Я все вспомнил.
Как выживал и всегда находил выходы из тупиков, в которые сам же себя заводил.
Я вспомнил, как просто делал свое дело и записывал мысли, перестреливающиеся у меня в голове.

Дело не в том, чтобы настроить нужную чистоту и расшифровывать все сообщения, пробивающиеся сквозь помехи других голосов своего сознания и противоречий.

Чтобы обуздать нерадивый рой крыс, прогрызающих дыры в остатках разума, достаточно выследить одну, препарировать ее и пустить обезображенную и зарефлексированную обратно в стаю.

Вытащить из депрессии можно только обглоданными по локоть культями.

Чтобы вытащить из депрессии достаточно загнать себя в более глубокое, ничтожное и безысходное состояние. Резать губы о шершавые стены тупиков и пробивать выход навстречу к более глубокому кризису.

Это падение длинною в жизнь. Расчленение ради большей крови.

Уникальность одиночества в том, что оно бесплатное.
Оно общедоступно, передается как половым, так и воздушно-капельным путем.
Оно безвозмездно, самодостаточно и нарочито распиарено. Одиноким стало быть очень популярно.

Это как если бы медицинское заключение о СПИДе сворачивали бы в трубочку, оборачивали красным, бархатистым бантиком и прибивали бы его гвоздем к твоей голове. Так трагично.. Но так романтично, красиво и экзистенциально.

А потом люди подходят к твоей струящейся ядом голове и начинают плескаться в твоей крови, как дети в фонтане, чуть потеплевшем под первыми лучами июньского солнца. И это так возбуждает, ведь, лишенные всякого смысла и трагедии жизни мигом оживают под живительной, липкой влагой возможного заражения и опасных перемен.

Посторонние люди, упакованные в безраковую кожу, с будущим, сфабрикованным на ярмарке абсурда. Размазывают твою жизнь по жирным ляшкам и дорогим платьям. Делают румяна, дотрагиваясь до своих щек пальцами с твоей болезнью и робкой дрожью на кончиках хищных когтей.

Маленькие и большие люди с визитками в форме поросячьих хвостиков.
По-животному взвизгивают, переваливаясь в твоем фирменном коктейле из алкоголя, крови, слез и блевотни - сфоткай типа одинокий.

Одиночество это когда высокий босс вычитывает тебя в своем кабинете из кожи, а ты, не вслушиваясь в пену из порхающих щек и чей-то там матери, вежливо просишь его перестать сутулиться и дать повеситься на его малиновом галстуке.

Одиночество это когда ты стоишь и истекаешь теплым летним дождем для людей, которые под ним целуются и тебя не видят.
Не в силах сказать ни слова.

иногда вспоминаю ночи, когда прислушивался к шепоту бетонных плит, что тайком проседали у меня над головой

вечера, когда дышалось тихо-тихо и я чувствовал, как пульсирует и иногда раскрывается желание что-то рассказать

как снег, застилающий лицо и пеленавший быстрые ресницы, казался таким живым и настоящим. такими хлопьями

и мне так остро
так нужно понять
почему настоящее такое запакованное, черное и шершавое.
почему все это не проходит и не умирает, остается гнить, размазывая следы копоти и ржавчины
почему так мало жизни во всем, что я делаю
почему я помню глаза всех людей, что мне были близки и милы
и куда уходят те

боже мне так жаль
так тошно жить, зная что единственная проблема, которая тебя может сломать, это ты сам.
твоя грусть
твоя сука скука
твое ничтожество и бесполезность

научившись думать про себя в третьем лице, десятом и двадцать пятом - Крапивин, завтра в школу с родителями, всеми обсессивно-компульсивными расстройствами и расщепившимися мыслями - я и представить себе не мог, что это станет такой большой проблемой.
я просто хочу, чтобы это все прекратилось. что бы я из себя не представлял. заберите это и отключите все ЭТО.

