованными и современными, но и потому что они, условно говоря, стали менее цивилизованными. Я не удивлюсь, если скоро кто-то типа Крутого, только посвежее и помоложе, будет играть концерты в "Madison Square Garden" и на них будут ходить не только русская эмиграция. Сейчас выясняется, что у всей мировой попсы одинаковая идеология. Бодрийяр, Фуко и жена его Фукуяма правят миром. До поры до времени.



- Что Вам нравится в отечественной музыке?


- В настоящий момент в отечественной музыке мне нравится очень мало. Время от времени появляются интересные, но малоизвестные композиции и группы, которые приносят демонстрационки, записи. Из тех, кто постоянно присутствует в эфире, мне никто не нравится. Они никакие - такие ватные бармалеи, в них, условно говоря, ничего нет.



- Есть сейчас на эстраде не "ватные бармалеи"?



- За последнее время появилась единственная фигура крупного масштаба - это Дельфин. Он - личность, в нем есть энергия. Личность сообщает информацию, а не ретранслирует ее.


- Какую музыку Вы слушаете в свободное время?


- Мне трудно ответить на этот вопрос. Слушаю самую разнообразную, и не только ту, которая мне нравится. Потому что это, к сожалению, моя работа.


- Вас не раздражает большое количество музыки, которая, тем более, в основном Вам неинтересна?



- Нет. Для меня это естественно слушать музыку с утра до вечера.


- Как Вы, человек с химическим образованием, попали в музыкальную среду?


- В 80-е годы, молодой человек, который не интересовался рок-н-роллом, не мог называть себя продвинутым. Другой вопрос - почему я задержался. Думаю, только потому, что музыка стала для меня средством заработка и общественной жизни. Я имею в виду группу "Наутилус Помпилиус". Так как музыка привела меня к реальным успехам, я в ней и задержался. В тот период много людей интриговало с музыкой: собирали пластинки, играли в группах, писали песни. Большинство из них сейчас занимаются другим только потому, что они не стали известными в музыкальной сфере, и у них не было повода превращать хобби в профессию. Не знаю, насколько случаен мой альянс с музыкой, но альянс с советским рок-н-роллом достаточно случаен, так как никогда не совпадал с основным направлением моих интересов.



- Вы считаете, что увлечение музыкой стало Вашей профессией?


- Оно стало одним из моих источников дохода, одной из моих профессий только потому, что я прозанимался той же самой группой "Наутилус Помпилиус" значительно больше времени, чем стоило бы. Но это - не моя вина. 5-7 лет выпало на переходный период и те процессы, Читать далее...

1

Вот как описывал самого себя (слегка прикрывшись для приличия масками героев) итальянский поэт, прозаик и драматург Габриеле Д’Аннунцио (1863— 1938):

Достигнув осуществления в своей личности тесного слияния искусства и жизни, он открыл на дне своей души источник неиссякаемой гармонии. Он достиг способности беспрерывно поддерживать в своем уме таинственное состояние, рождающее произведение красоты, и мгновенно преображать в идеальные образы мимолетные впечатления своей богатой жизни.

Обладая необычайным даром слова, он умел мгновенно передавать самые неуловимые оттенки ощущений с такой рельефностью и точностью, что иногда только что выраженные им мысли, теряя свою субъективность благодаря удивительному свойству стиля, казались уже не принадлежащими ему... Все слушавшие его в первый раз испытывали двойственное впечатление — восторга и отвращения... (“Пламя”).

Яркая и незаурядная фигура Д’Аннунцио в конце прошлого и начале нынешнего века сияла звездой первой величины на интеллектуальном небосклоне Европы. Его романами зачитывалась культурная элита (в том числе и русская), пьесы его не сходили с театральных подмостков, и трудно найти писателя той эпохи, на которого эстетика и поэтика Д’Аннунцио не оказали влияния.

В период между двумя мировыми войнами значение Д’Аннунцио начинает убывать (хотя остается еще достаточно сильным для того, чтобы итальянские футуристы, с трудом скрывая раздражение, озаглавили один из своих манифестов “Боги умирают, а Д’Аннунцио все еще жив”), а после падения фашизма почти и сходит на нет.

Однако в последнее время об Il Poeta (именно так, с большой буквы и с определенным артиклем именовали его в расцвете славы — честь, которую до того оказывали в итальянской культуре исключительно Данте) снова пишутся статьи и монографии. И дело здесь не столько в художественных достоинствах его творчества, которое во многом принадлежит своему времени, сколько в человеческой его судьбе, в прожитой поэтом активной и насыщенной жизни неугомонного новатора, донжуана, скандалиста, солдата и авантюриста. В этой жизни отразилась суматошная эпоха, породившая век, с которым мы вот-вот навсегда расстанемся.

