На синеве, и в лужах отраженьями,
Мы встретимся однажды под дождём.
Дрожащими разомкнутыми звеньями,
За гладь зеркальную таинственно уйдём.

Лишь ветер не ответит нам, в молчании
Мы зарядили пулю в револьвер.
Зачем нам распинаться на прощание,
Мы разместились между общих мер.

Свинец уснувший, и в стволе почивший,
Когда то выстрел, грянувший в весок.
Нам все равно кто на соседской крыше
Закончил жизнь, забившись в уголок.

Сегодня мир простит нам отрешение,
А завтра спрашивать сочтём за труд.
На этот миг - любовь одно решение,
Потом нас серым не затрут…

Стёкла бились, и, разбиваясь, падали вниз,
Ноги мои ощупали холодный карниз,
Руки, цеплялись за воздух, беспечно желая,
Крыльями стать, и добраться до края.

Эти капельки брызг и крупицы от бурь,
Меня окутает саваном смерти лазурь,
Моё тело вернётся во мрак, откуда пришло.
Мои птицы не встанут со мной на крыло.

Мои птицы боятся, этой большой высоты,
Руки их в перьях, несут на могилу цветы,
Глаза их похожи на наши, на птичьи,
Но они утонули в своём безразличьи.

Падение в пропасть без подстраховки, тем более в такую белую пропасть это великое приключение, моё приключение…

Маленькие лапки по белому, чёрные лапки по белому.… Вперёд к свободе. Я знаю, она, где то рядом, забыта этой ослепительной белизной, этим лёгким запахом удушающей сырости, каждой частичкой под моей лапкой. Слепящий свет, словно фосфорицирующий совсем рядом и даже во мраке небытия, куда мне удалось приземлиться вполне удачно. Холод под ногами, первобытный холод, гораздо ниже комнатной температуры, но температура сейчас меня не очень волнует, она второстепенна в таком ослепительном месте.
Стоп.
Я не в силах найти выход… это дыра. Миска с белыми краями заполнена капельками томящей сырости, и я пью её, чувствуя, как эта влага пахнет крапивной эссенцией. Я на дне, меня окружают крупицы, словно песчинки на море, схоронена серость вулканических крупиц, почему то странного красноватого цвета. Роговые отростки разных форм покоятся на дне этого этой белизны. Это части громадного живого существа встречаются на пути. То они длинные и безумно тонкие, зазубренные и состоят из множества звеньев, то мягкие и пропитанные влагой, полосатые и белые, а иногда встречаются острые, с неровными краями и немного желтоватым болезненным цветом.
На моём пути встречаются и большие капельки воды, в который я и усик на за что не суну, по тому, что это самоубийство.
На моём пути встречается чёрная всеобъемлющая бездна, дно которой переливается в лучах света, дивные отблески стоячей воды, но меня что, то тревожит, это чувство не покидает меня и настораживает…
Что здесь?…
Хлёсткий удар чего-то громадного, и невообразимо тяжёлого, в каких-то непонятных волокнах, и это что-то опускается совсем неподалёку от меня.
Я бегу, не помня себя от страха, и пытаюсь как можно быстрее передвигать лапками, вслед мне слышится невообразимый вой откуда-то сверху, но я продолжаю побег, и понимаю, что я заперт. Останавливаюсь. И снова удар. Не менее хлёский, он почти попадает по моим лапкам, и снова я ударяюсь в панику пытаясь, куда-то укрыться, а за спиной, удар за ударом, всё сильнее и яростнее нарастает вой сверху. Куда убежать?
Я направляю своё хаотичное движение в сторону зияющей дыры, может, попав в нее, я сумею выжить. Может, там меня не достанет это странное стучащее по белому резиново-махровое нечто.
И вот преодолевая сантиметр за сантиметром, я приближаюсь к своему спасению, но мой разум не мог предположить такого коварства… Меня накрывает этим уродливым предметом, спешащим по моим следам, и я слышу хруст ломающегося хитинового панциря, всё внутри перемешивается, у меня ломаются лапки и усики, мне безумно больно, и я стараюсь кричать, но меня, ни кто не слышит, ибо в этом мире они не способны слышать себя, куда им до других. Я вижу оторвавшийся у себя усик, ещё осознаю несколько секунд темноты, и умираю.
На белом остаётся чёрное пятно крови и разбитая плоть, куски рыжей брони, едва успевшие послужить хозяину.
Потоки воды, хлынувшие с небес ударяются о белую поверхность, и она становиться горячей, поднимается пар, и остатки трупа вместе со струями остывающей воды уносятся в дыру. Далее кровь становиться водой, растворяясь в ней, становясь её частью, совершенно незаметной и прозрачной, и движется по трубам в никуда.

Я не в силах была мериться
С светом мёртвого янтаря.
Вам давно облик только сниться,
Облик мой, но это не я.

В красноватые жаркие дали
Уходили по два корабля,
Уходили, в крови пропадали,
Моя суть, но это не я.

Вихри, бури, снега и метели,
А потом холода января.
Вы из снега слепить хотели
Все меня, но это не я.

Как два полюса на магните,
Скрип металла, не звон хрусталя,
Разрывают магнитные нити
Мою душу, и это я.

Слушать этот музыкальный файл

Слушать этот музыкальный файл

Дай мне руку, я приму её словно твой дар,
Не пускай меня в пропасть, там слишком уж сыро,
Я в груди разожгу самый яркий пожар,
Только скрой это чудо, от страшного мира.

И от страха в горле рождается крик,
Он летит в подтвержденье спрятанной силы,
Мы не живы, наш образ всего только блик,
Что сумел оторваться от хладной могилы.