Я не вижу здесь ничего хорошего.
Сегодня я ел свинину, которая пахла как дешевые сосиски, но на вид и зуб была полноценным мясом.
Здесь повсюду сюрпризы.
Предательства, измены, сплетни, заговоры - свисают лианами с каждого здания, фонарного столба. Люди не лишенные рассудка или стеревшие грань реальности до абсолюта - для меня это одинаково убитые ребятки - в этих джунглях играют в остров сокровищ по одним единственно доступным правилам. Вымазанные с головы до ног в дерьме, струящемся с лиан, как из канализационных труб, они в постоянном трепете и ожидании. Их зубы раскрыты как колода карт и сияют лучезарной белизной. Они готовы броситься в бой, как заведенные боевые машинки.
Они ищут тригер. Та сраная последняя капля, ебучая скрепка, согнутая против часовой стрелки, которая заставит их зубы разразиться последней фрикционной улыбкой и броситься грызть эти протухшие свиные кишки.

Наподобие рогатки натянуть свиные кишки между столбов и стрелять собой по офисных цитаделям. Размазываться как кисель об асфальт, разбиваться в дерьмо об стекла этих рыбок в галстуках, нанизывать себя на деревья, под которым сношаются совершенно НЕ летние и поливаются выделениями своих кумиров вместо духов.

Если не о чем писать - значит устал.
Если не о чем говорить - значит боль
Если не о чем думать - значит мертв.

Свежий фарш, поступающий прямо в горло яркой, жареной массой.
Выскакивающий из бурлящей пены - то, что заставляло двигаться и исчезает.

Рано или поздно понимаешь, что эти комнатные революции не стоят нервов.
Их укрепляешь стеной из гладких табл, а сердце прячешь в пепельнице.
Так перестаешь резаться об эти углы: острые травинки, сухие листья, сутулые люди.

Всю жизнь проводишь в борьбе с дрожащими руками. Подвальными страхами.
Я больше никто. Я променял зоркость на гладкость и доступность предметов.
Я теперь все могу пощупать глазами, не боясь рассыпать из них ресницы.
Я не елка, которую можно трясти. Я ель, пиль, когда-то был.

Простите меня
Простите меня за все. И за то, что не похуй. И за то, что латентный. За то, что смеюсь. И за то, что не читаю ваши сообщения. Не вижу ваших побед. Не смотрю, как растут ваши дети. Не падают в руки звезды. Не наблюдаю, затаив дыхание, как ваша молодость превращается в сырость.
Простите меня за то, что я вас не вижу.
Кто бы ты ни был. Живой или мертвый. Синий или рыжий. Счастливый или гордый.
Знаю я тебя или нет - ты одинаково плоский. Ты почти виртуальный.
Ты мой враг.

Человек это полоса
Поначалу еле заметная, пунктирная и бледно-серая, она начинает расширяться. Расплываясь в стороны, гладко и размеренно, как кисель, линия набирает черный цвет и становится толще. Она заполняет все больше пространства. Перестает быть такой равномерной и правильной по форме, ее контуры становятся объемными и шероховатыми. Она вырастает, и ее подъемы становятся пологими. По ним начинают течь реки и стелиться зелень. Она бежит во все стороны. Быстро, с шумом, с ароматами ванили на кончиках капель, заряженных таинством новых открытий. От центра к кромкам. И краев у этой линии нет и никогда не будет. Потому что расширяясь в стороны, она сохраняет и укрепляет свое начало. Она улучшает то, что было создано до.

Я ем людей.
Куски жизни, откушенные в спазматических припадках, ненадолго остаются жить во мне со своим изначальным источником грации.
Они гниют. Как и все, что попадает ко мне внутрь. В руки. В голову. В поле зрения.

Я устал. Я так в жизнях не уставал, потому что их было сотни тысяч.
Не прожитых. Не пережитых, не сыгранных ролей. Миллиарды случаев сплелись вдруг разом в паралич выбора.
У меня нет моей жизни. Во всем многообразии предложенных возможностей я больше не различаю плохое и хорошее. Я больше не чувствую "свое" и "чужое".

Пробираясь сквозь дебри все новых и новых уроков, я забываю свои истоки.
На каждом листочке, что провожает мою вздыбленную, потную от нетерпения фигуру, я оставляю кусочек себя.
Частичку своего воспитания, своих детских грез, которые сплетаясь с целями, мотивацией, эмоциями и образовывали единую, плотную косу не такого затейливого существования.

У меня были грандиозные планы на два года магистратуры, которую я закончил в этом году.
Учиться, работать, писать. В итоге я учился как глист, работал как не пришей к пизде рукав, писал как ничего и не было.

