Она стояла на краю. Совсем на краю. Одна. Она развела руки в стороны, словно расправила крылья, раскрыв объятия сильному, дующему в лицо, северному ветру. Ветер дул холодный, колкий, мелкие снежинки острыми звездочками врезались в кожу. Она не замечала ни боли, ни холода. Она была наконец-то свободна! Оковы, прежде стискивавшие грудь, мешавшие свободно дышать, опали. Она полной грудью вбирала свежий морозный воздух. Её длинные распущенные волосы развивались по ветру за спиной. Она смотрела на мир закрытыми глазами. Над нею было серое-серое небо, без просвета, без яркой краски, словно половая тряпка, натянутая на неподвижные опоры. Не в центре, а где-то сбоку было грязное, не желтое, а почти белое солнце, будто ненужная пуговица, пришитая к необъятному тяжелому плащу.
Внизу, под ней, были люди. Они передвигались, издавая лишние глупые звуки, устремив взгляд вниз, под землю, будто уже умерли. Смерились. Эти люди, они её не видели, они не поднимали глаз к верху. Все они, так гордящиеся своим общественным положением, трепетно охраняющие свои незначительные, суетные богатства, они даже не подозревают, что являются лишь игрушками в руках более могущественных, еще более черствых людишек. Которые, в свою очередь, считают себя полновластными хозяевами мира. Они упиваются чувством владеть. Это их любимое блюдо. Имуществом, или же живым существом они владеют, для них не представляет особой разницы. И они так лакомятся, так заигрываются, так наслаждаются своими забавами, что совсем не замечают ниточек, которыми они привязаны к палочке, что в руках у кукловода. Всего лишь марионетки… Да, но сколько в них самодовольства и бравады! Глупцы! Человек, что ползает у них под ногами, мучительно все еще пытаясь встать, которого они затаптывают своими стадными сапогами, которого они считают тварью… Один лишь этот человек в сто крат лучше и достойнее всех их вместе взятых. Но он один, а глупцов много, его сломили и затоптали. Глупцы! Её лицо исказила ярость, ноздри чуть расширились, длинные тонкие пальцы сжались в кулаки. Порыв ветра сильнее толкнул её в грудь, черты лица смягчились, мышцы разгладились, а пальцы распрямились. Она успокоилась.
Она стояла на краю её любимой девятиэтажки, что была через дорогу напротив её окна. Пальцы её ног уже цепляли холодную пустоту высоты. Она ещё не была готова сделать шаг вперед. Ей надо было подумать. Не о том, как сделать этот шаг, а просто подумать, подумать обо всём. Как же это здорово стоять здесь, на краю мира, а внизу, недосягаемо от неё плыли в беспросветном омуте жизни людей. Какая ирония! Чтобы освободиться от глупой никчемной суетности, нужно полететь вниз, приблизиться к ней вплотную, окунуться снова с головой в тягучую жижу омута, в которой невозможно сделать вдох. О, почему нельзя полететь ввысь, воспарить в небесах?! Хотя бы на одно мгновенье, а потом бесконечно падать вниз, в беспросветную мглу могилы, в пахнущий гнилью твоих останков гроб. Но лишь одно мгновенье! Ради него стоило бы жить!
***
Она была одета легко. Никакой пухлой шуршащей куртки на ней не было, лишь любимый свитер и простые джинсы, в которых было удобно. Куртку и обувь, в которой она шла по улице, она оставила у двери, ведущей на крышу, со стороны дома, чтобы всё лишнее, уже ненужное осталось там, за дверью. Немного сентиментально, но она, сняв сапоги, обула свои любимые мягкие, пушистые розовые тапочки со свинками. Она несла их по улице в руках, бережно поглаживая по ворсистому меху. Когда она их надела, то, поднявшись по лестнице, ведущей в другую часть её жизни, захлопнула дверь на крышу (этот звук показался ей решительным, будто приговор услышала она), и первый порыв свободного вольного ветра толкнул её. Она смотрела на мир с другой стороны, беспристрастным взглядом. Она подошла к краю, ступила на маленький порожек и увидела всё-всё. То, о чем она думала, то, о чём лишь догадывалась и то, о чем не знала никогда. Вся картинка была ясной и чёткой как никогда прежде, и она ещё более утвердилась в своем решении. А свинки захотели домой, им что-то не нравилось, что-то их беспокоило, им было страшно. Она сняла их, погладила в последний раз, прощаясь, и даже поцеловала каждый тапочек в мордочку с ласковыми глазенками. И отнесла их к дверце, поставила за небольшой выступ, чтобы не видеть их, и отвернула их мордочки от себя, чтобы не видели они.
Она снова взобралась на карниз, в носках было стоять даже удобней, чем в тапочках, и расправила руки.
***
Что-то ей теперь мешало сделать этот шаг. Она нечаянно вспомнила про тапочки. Следом воспоминания понеслись одно за другим. Родители, друзья, одноклассники, глупые, детские мечты, собственная беспомощность, никчемность, бесполезность. Она снова начинала ломаться. Тело била мелкая дрожь, по лицу медленно стекла слеза, за ней другая, потом третья… Хотелось сжаться в комочек, прислониться к стенке, забиться в уголок и жалеть, жалеть себя, медленно убивая словами о своей никчемности, глупости, бестолковости, дрянности… до бесконечности. Но она стояла, упорно
Читать далее...