Крылья сотканы из гранита и стали,
Словно ветер колышет шумный тростник,
Мы летали давно, вместе с дивными снами,
И погибли в страницах из проклятых книг.

И у ног из камня так же молились,
Все кому пришлось, как и нам страдать.
Мы когда-то в одно существо превратились,
Даже ад нас не смог пополам разорвать.

Нам сегодня разбили все грани надежды,
Изломали крылья, потопили святую мечту,
Мы две каменных статуи, так, как и прежде,
И собой украшаем могилы плиту.

Ночью, когда огромный и многолюдный город давно уже уснул, и окна стали тёмными и похожими на угольки в погасшем недавно костре, ещё таящие остатки былого тепла. Стало абсолютно тихо. Ветер шелестел между чернеющими деревьям, становясь всё сильнее и сильнее, словно ярость, которую исправно подкармливал хозяин. Он безжалостно гнал перистые тучи, куда то к северу, и тучи от этого хотели плакать, но не могли. Они печально созерцали спящий город, город всех и ни одного.
Ни одно из тёмных окон, и даже его обитатели ничего не знали и не хотели знать. В это время в маленькой стекольной мастерской на столе горела свеча, окошко светилось тёплым желтоватым светом, и это делало его особенным.
Сегодня её хозяин не пошёл домой, его там ни кто не ждал. Маленький ребёнок его умер года два назад, жена погибла от сердечного приступа совсем недавно. Он пережил всё это, и его это более не тревожило. Да, было больно, но и эта боль как-то быстро притупилась. Ребёнок был от соседа, а жена была распутна.
Ему было грустно, как ни когда. Он вспомнил, что за свою жизнь он сделал много ночников, плафонов, прозрачных и чистых бутылочек. И самое страшное, что все они были расписаны его рукой, но душа при этом не участвовала. Окружающие уважали его за талант, мастерство придания живости стеклу, за умение сочинить для него великолепную оправу. Каждая почтеннейшая дама, взяв в руки готовый заказ, восклицала: «Это просто прелестно! Как вам это удалось!? Это именно то, что я хотела!». И все были довольны. Все, но не он.
По тому, что всё, что им было сделано, являлось всего лишь сочетанием придуманных форм, и давно затёртых орнаментов.
То ли все дамы были без художественного вкуса, может Стекольщик просто их не понимал? Хотя как он, не понимая, мог создать то, что им настолько понравилось? Это оставалось долгое время загадкой!
Мастер не мог понять, какой из него творец? Он просто преобразователь чужих идей.
В этот день он почувствовал себя глупой пародией на человека, которая посмела думать, что является богом. От этого на душе становилось больно.
Его наполнило что-то горячее и готовое взорваться. Он плакал, но теперь от ярости и злобы, он злился на себя за ошибки, и начал ненавидеть свою жизнь. А потом он сорвался.
Сорокалетний мужчина с молотком носился во всей студии, завывал от гнева, крушил мнимые произведения своего творчества. Стекло билось и ломалось, превращая пол в непонятный калейдоскоп на поверхности деревянного пола.
Звон бьющейся мнимости был равен бою колоколов, и, наконец, самый большой колокол раскрыл свой голос. Молоток, вскинутый вверх, достиг застеклённой части крыши, и стекло стремительно рухнуло на своего создателя. И в глазах у него потемнело.

Пробуждение принесло облегчение.
Не смотря на то, что всё было уничтожено он, как ребёнок, радовался этому.
Потом к нему приходили недовольные люди, за своими заказами. Он ни как не мог, хотя и очень старался, придумать правдоподобное объяснение. Как можно было объяснить, что заказы были уничтожены в порыве ярости на себя.
Сегодня ему словно удалось вырваться на свежий воздух, и он нашёл попутный ветер. Его голову занимали разные мысли, и одной из главенствующих стала: Если крепость была уничтожена тобою, не стоит снова воздвигать такую же вокруг себя, а можно создать из отходов что-то прекрасное.
Это захватило его. Стремление создать из не нужного никому нечто великое. И он принялся творить.
Мастер собрал осколки с пола. Он не думал над конечным результатом, он просто знал, что это будет нечто, что пропускает через себя свет, но не окно, что-то более величественное.
Стекольщик просил отдать ему то, что было уже никому не нужно, то за что не придётся отдать ни монеты, кусочки стекла.
Люди с призрением смотрели на обросшего мастера, который скитался по домам, спрашивая, нет ли у хозяев битого стекла. Но, несмотря на некоторое отвращение, они отдавали осколки от ваз, стеклянных цветов, кусочки когда-то прозрачных и разноцветных тарелок.
Материал через некоторое время материал всё равно закончился. Но были ещё и свалки, и мастер искал его там. Это было кладбище для всего, что человек использовал и счёл ненужным. А ему нужно было то, что способно стати чем-то иным – осколки.
Его дом за это время стал пустым и холодным. Мебель была распродана и через заколоченную дыру в крыше пророй пробивался снег или просачивалась вода.
Так он прожил целый год.

Он закончил работу утром, в тот день было пасмурно и тихо.
Вместо досок на пробитой крыше отныне красовался витраж, с изображённым на нём небом, травою и человеком. Даже на фоне туч его силуэт светился.
Человек был добр. Взгляд его немного печальных глаз излучал мудрость, справедливость и всепрощение. Волосы его лежали прядями на плечах. Тело скрывали бордовые складки одеяния, и в руке, на раскрытой ладони, держал он маленькую звёздочку – кусочек прозрачного стекла. Это было прекрасно! В работе отразилась вся душа мастера, которая находилась в оцепенении до начала трудов. Здесь были Читать далее...