У меня были фантастические планы, когда я закончу учиться.
Работать, заняться спортом, ПИСАТЬ СУКА. Или рисовать.

Потому что когда человек - сам себе враг, он видит красоту только в пепелищах и сломанных вещах.
Он способен воспринимать себя или слишком серьезно или никак. Время, когда я думал о себе с претензией, давно канули в воду.
Этап, когда я вижу себя куском тени, ускользающей в пропасть между раскатанными коврами нового газона - только начинается.

Научившись работать, перестаю ценить деньги.
Заставляя подниматься сутра по будильнику, разучиваюсь спать.

Я в это жизни получил все. Кроме желания жить.
А значит и ровным счетом ничего.

Ходят вокруг друг друга и облизывают губы. Спотыкаясь об бордюры и разбросанные ногти, мы не забываем набивать легкие для еще одного, очень важного слова, которое должно изменить все. Проваливаясь сквозь кисельную тоску и высоковольтные провода, падая лицом в пыль, все еще остается воспоминание, которое захватывает дух сильнее, чем предстоящая неудача и острый нож в ребро. Все это будет потом, когда я что-то вспомню, прожую, сплюну. Покуда все вокруг ждет как порох моих стертых от ожидания зубов вспыхнет радугой, разбежится стразами, подгарая на руинах только что зачатого дня.
Разбирая вечность на коктейльные перерывы, влажные салфетки, легкие внеурочные перепихи, скрипящие страхи я успеваю сдохнуть двадцать раз на дню.
И восстаю из мертвых едва лишь запримечу эти чудные, сахарные глазки. кусочки спелой, кислотно-черной глазури.
Это заговор, который я только начинаю осязать.
Бунт. Против матери-природы, пизды-пророка.
Вот-вот и я буду подшагивать в маршах армии этих веселых ребят, улыбающихся куда чаще других. Шакалы, рожденные смеяться и отрыгивать молитвы о том, как бы не дожить и до 30.
Это homo-терроризм. Люди, которых делают и воспитывают с большим трудом, чем стоимость любых вещей, которые они потом носят, потребляют, учат в своих говно университетах и производят за станком в сальных робах, не могут сделать ничего более выдающегося, чем просто замкнуть свой путь.
Люди, которых любили и на которых так надеялись.

Я хочу рассказать про паровозик который не смог.
Я хочу, я могу, верю, что буквы сложатся в слова и стекут вниз по рукам. Что я сам буду течь, кровоточить и визжать, как одноногая табуретка. Что я вновь буду резать из людей пазлы и скармливать их ветру. Просто так. От вечной тошноты и непреодолимой скуки, стужи, пульсирующей с веселым перезвоном мартовской капели под панцирем холодных пластмассовых людей.
Моменты, когда я вижу реальных, живых мне людей, настолько прекрасны, на сколько редки и ничтожны в бескрайних коридорах серости.
Ну а пока, я и сам все тот же коридор. Мои глаза - обшарпанный коврик с протертой надписью "welcome"

Сегодня 31 декабря 2012 года я хочу сказать, что небесполезно, но определенно проебал уходящий год.
Как и все предыдущие. За исключением тех моментов, дней, часов, когда я сходил сума, распугивая стаи мертвых воротничков, по пластунски проползая по коридорам пикселей раздраженными яблоками глаз.
Я не знаю, что не так у меня с глазами, но выглядит так, что они сочатся язвами, распрыскивая сок вольнодумства в метре вокруг. Побуждают окружающих развернуть на всякий случай салфетки и сохранять дистанцию, прикусив рты, чтобы не дышать парами смешных, нематериальных мыслей.

Около 2 лет назад я бежал от того, что, как мне сейчас кажется, предопределено судьбой.
Мой дух, точнее душок, оказался слишком слаб перед тем, что я вкусил и к чему на какое-то время пристрастился.
Я трусливо скулил, втаптывал в грязь то, что осмысленно ел, но наконец загнал черта в табакерку.
В новом году я обязательно попробую выкурить его обратно.
И да будет так.

Умение не работать, а зарабатывать деньги, обрекает на гармонию со временем и естественность в принятии факта своего существования.
Я не знаю, о чем думают эти люди и из каких нано болтов собирали их взгляды, но они летают высоко, и только спутники лишь иногда могут пощекотать их животы своей заледенелой обшивкой.
Недели постельного режима мне может хватить запросто на продолжительную хандру, панические припадки неопределенности и феерию астматической депрессии. Кажется, что я обречен на переживания еще пока брикет угловатого тела будет остывать, а гной и желчь будут хлестать, как из брандспойта, покуда мне в гроб не положат судоку.