Не будет преувеличением сказать даже, что это была не одна, а целых три жизни — так богаты событиями были прожитые поэтом долгие семьдесят пять лет.


2

Отец Габриеле Д’Аннунцио происходил из богатой и родовитой семьи Рапаньетта-Д’Аннунцио, которая жила в одном из самых провинциальных уголков тогдашней Италии — городе Пескара в Абруццах. Древний этот город, основанный еще в античности, за свою историю не раз переходил из рук в руки. Каждая смена власти сопровождалась кровопролитием, поскольку абруццезцы отличались упрямым и своевольным характером и воинственным нравом. Крестьяне и моряки, они были набожны и суеверны, памятливы на родовую месть, для которой бурная история края давала немало поводов. Волны различных культур, прокатившиеся по этой земле, оставили на ней обильный слой преданий и легенд, в которых языческое причудливо смешалось с христианским, латинское — с германским.

Но ко времени рождения Д’Аннунцио все эти бури были далеко позади и город мирно спал на задворках только что объединившейся Италии. Прошлое сохранилось только в устном фольклоре да давало о себе знать внезапными вспышками вражды между родами и общинами — такими, как древнее соперничество Пескары и стоявшего на другом берегу реки Кастелламаре. В дни церковных праздников горожане со статуей своего святого покровителя направлялись к мосту через реку, где их уже поджидали жители города-соперника с палками и камнями в руках.

(Интересно, что именно Д’Аннунцио почти спустя полвека одержал окончательную победу над кастелламарцами, упросив Муссолини упразднить ненавистный город и сделать его районом родной Пескары.)

В этом заповеднике средневековья, каким была тогда — а в некоторой степени осталась и по сей день — Южная Италия, и появился на свет поэт.

Позже, создавая себе романтизированную биографию в духе то ли Светониевой “Жизни двенадцати цезарей”, то ли новелл о знаменитых авантюристах Возрождения, Д’Аннунцио утверждал, что событие это произошло на борту бригантины “Ирена” во время шторма. Но на самом деле появился на свет он при вполне прозаичных обстоятельствах — на суше, в родительском доме.

Социальные барьеры для южных людей не менее существенны, чем для северных, но на юге они часто не имеют столь зримого выражения. Поэтому детство Д’Аннунцио было детством обычного средиземноморского мальчика — ярким, вольным, богатым впечатлениями от общения с самыми разномастными представителями рода человеческого. Родственники и друзья семьи — люди, как правило, не бедные и знатные — не исчерпывали круг знакомств юного Габриеле. Никто не препятствовал ему водиться и с уличным людом — старым нищим Паскио, бывшим моряком и даже пиратом, или живописным городским сумасшедшим по прозвищу Цинциннат. Было еще много других, не менее причудливых персонажей, которые русскому читателю не могут не напомнить Читать далее...

не стану скрывать –
мне нравятся революции
охотно признаюсь –
мое любимое божество –
Шива, Разрушитель Миров
(я видел его однажды
во время кислотного трипа
в черно-оранжевом небе
жонглирующего черепами вселенных)

мне противны те, кто цепляются
за утлые остовы
человеческих иллюзий –
социальное положение, нацию,
расу, империю, церковь, так называемые
незыблемые научные истины
или семейные ценности

в конце концов, они, разумеется,
все равно побеждают

Хотя часть из них гибнет,
рассеченная сверкающей ваджрой,
новые выползают из земли,
словно черви после дождя

однако тот волшебный миг,
когда они корчатся в ужасе
в потревоженной навозной куче!

как жаль, что за короткую
человеческую жизнь
такое можно увидеть
от силы два-три раза

Кое-кто утверждает: стоит лишь заглянуть за кулисы этого мира, и вы поймете, как он прекрасен, вместе со всей своей безупречной механикой, со всеми своими ограничениями и фантазмами. Со всеми своими страстями, каждая из которых имеет свою историю. Со всей своей технологией взаимного тяготения. Как он прекрасен!
Увы, я, несмотря ни на что, пылко влюблен именно в те моменты бытия мира, когда все в нем идет вкривь и вкось, в состояние разлада в устройстве вселенной, потому что оно заставляет больше думать об участи, чем о частном, и заглянуть в вечность, иначе недоказуемую. Но такие озарения быстротечны.

