СНЫ

Как океан объемлет шар земной,

Земная жизнь кругом объята снами...

Настанет ночь - и звучными волнами

    Стихия бьет о берег свой.

То глас ее: он нудит нас и просит...

Уж в пристани волшебный ожил челн;

Прилив растет и быстро нас уносит

    В неизмеримость темных волн.

Небесный свод, горящий славой звездной,

Таинственно глядит из глубины,-

И мы плывем, пылающею бездной

    Со всех сторон окружены.

<Начало 1830>

 

   МОЯ  хозяйка  Зина больше похожа на фокса, чем на девочку:  визжит,прыгает,  ловит руками мяч (ртом она не умеет) и грызет сахар,  совсем
как  собачонка. Все думаю - нет ли у нее хвостика? Ходит она всегда  в своих девочкиных попонках; а в ванную комнату меня не пускает -  уж  я
бы подсмотрел.
   Вчера  она  расхвасталась: видишь, Микки, сколько у меня  тетрадок.
Арифметика  -  диктовка - сочинения... А вот ты, цуцик несчастный,  ни говорить, ни читать, ни писать не умеешь.
   Гав!  Я умею думать - и это самое главное. Что лучше: думающий фокс или говорящий попугай? Ага!
   Читать я немножко умею - детские книжки с самыми крупными буквами.
   Писать...   Смейтесь,  смейтесь  (терпеть  не  могу,   когда   люди смеются)! - писать я тоже научился. Правда, пальцы на лапах у меня  не загибаются, я ведь не человек и не обезьяна. Но я беру карандаш в рот, наступаю лапой на тетрадку, чтобы она не ерзала, - и пишу.
   Сначала  буквы  были похожи на раздавленных дождевых  червяков.  Но фоксы  гораздо  прилежнее девочек. Теперь я пишу  не  хуже  Зины.  Вот
только не умею точить карандашей. Когда мой иступится, я бегу тихонько в кабинет и тащу со стола отточенные людьми огрызочки.

*  *  *

   Ставлю  три  звездочки.  Я видал в детских книжках:  когда  человек делает прыжок к новой мысли, он ставит три звездочки...
   Что  важнее  всего в жизни? Еда. Нечего притворяться! У  нас  полон дом  людей.  Они  разговаривают, читают, плачут,  смеются  -  а  потом
садятся  есть. Едят утром, едят в полдень, едят вечером.  А  Зина  ест даже  ночью  -  прячет под подушку бисквиты и шоколадки  и  потихоньку
чавкает.
   Как  много  они  едят! Как долго они едят! Как часто  они  едят.  И говорят еще, что я обжора...    Сунут  косточку  от  телячьей  котлетки  (котлетку  сами  съедят!),
нальют полблюдца молока - и все.
   Разве  я пристаю, разве я прошу еще, как Зина и другие дети?  Разве я ем сладкое: клейстер, который называется киселем, или жидкую гадость
из  чернослива  и  изюма,  или  холодный ужас,  который  они  называют мороженым?  Я  деликатнее всех собак, потому что  я  породистый  фокс.
Погрызу косточку, съем, осторожно взяв из рук Зины, бисквит, и все.
   Но они... Зачем эти супы? Разве не вкуснее чистая вода?
   Зачем   эти  горошки,  морковки,  сельдерейки  и  прочие   гадости, которыми они портят жаркое?
   Зачем вообще варить и жарить?
   Я  недавно попробовал кусочек сырого мяса (упал на кухне на пол - я имел полное право его съесть!)... Уверяю вас, оно было гораздо вкусней
всех этих шипящих на сковородке котлет...
   И  как  было бы хорошо, если бы не варили и не жарили! Не  было  бы кухарок: они совсем не умеют обращаться с порядочными собаками. Ели бы
все на полу, без посуды, - мне было бы веселей. А то всегда сидишь под столом, среди чужих ног. Толкаются, наступают на лапы. Подумаешь,  как
весело!..
   Или  еще  лучше  -  ели бы на траве перед домом. Каждому  по  сырой котлетке.  А  после обеда все бы барахтались и визжали,  как  Зина  со
мной... Гав-гав!
   Меня  называют  обжорой (выпил глоток молока из  кошкиного  блюдца, подумаешь)...
   А  сами... После супа, после жаркого, после компота, после  сыра  - они еще пьют разноцветные штуки: красную - вино, желтую - пиво, черную
-  кофе...  Зачем?  Я  зеваю под столом до слез,  привык  около  людей околачиваться,  а они все сидят,  сидят, сидят... Гав! И все  говорят, говорят, говорят, точно у каждого граммофон в животе завели.