Пока не появляется надрыв, болезнь и истязание, моя рутина остается гнить на асфальте чужих гонок пьяных сосунков, за которыми я безучастно наблюдаю, позволяя насекомым и однопалым бездомным забраться ко мне в череп через немигающие, потухшие глазницы и укрыться от непогоды.

"Лагуна забвения" - бар богомолов между лобными долями.
Где надежда на покой визжит от радости и цепляется за любую таблетку имодиума.
Где раскаты надвигающейся грозы выжигают сетку от турбо-гриля.

Вокруг себя я нахожу немало полу-авто-матического.
Я удивляюсь, как люди до сих пор эксплуатируют себе подобных, и это давно уже похоже на издевательство, эффективность которого перестала себя не оправдывать.

Я не хочу работать, разменивая себя на слюни о месте на верхней полке, которое нужно заслуживать прежде всего жопой, а не головой.
Жирные ублюдки играют в жирные игры. Худые ублюдки играют в театр, растягивая свою обрюзгшую от голода кожу, как театральную штору. Соблюдая таинство ожидания, что скоро и им перепадет обгрызаная кость с едва заметными космами мяса.
Ожидание всегда прекраснее того, что в конечном счете получаешь.
И лучше бы оно никогда не кончалось, ведь то, что приходит, остается прилипшей к подошве жвачкой, и ничего не происходит до тех пор, пока ты не выдумаешь очередную проблему.

Ожидание - мое бесчисленное дыхание, одышка которого снова и снова отдает кровью.

Я больше не чувствую себя старым, как изношенная колоша.
Я чувствую себя никем - может так чувствуют себя люди со своей личностью, торчащей как заточенная, сверкающая елда во лбу?
Мне 22 года и я не сделал ничего вопиющего, что мог бы рассказать себе, когда мне станет плохо.
Конечно станет, встанет, да хоть ляжет и подрочит. Ничего от этого не изменится.

Можно целыми днями ловить блох, носить галстук, красть салфетки в дорогих кафешках, чувствуя себя робин гудом - все это время ты остаешься никем. Отпечатком пизды на запотевших окнах бани.
Ты не хороший, не плохой, не псих, не сосунок. Чтобы быть живым нужно лепить категорийную, высококалорийную чушь, которую ты бы потом захотел съесть, но не смог - яиц не хватет. Никто не сможет пропиарить твою жизнь лучше, чем ты сам. Тебе выбирать будет ли он черным, как твое тщеславие, желтым - как начинающие набирать никотин легкие, красным - как твоя раскаленная рожа, силящаяся высрать для себя очередное псевдоувлечение.
Коктель долголетия - смешать все три в равных пропорциях и употреблять на ходу.

Я иду по дороге пустых решений, уговаривая себя быстро умереть. Спотыкаюсь, забивая десны пыльным щебнем, и думаю, что внутренний голос еще мне недоступен. Что нужно подождать, и истина в белом пушке ангельских перьев ласково нивзойдет до меня.

На самом деле, он визжит, как замкнутая ссаниной магнитола.
Вокруг меня нет людей. Я задеваю об углы, которые они чернят. Чешусь ночью от их пастельных крошек.
Сами они - безликие пары космического пара.
Сгустки звездных нечистот

Это волшебно что люди научились писать. Что у них выросли не только волосы на руках, но и мысли набухающие на кончиках пальцев. это апендицит который вновь и вновь воспаляется сколько бы раз его ни вырезали. Это обслюнявленный окурок с которым проваливаешься в жизнь и тянешь все смолы до конца, до самобичевания. Здесь конец, где усмехается начало. И пиздец , что скалится из каждого темного угла протвенями закаленных игл, игр с презервативами и беременными собаками. Это дерьмо и ты в нем визжишь кем бы ты себя ни мнил. Сколько бы ты себя не ебал.

Ты знаешь , здесь тухло. Уже никогда не узнаешь, но тухло без тебя. Без меня, который умеет думать, а не делать. Без тебя, что сидела занозой между лопаток и не давала им сломаться. Я не пишу, не ем и, как обычно не живу. И буду счастлив представлять, что для кого-то многообразие окружающего мира может сравниться с моим многообразием бестолкового существования.