Я отчетливо осознаю невозможность построения этической системы на столь шатком и ненадежном основании. Но мы здесь именно для того, чтобы ставить перед собой неразрешимые задачи. В настоящее время мы живем, словно на вершинах калифорнийских столовых гор, на утесах-останцах, разделенных пропастями каньонов; до ближайшего соседа несколько сотен метров, но все же – благодаря прозрачности атмосферы – его видно как на ладони (невозможность вновь стать единым целым читается на лице каждого). Мы в настоящее время – словно обезьяны в оперном театре, верещим и гримасничаем в такт музыке, в то время где-то высоко над нами звучит быстротечная мелодия.

I

Ларек, принадлежавший ПБОЮЛ «Ахундов А.А,» обеспечивал население товарами повседневного спроса: спиртными напитками, сигаретами, сушеным планктоном в пакетиках, презервативами «VIZIT» в ассортименте и прочей чепухой, без которой современный человек не мыслит своего существования.
Продавцов у Ахундова было двое. Любой, кто посмотрел бы на них, решил, что попали они в ларек не случайно, а после тщательного кастинга: представить, чтобы подобная пара могла сложиться стихийно было труднее, чем поверить в самопроизвольное зарождение жизни из первобытного бульона – настолько полную противоположность друг другу являли два приказчика. И как бы удивился наш гипотетический «любой», если бы узнал, что перед ним два родных брата, единокровных и единоутробных.
Старший Углаков, здоровенный детина с неприветливым лицом того типа, который в народе именуют «будкой» или «ряхой» кардинально не походил на Углакова Антона – субтильного блондина в очках фасона, который с легкой руки Николая Добролюбова, Джона Леннона и Егора Летова стал чуть ли не униформой интеллектуалов-нонконформистов. Стоит ли разъяснять, что не только физическая, но и духовная природа братьев удивляла контрастами. Однако, несмотря на это, их жизненные пути до сих пор так и не разошлись. Впрочем каких только чудес не бывает между братьями!
Предприятие Ахундова, выгодно расположенное между аркой ворот, которые вели во двор, где находился штаб какой-то патриотической организации и входом в ночной танцевальный клуб «Конвульсия», процветало. Патриоты исправно закупали крупные партии незамысловатых товаров, чем обеспечивали экономическую стабильность бизнеса, люди же из клуба, не покупали ничего кроме сигарет (охрана все равно отбирала спиртное на входе), но, как вскоре выяснилось, были основой уже даже не стабильности, а полномасштабного просперити. Выяснилось это не далее чем на третий день с начала трудовой деятельности братьев Углаковых в торговой точке, предыдущего обитателя которой незадолго до этого увезли в даль светлую молодцы из ФСКН.
Неприметный прыщеватый человек подошел к старшему из братьев, отвел его в сторону, показал корочки и попросил зайти через час в подсобное помещение рюмочной у «Веселой Белочки». Там, посреди ящиков и пустых кегов, он предложил Даниилу Углакову простой выбор между крупными неприятностями и взаимовыгодным сотрудничеством. Поскольку Дэн уже видел корочку, на принятие правильного решения у него ушло примерно десять секунд.
Прервавшаяся было на неделю торговля разноцветными таблетками, расписными промокашками и сверкающими порошками быстро восстановила прежний оборот. Миша честно выплачивал Дэну положенный процент, но Дэн все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Ему не давала покоя незавидная участь своего предшественника. Впрочем, деньги убивают всякий страх в душе игрока, а Дэн был игрок.
Удивительно, но братья прекрасно дополняли друг друга в торговле: люди, нырявшие направо, в арку, уносили с собой купленные у Антона спиртные напитки, в люди уходившие налево активно приобретали запретный товар у Даниила. Обратного не случалось никогда: очевидно патриотам было прикольно затариваться бухлом у юноши с внешностью «антифа», а клубберам – синтетическими наркотиками у персонажа с обликом ушедшего на покой скинхеда.
В тот вечер Миша вручил Дэну конверт, в котором лежала пара десятков маленьких порций расфасованного по пакетикам оранжевого порошка.
(Конверт этот – обычный белый замызганный конверт – почему-то всегда уже лежал перед Мишей на столе, когда Дэн входил в помещение. Миша всегда просил передавать ему деньги за товар в том же конверте, который Дэн клал перед ним на стол. Дэн ни разу не рискнул поинтересоваться причиной этой маленькой странности.)
– С какой телегой толкать? – поинтересовался Дэн, взяв со стола конверт.
– Текст такой, – деловито разъяснил Миша. – «Вроде обычной кислой, только прет пару суток, причем по черному. И приход тормозной – часов через шесть накроет, не раньше. Экспериментальная партия – хохлы делают на основе генетически модифицированных апельсинов.» Если скажут что-нибудь вроде «Так ведь крышу снесет!», отвечай что-нибудь вроде «Так ты ж этого и хочешь!».
– Но ведь и вправду, блин, снесет! – ужаснулся Дэн.
– Ну и пусть сносит, – хмыкнул Миша. – Тебе что, этих уродов жаль? Они же все пидоры, даже те, что с бабами спят.
Пидоров и наркоманов Дэн не любил и жалеть их не собирался. С конвертом в кармане он вернулся на рабочее место.
Открыв дверь он поморщился, словно от неприятного запаха. В уши ему ударил блеющий голос Бориса Гребенщикова.
– Антон, блядь, выключи немедленно этого пидора! – рявкнул он.
Брат неохотно потянулся к магнитоле и нажал на выключатель.
– Углук, сколько раз я просил называть меня Антинеором? – обреченно сказал он.
– Я не Углук, а Дэн – понял, урод! – отозвался старший.
С этой перепалки уже лет как восемь начиналась каждая встреча братьев.
– И вообще – что хочу, то и слушаю, – заявил Антон.
– Ты на работе! – повысил голос Дэн. – Помни, блин! Читать далее...