*  *  *

   Три звездочки.
   Новая мысль. Наша корова - дура. Почему она дает столько молока?  У нее  один сын - теленок, а она кормит весь дом. И чтоб давать  столько
молока, она весь день ест, ест свою траву, даже смотреть жалко.  Я  бы не Читать далее...

Гм! Хе! В Петербурге-то прежде живали?  (Как  ни  крепился  лакей,  а невозможно было не поддержать такой учтивый и вежливый разговор.)
     - В Петербурге? Совсем почти нет, так только проездом. И прежде  ничего здесь не знал, а  теперь  столько,  слышно,  нового,  что,  говорят,  кто  и
знал-то, так сызнова узнавать переучивается. Здесь  про  суды  теперь  много
говорят.
     -  Гм!..  Суды.  Суды-то  оно  правда,  что  суды.  А  что,  как   там, справедливее в суде или нет?
     - Не знаю. Я про наши много хорошего слышал. Вот опять у  нас  смертной казни нет.
     - А там казнят?
     - Да. Я во Франции видел, в Лионе. Меня туда Шнейдер с собою брал.
     - Вешают?
     - Нет, во Франции все головы рубят.
     - Что же, кричит?
     - Куды! В одно мгновение. Человека кладут, и падает этакий широкий нож, по машине, гильйотиной называется, тяжело, сильно...  Голова  отскочит  так,
что и глазом не успеешь мигнуть. Приготовления тяжелы. Вот  когда  объявляют приговор, снаряжают,  вяжут,  на  эшафот  взводят,  вот  тут  ужасно!  Народ
сбегается, даже женщины, хоть там и не любят, чтобы женщины глядели.
     - Не их дело.
     - Конечно! Конечно!  Этакую  муку!...  Преступник  был  человек  умный, бесстрашный, сильный, в летах, Легро по  фамилии.  Ну  вот,  я  вам  говорю,
верьте не верьте, на эшафот всходил - плакал, белый как  бумага.  Разве  это возможно? Разве не ужас? Ну кто же со страху плачет? Я и не думал,  чтоб  от
страху можно было заплакать не ребенку, человеку, который никогда не плакал, человеку в сорок пять лет. Что же с душой в эту минуту  делается,  до  каких
судорог ее доводят? Надругательство над душой, больше ничего!  Сказано:  "не убий", так за то, что он убил, и его убивать? Нет,  это  нельзя.  Вот  я  уж
месяц назад это видел, а до сих пор  у  меня  как  пред  глазами.  Раз  пять снилось.
     Князь даже одушевился говоря, легкая краска проступила  в  его  бледное лицо, хотя речь  его  попрежнему  была  тихая.  Камердинер  с  сочувствующим
интересом следил за ним, так что оторваться,  кажется,  не  хотелось;  может быть, тоже был человек с воображением и попыткой на мысль.
     - Хорошо еще вот, что муки  немного,  -  заметил  он.  -  когда  голова отлетает.
     - Знаете ли что? - горячо подхватил князь: - вот вы это заметили, и это
все точно так же замечают, как вы, и машина для того выдумана, гильйотина. А мне тогда же пришла в голову одна мысль: а что, если это даже  и  хуже?  Вам
это смешно, вам это дико кажется, а при некотором воображении даже  и  такая мысль в голову вскочит. Подумайте: если, например, пытка; при этом страдания и раны, мука телесная,  и,  стало  быть,  все  это  от  душевного  страдания отвлекает, так что одними только ранами и мучаешься, вплоть пока  умрешь.  А ведь главная, самая сильная боль, может, не в ранах, а вот, что  вот  знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас - душа из тела вылетит, и что человеком  уж  больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что  наверно.  Вот  как  голову кладешь под самый нож и слышишь, как он склизнет  над  головой,  вот  эти-то четверть секунды всего и страшнее. Знаете ли, что это не моя фантазия, а что так многие говорили? Я до того этому верю, что прямо вам скажу  мое  мнение. Убивать за убийство несоразмерно большее наказание чем  самое  преступление. Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство  разбойничье.  Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу или как-нибудь, непременно  еще надеется, что спасется, до самого последнего мгновения. Примеры бывали,  что уж горло перерезано, а он еще надеется, или бежит, или просит.  А  тут,  всю эту последнюю надежду, с  которою  умирать  в  десять  раз  легче,  отнимают наверно; тут приговор, и в том, что наверно  не  избегнешь,  вся  ужасная-то мука Читать далее...