Что может выйти из человека, для которого продолжение жизни - бестолковое прозябание смерти? Дурной пример, кривой каркас, вспорхнувший в пропасть после цунами тщедушных размышлений, вымученной тоски.

жизнь в перерывах между приступами жизнетворного онанизма и компрометирующих фактов. волосами в еде и отпечатками пальцев на линзах фотоаппаратов, я обречен прятаться за кулисами на бенефисе своих не последних происшествий. ни одна из дисциплин мне не открывается полностью, кроме тех, что отдает нигилизмом, профанством, самодурством и интеллектуальной неряшливостью. если такова цена дискуссий с неживым окружением, то где мой чек, я возвращаю товар обратно. когда я клялся разобрать всю определенность этого мира до последнего кирпичика, я не думал, что время может тянуться так бесконечно вечно. раненное животное, до рогов набитое дерьмом и временем, временем и аллегориями, ползет туда, где его не ждут. и оно это прекрасно знает, поэтому каждый сантиметр его неприхотливого страдания тянется чуть дольше. Волнение долгожданной встречи утомляет его не по времени, а по нетерпению изношенные органы, нагнетает процесс старения, который за пару часов может стать невыносимым.

распорядок дня вновь скатывается к полночи, изобилие дня нарушается темнотой, которую, быть может, я перестал бояться.
2 недели без света по ночам. я знаю зачем я взял куклу, которую больше всех боялся и поставил ее на видное место в спальне. Я разговаривал с ней в минуты бесконечных внутричерепных монологов и просил не трогать. Я засыпал, думая о том, что ночью она разорвет меня в клочья, а утром буду разглядывать свои кишки. Что она наконец то откроет свои церковно-прикрытые глаза. Она впитала все мои страхи и теперь пылится на балконе. Так, как будто ее и вовсе нет.
Но я закрываю глаза ночью со страхом открыть их завтра утром, пойти делать то, что ненавижу, то, чем не живу, а растворяюсь. В мыслях, которые перекрывают уже все. В алкоголе, от которого невозможно отказаться. Они не выходят, когда их выражаю, не оставляют, когда я сам их бросаю. Они живые, хотят есть, учатся чувствовать. Но они не обижаются, когда я указываю им на дверь, ору, заявляю, что они мне не нужны, гребаные суки. Как раньше. Так сладко.
Паразитирующий нарост, сосущий питательную информацию и превращающий все, что с ней соприкасалось, в кал, насилие, перековеркивание, издевательство.
Кровь с гноем из ушей- и уже не только моих. Я вижу эти озабоченные взгляды тех, по-животному сложенные ушки. Вместе с этим ты улыбаешься.
А в голове- старые песни, под которые я уже страдал. никуда не двигаюсь. Так нежно.

бодрствование в темных словосплетениях. еще раз.
мутные символы, взыскания тишины между клавиш. ничего не нужно. это заменяет все. трехмерные картинки, онанизм, фантасмагории реальности. День изрыгает в себе ночь, дрожать от страха становится возможным все 24. Все меркнет. Когда есть незаконченное и бутылка крепкого. Или только.
Есть память, которую не смыть. Точки над Бля. Мысли над Как?- все это будет подавно нескоро. Когда каждый герой будет вооружен своим жанром, я начну понимать что же здесь происходит, кем я был, когда это не имело право случать. СУКА СМЕРТЬ СЭЙ ИТ ТО МИ- вечные герои любознательных провинциалов.
Проплывая одна под другой, каждый час стрелки кастрируют желание искать. Я все нашел. И тут. И там.

чтобы кто ни делал- дерьмо.
что бы кто ни говорил. как бы жарко я ни слушал. вы мне не напоминаете ничего кроме комы. полной дерьма.
комнаты сжатой во тьме, загаженой светом.
во мне все так же продолжаются хобби, истязательства, компьютерные игры и гаданиях на менструациях.
но они вымазаны, выщерблены соком солоноватых прогулов, недосытов, крякующих карасей..
окунаясь с головой в синию жижу, я приползаю к точке отсчета всех невзгод, невыполненных обещаний, кружусь в ней с пиками на началах.