XII

Вид пустой квартиры (Маша как обычно ушла пить кофе и сплетничать к своей подружке, жене Хрякина Полине) успокоил Зямзикова. Журчал сорванный бачок в туалете, тарахтел холодильник, ровно светился экран монитора – все было как всегда, ничего не вело себя неподобающим образом. Родные стены преисполнили сердце Викентия решимостью: следовало действовать всем чертям вопреки. Сев за компьютер, он вновь набрал проклятый адрес: сайт оказался там, где ему и следовало быть, вместе с ехидной рожей прародителя Шломо. Утешало лишь то, что показания счетчика не изменились. Викентий снова набрал номер хост-провайдера. Ответом как и прежде был легкий джаз и голос дамы-робота, попросивший Зямзикова не класть трубку, не отчаиваться и ждать. Викентий подчинился.
Джаз он, понятное дело не любил, но сегодня звучавшая в трубке музыка буквально заворожила его. Викентий увидел пальмы, жаркий песок, голубое море. Из золотого саксофона в руках Зямзикова лились звуки, сладкие как сок сахарного тростника, пряные как ямайский перец. Черные как эбеновое дерево пальцы Викентия с плоскими розовыми ногтями проворно бегали по клавишам инструмента. Напротив за столиком тропического кафе сидел красивый молодой блондин с хорошо развитыми трицепсами. Блондин курил толстую черную сигару, подносил ее к пухлым, изящно очерченным губам и сладострастно облизывал ее аккуратно обрезанный кончик. Зямзикову так хотелось очутиться на месте этой сигары и он еще сильнее впивался крепкими белыми зубами в мундштук саксофона, еще проворнее выводил томную, страстную мелодию. Огонек пульсировал в такт с каждой затяжкой юноши, он разрастался, становился огромен как багровый шар карибского солнца, опускающегося в дымку над морским горизонтом. «Хава нагила, хава хава нагила, хава хава нагила вэнисмэха,» – пел саксофон. Молодой человек положил сигару на край пепельницы, взялся рукой за выгоревший на солнце чуб и резко дернул за него. Туловище его тут же распалось на две половины, словно виниловый костюм, трицепсы и бицепсы стремительно опали, а из-под съежившейся оболочки показались тощие плечи и прыщавое острое личико куратора Миши.
Вздрогнув, Викентий вышел из транса. Не было ни Карибов, ни саксофона, ни кафе у пляжа, ни сигары – красный же шар на проверку оказался индикатором стоявшего на столе автоответчика – пока в квартире никого не было кто-то звонил. Викентий положил трубку, решив, что повторит попытку после прослушивания сообщения, надавил на тревожный багровый огонек и тут же пожалел о содеянном.
Все тот же знакомый ехидный Голос прошипел в динамике:
– Эх, Викентий, Викентий! Понял теперь, что ты у Меня в руках? Я заблокировал доступ на этот ресурс для всех IP, кроме твоего. Но как заблокировал, так могу и разблокировать. Покайся, вспомни о грехах твоих, христианин хуев! Это Я тебе говорю, твой Господин!
Слушая короткие гудки, Викентий понял, как глубоко он заблуждался. Всю жизнь он полагал, что кошмар – это то, от чего просыпаются с криком посреди ночи. Но лишь теперь до него дошло, что настоящий кошмар – это то, от чего проснуться нельзя, кричи не кричи.
Терять было уже нечего. Зямзиков вспомнил, что в холодильнике должна стоять початая бутылка водки. «Клин клином вышибают …» – подумалось ему и он обреченно побрел на кухню.

XIII

За безликой дверью с табличкой «Абонентский сервис» сидел прилично одетый молодой человек. Перед ним стояли монитор, пиала с сен-ча и подносик с недоеденными суши. Молодой человек смотрел в монитор, на голове у него красовалась телефонная гарнитура. Мало бы кто опознал в подтянутом служителе Всемирной паутины легендарного басиста «Молотов Тора» Иванова-Йелдабаофа: для этого следовало бы по меньшей мере стянуть с него итальянский свитер и футболку с надписью padonki.org, чтобы увидеть на спине хорошо знакомые поклонникам русской разновидности норвежского черного металла татуировки с изображением совокупляющихся демонов.
В наушниках пропищал гудок и тут же на мониторе высветился телефонный номер клиента. Иванов-Йелдобаоф гнусно ухмыльнулся, разинул пасть и забросил в нее белый катышек суши, на котором было распято беззащитное нежно-розовое тельце креветки.
«Пусть помается, козел! – подумал Иванов-Йелдобаоф. – Такую группу развалил!» и начал старательно распалять свой гнев. Как всякий ханжа – неважно христианин, сатанист или сисадмин – он подсознательно понимал, что нет лучшего способа скрыть истинные мотивы своего поступка, чем благородное негодование. В глубине души ему было наплевать на «Молоты Тора» – работать техсаппортером было намного приятней, чем перетаскивать тяжелый басовый комбик из одного заплеванного подвала в другой. Решительным усилием воли он задвинул в подсознание ящик памяти, в котором хранились так и не доставшиеся ему в тот далекий вечер люськины бледная спина и маленькие острые сиськи.

XIV

Еще в коридоре Зямзиков осознал, что спокойствие, царившее в квартире, было не более, чем предательской ловушкой. Мало того, что слон, которого завели соседи сверху, снова принялся Читать далее...

X

Викентий брел по городу. Тревожившая его с утра неуловимая текучесть линий стала настолько навязчивой, что ее уже невозможно было не замечать. Вороны молча кружились где-то высоко в небе, но Зямзиков знал, что они внимательнейшим образом следят за его перемещениями. Лица прохожих излучали параноидальную подозрительность. Губы попрошаек в подземном переходе беззвучно шептали «Негр! Жид! Пидарас!» и Викентий выбежал оттуда в холодном поту. Резиновые ноги не слушались его – чтобы сделать шаг ему приходилось долго отлеплять конечность от студенистого асфальта. Впереди по курсу маячили золотые луковки храма и Викентий, отчаянно вцепившись в ручку церковной двери, вошел в утешительный полумрак.
Служба уже закончилась, но в углу виднелась фигура священника. Викентий с трудом повлек свое непослушное тело в придел. Священник обернулся. Это был необычный священник – на вые его вместо наперсного креста висела саперная лопатка, на которой флуоресцентным маркером было написано «За Бога – убью!». Лицо скрывал мотоциклетный подшлемник с прорезями для глаз. Грозно помахивая кадилом, в котором недобро тлели багровые угли, священник направился к Викентию.
– Сын мой? – вопросил поп.
Викентий непроизвольно щелкнул каблуками, отдал честь и отрапортовал:
– Так точно!
– Исповедаться хочешь?
– Хочу, – понуро опустил голову Викентий.
– Ну так, блядь, исповедуйся! – голосом старшины рявкнул грозный поп.
– Я… я сатане поклонялся, – едва выдавил из себя Зямзиков.
– То грех невеликий, – примирительно сообщил иерей. – Все с того начинали. Лучше в черта веровать чем в телевизор.
Успокоенный либеральным подходом священнослужителя, Викентий слегка распрямил плечи.
Иерей продолжил:
– Зло – оно не от черта, а от покемонов. Ты телевизор включишь, а из него покемон тут же – шасть! Забьется под матрац и затаится. Ты и знать не знаешь, от чего на сердце тоска, томление и сомнение в кресте животворящем. А это из тебя покемоны по ночам кровь сосут. Жена есть? – неожиданно сменил тему пастырь.
– Так точно! – отрапортовал все еще пребывавший в строевой парадигме Викентий.
– «Так точно…» – передразнил поп. – Сам знаю. Раба Божия Мария… Стерва?
Зямзиков кивнул.
– А знаешь, отчего стерва?
Зямзиков замотал патлами.
– Оттого, что покемонами покусанная.
Зямзиков поднял глаза и боязливо посмотрел на священника. Иерей возвышался над ним, огромный как башня из черного дерева. Заносил над Зямзиковым отточенную лопату, искрившую и шипевшую словно лазерный меч в руках Дарта Вейдера.
– Что же мне делать, отче? – взмолился Викентий.
– А ты, сын мой, во Христа веруешь? – ответил вопросом на вопрос поп.
– Верую! – возопил Викентий. – Истинно верую!
– Тогда гони сто баксов.
Непослушными пальцами Зямзиков полез в портмоне, выронил оттуда презерватив в упаковке, дисконтную карту «Семь семерок», наконец, нащупал хрустящую сотенную, еще хранившую на себе легкое тепло Мишиных рук и протянул ее грозному попу.
Тот схватил в купюру и внезапно швырнул ее в кадило. Пошел густой зеленоватый дым, а затем над кадилом появилось голографическое изображение Бенджамина Франклина в полный рост (если, конечно, допустить, что роста в основателе Соединенных Штатов было не более десяти сантиметров).
Зямзиков изумленно уставился на Франклина, но тот тут же обернулся патриархом Алексием, который укоризненно погрозил Викентию пальцем и растаял в полумраке.
– Принеся жертву Господу, с трепетом и благоговением приступим! – пророкотал откуда-то сверху бас священнослужителя. – Именем Отца и Сына и Духа Святаго! Силою данной мне Господом изгоняю тебя из обители раба Божия Викентия!
– Джинкс! – возопил поп.
Викентий молчал.
– Чего молчишь как олух? За мной повторяй!
– Джинкс! – покорно отозвался Зямзиков.
– Абра!
– Абра!...
– Кадабра!
– Кадабра!...
– Випинбелл!
– Випинбелл!...
– Понита!
– Понита!...
– Мачоке!
– Мачоке!...
– Пикачу!
– Пикачу!...
– Нидоран!
– Нидоран!...
– Метапод!
– Метапод!...
У Зязмиковых не было детей, поэтому он и ведать не ведал о том, сколь многочисленно покемонское племя. «Шармандер, Шармалеон, Шаризард, Сквиртл, Вартортл, Какуна, Бидрил, Пиджи, Раттата…» – повторял он как заведенный следом за священником пугающие бесовские имена. А тот все убыстрял и убыстрял темп. Зямзиков уже с трудом поспевал за ним: «Джиглипуфф, Вигглитуфф, Зубат, Голбат, Венонат, Веномот…» В какой-то момент он понял, что с губ его срываются уже не слова, а какой-то нечеловеческий вой – «А-Э-О-И-У!» Викентий понял, что воет не он один – тысячеголосый бесовский хор повторял вслед за ним каждый звук – и испуганно закрыл рот. Вой тут же стих.
В наступившей тишине вновь басовито зарокотал поп:
– Богопротивных покемонов изведя, нонча причастимся даров святых!
Зямзиков открыл глаза. Перед носом у него болтался гигантский дымящийся уд, похожий на шею доисторического плезиозавра, вынырнувшего из мезозойского болота. Шея заканчивалась маленькой хищной головкой с двумя черными глазками-бусинками на конце, внимательно изучавшими Викентия. От Читать далее...

VI

Маша вышла из душа, горячая, сдобная, похожая на довольную жизнью молодую корову. Подойдя к Викентию, который в последний момент успел схлопнуть гнусную страницу, она сказала:
– Ах ты, мой котик неугомонный! Только-только с меня слез, а уже порнуху смотришь?
В ответ супруг наградил ее таким взглядом, что Маша поторопилась ретироваться на кухню, где принялась варить кофе. Очевидно, подумала она, вглядываясь в коричневую гущу, несмотря на утренние ласки Викентий так и не забыл, как каких-то восемь часов тому назад она называла его «пивным бочонком на курьих ножках».

VII

Викентий понимал, что время работает против него. С чертовым сайтом надо было срочно что-то делать. На счетчике внизу страницы красовалась одинокая единица, так что Викентий пока был единственным посетителем. Но ситуация могла измениться в любую секунду. Викентий представил вскипающие благородным гневом лица соратников, гнусные ухмылки на харях идейных врагов, сложенные в презрительную гримасу губки Маши и – самое страшное – плотоядный блеск в чухонских глазках Миши. Не то чтобы организация, в которой служил Миша, особенно пеклась о расовой чистоте своих бенефициантов, но, заполучив в свои руки такой компромат, Миша окончательно взял бы Викентия своей холеной птичьей лапкой не то, что за глотку, а за самые семенники. Зямзиков поспешно набрал tracert, как учил Миша и вычислил провайдера.
Взяв трубку Викентий набрал телефон службы техподдержки. «Запугаю», – решил он, багровея от злобы. Под приятную музыку дамский голос сообщил, что в настоящий момент все операторы заняты. После десяти минут легкого джаза Викентий сдался, отложил в сторону трубку и уныло вздохнул, но телефон тотчас же зазвонил сам.
В мембране зазвенел бодрый голос правой руки вождя «Золотой орды» – Дениса Хрякина по кличке Хряк. В дозолотоордынский период жизни Хряк работал парикмахером. Хряк уверял всех, что покинул цех цирюльников из-за царившего в нем засилья педерастического элемента, но куратор Миша как-то раз слил Викентию информацию, что Хряка изгнали с позором из мужского салона красоты «Зайчик», после того как он в процессе стрижки отрезал ножницами ухо клиента.
– Физкультпривет! – радостно проорал в трубку Хряк. – Опохмелился уже? Приходи в штаб, тут еще пива полно!
Викентий поморщился – ему не хотелось омрачать алкогольным рецидивом хрупкий семейный мир, – но тут Хряк возбуждено зашептал:
– У меня есть для тебя сногсшибательная новость! Просто сногсшибательная!
Неприятный холодок в который раз за этот роковой день коснулся хребта Зямзикова.
– Ладно, щас буду, – процедил он в телефон.

VIII

Стоя перед зеркалом в ванной комнате, Викентий с ненавистью взирал на свое отражение. Уже многие годы он удивлялся тому, откуда у него эта курчавость, этот приплюснутый обезьяний нос, эти налитые кровью белки. В пятом классе юный Вика попытался однажды прибиться к играющей в чику компании старшеклассников. Вожак презрительно оглядел мальца с головы до пят, сплюнул и сказал: «Вали отсюда, жиденыш, покуда жив!» Вика тогда еще не знал смысла этого слова, но интуитивно понял, что именно в нем – корень всех его бед.
Плюнув в ненавистную харю, которая корчилась, словно каучуковая, в волнистой поверхности зеркала, Викентий освежил лоб и щеки влажным полотенцем и направился в прихожую. Там, уже одевшись, он вернулся в свою комнату и положил во внутренний карман куртки любимый трофейный кинжал с надписью «Waffen SS». С Машей он даже не попрощался: «Пусть все осознает, пизда!» – нежно подумал он про супругу и устремился к лифту.

IX

В штабе возбужденный Хряк метался по пропахшему мужским потом помещению. Викентий и раньше замечал, что его лейтенант, несмотря на кличку, больше походил на пуделя, чем на свинью. Сегодня сходство было особенно разительным. Хрякин нарезал круги по штабу, оставляя за собой фосфоресцирующий след, словно окурок в темной комнате, зажатый в чьей-то жестикулирующей руке. Викентий присмотрелся, пытаясь выяснить не растет ли у соратника между ягодиц радостно вихляющий хвостик, но так и не пришел ни к какому выводу. Ему было не по себе. Знакомое до боли логово «Золотой орды» постоянно изменяло геометрию, и казалось, что зловещий пудель имеет к этому непосредственное отношение.
– Зямзик! – затявкал парикмахер-расстрига, не обращая внимания на дикий вид Викентия. – У меня для тебя есть сногсшибательная новость! Сногсшибательная!
Викентий машинально нащупал в кармане кинжал.
– Знаешь, Зямзик, кто ты на такой самом деле? – вопросил Хряк.
Рука Викентия еще плотнее ухватилась за рукоять, инкрустированную, как утверждал продавец, человеческой костью.
– Злобослава помнишь? – поинтересовался Хрякин.
Зямзиков угрюмо кивнул.
– Так вот, Злобослав побывал в очень серьезных кругах, и там ему сказали – ну не то чтобы сказали, а так очень конкретно намекнули: «Викентий Зямзиков – вот наше будущее! Это именно та фигура, вокруг которой могут сплотиться воинствующие миряне. Викентий – это от Господа ниспосланный вождь!» И самое главное – так мне сам Читать далее...

IV

Дверь лоджии скрипнула. Расчесывая комариные укусы, Маша протопала на кухню, там на какое-то время затихла, потом вернулась в гостиную, присела на диван, потрепала по редеющим кудрям распростертого в похмельном бреду мужа и прошептала:
– Ну прости, котик! Ну не права я была. Я все понимаю – от партии отрываться нельзя. Ну, закогти свою кошечку!
Почувствовав проворные пальцы супруги у себя в паху, Викентий понял, что божество приняло его жертву благосклонно.

V

Пока Маша плескалась под душем, смывая с загривка слюнявые ласки прощенного супруга, Викентий встал и пробрался на кухню, где нацедил в кружку холодного пива. Вопреки его ожиданиям утренний кошмар не собирался заканчиваться. Маша в его объятиях то оборачивалась черной птицей и каркала в пароксизмах вороней похоти, то косилась на него лукавым хазарским глазом из-под сбившейся на лоб челки. Потолок же квартиры, который до сих пор казался Викентию относительно ровным, кое-где провис, словно соседи сверху завели домашнего слона и тот своим весом продавил перекрытия. Желая отвлечься от пугающих ощущений, Викентий с кружкой в руке сел перед компьютером и пробудил агрегат к жизни. Бегло просмотрел почту, отложил в сторону для позднейшего прочтения рассылки, раскрывающие очередные козни мировой закулисы, стер обильный спам от посещенных порносайтов и однообразные приветствия руководителей региональных ячеек, сопровождающиеся жалобами на недостаточное финансирование. Дочитав почту, Зямзиков уже приготовился встать из-за стола, но заметил в ящике еще одно сообщение. Ткнув курсором, Викентий обнаружил, что текст письма состоит из одной-единственной ссылки на страницу www.zyamzikov.ru В голове снова зашевелилась приглушенная ненадолго холодным пивом тупая боль. Письмо было отправлено с адреса velzevul666@list.ru .Викентий вспомнил, что пару лет назад, обуянный сатанинской гордыней, сам и зарегистрировал этот адрес. Но не мог же он отправить это письмо самому себе? Викентий судорожно надавил на «Изыди».
(На компьютере Викентия была установлена модная в патриотических кругах операционная система «Виндорусь». От оригинала она отличалась лишь тем, что все меню и надписи на кнопках были тщательно переведены на церковнославянский и выписаны вязью с титлами. Но подвисала «Виндорусь» столь же охотно как и родное мондиалистское изделие, только разве что вместо пресного KMODE_EXCEPTION_NOT_HANDLED на синем экране смерти красовалось покаянное "СОГРЕШИХУ И БЕЗЗАКОНОВАХУ".)
Стоило Викентию нажать на клавишу, как компьютер с готовностью подвис, и по экрану побежала замысловатая рябь, напоминавшая фильм «Матрица». Викентий приготовился обругать жидовское изделие, коварно пропустившее вирус на жесткий диск национально-ориентированного компьютера, как рябь сложилась в зеленоватые буквы www.zyamzikov.ru , заструившиеся словно потревоженный выводок змей по глади монитора. Дурея от ужаса, Викентий поспешно надавил на кнопку ресета, но и это не помогло. Тогда он попробовал прибегнуть к жесткой перезагрузке, но кнопка power off (пышно именовавшаяся «Источник животворящей благодати») тоже оказалась заблокированной. Тупо уставившись в монитор, Зямзиков подумал: «Найду Люську – убью!», хотя безмозглая Люська, на животе которой главный «Молот Тора» однажды нарисовал корявую пентаграмму, вряд ли была повинна в чем-то, кроме того, что в тот далекий вечер ей нестерпимо хотелось теплого мужского члена.
Прислушиваясь к довольному фырканью плещущейся Машки, Викентий оцепенело взирал на экран. Скоро Машка выйдет и спросит: «Ой, котик, а что это такое у нас с компьютером?» Викентий чуял, что допускать этого не следует. И тут ему вспомнилось, как кто-то рассказывал ему, что некоторые вирусы, запущенные шутниками в сеть, всего лишь хотят, чтобы ты сделал то, что они просят. Непослушными пальцами (Викентию показалось, что их у него гораздо больше, чем следует) он набрал на клавиатуре чертов адрес. Рябь тут же схлынула и на экране открылось окно браузера с главной страницей сайта, озаглавленной «Генеалогическое древо рода Зямзиковых». Хмыкнув, Викентий прильнул к монитору. Наполнившая его подозрениями надпись оказалась всего лишь розыгрышем и, судя по всему, розыгрышем безобидным.
Викентий вгляделся в лица предков. Лица ему понравились. А еще больше, чем сами лица, понравились подписи под ними. Такая родословная могла составить предмет гордости любого истинного сына Родины. Следом за отцом, полковником МВД, которого Зямзиков, воспитанный в неполной семье, почти не знал, потянулись совсем уж незнакомые деды: один – комиссар заградотряда, другой – какой-то чин НКВД с непонятными ромбиками в петлицах. Картину, в свете новой красно-белой перспективы отечественной истории не портили даже повисшие на боковых ответвлениях семейного древа дядья, один из которых бился в рядах РОНА, другой – подвизался в Харбине в фашкорах Восняцкого. Прокручивая скролл, Викентий погружался все глубже и глубже в недра своей праистории. Промелькнули один за другим Читать далее...