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.

1841

Я жить хочу! хочу печали
Любви и счастию назло;
Они мой ум избаловали
И слишком сгладили чело.
Пора, пора насмешкам света
Прогнать спокойствия туман;
Что без страданий жизнь поэта?
И что без бури океан?
Он хочет жить ценою муки,
Ценой томительных забот.
Он покупает неба звуки,
Он даром славы не берет.

1832

Исповедь
1
День гас; в наряде голубом,
Крутясь, бежал Гвадалкивир,
И не заботяся о том,
Что есть под ним какой-то мир,
Для счастья чуждый, полный злом,
Светило южное текло,
Беспечно, пышно и светло;
Но в монастырскую тюрьму
Игривый луч не проникал;
Какую б радость одному
Туда принес он, если б знал;
Главу склоня, в темнице той
Сидел отшельник молодой,
Испанец родом и душой;
Таков был рок! - зачем, за что,
Не знал и знать не мог никто;
Но в преступленье обвинен,
Он оправданья не искал;
Он знал людей и знал закон...
И ничего от них не ждал.
Но вот по лестнице крутой
Звучат шаги, открылась дверь,
И старец дряхлый и седой
Взошел в тюрьму - зачем теперь?
Что сожаленья и привет
Тому, кто гибнет в цвете лет?

II

"Ты здесь опять! напрасный труд!..
Не говори, что божий суд
Определяет мне конец.
Все люди, люди, мой отец...
Пускай погибну, смерть моя
Не продолжит их бытия,
И дни грядущие мои
Им не присвоить - и в крови,
Неправой казнью пролитой,
В крови безумца молодой,
Согреть им вновь не суждено
Сердца, увядшие давно;
И гроб без камня и креста,
Как жизнь их ни была свята,
Не будет слабым их ногам
Ступенью новой к небесам.
И тень невинного, поверь,
Не отопрет им рая дверь.
Меня могила не страшит.
Там, говорят, страданье спит
В холодной вечной тишине,
Но с жизнью жаль расстаться мне;
Я молод, молод, - знал ли ты,
Что значит молодость, мечты?
Или не знал - или забыл,
Как ненавидел и любил,
Как сердце билося живей
При виде солнца и полей
С высокой башни угловой,
Где воздух свеж и где порой,
В глубокой скважине стены
Дитя неведомой страны,
Прижавшись, голубь молодой
Сидит, испуганный грозой!
Пускай теперь прекрасный свет
Тебе постыл - ты слеп, ты сед,
И от желаний ты отвык;
Что за нужда? - ты жил, старик;
Тебе есть в мире что забыть!
Ты жил! я также мог бы жить!

III

Ты слушать исповедь мою
Сюда пришел - благодарю;
Не понимаю: что была
У них за мысль? - мои дела
И без меня ты должен знать -
А душу можно ль рассказать?
И если б мог я эту грудь
Перед тобою развернуть,
Ты, верно, не прочел бы в ней,
Что я преступник иль злодей.
Пусть монастырский ваш закон
Рукою неба утвержден;
Но в этом сердце есть другой,
Ему не менее святой;
Он оправдал меня - один
Он сердца полный властелин;
И тайну страшную мою
Я неизменно сохраню,
Пока земля в урочный час
Как двух друзей не примет нас.
Доселе жизнь была мне плен
Среди угрюмых этих стен,
Где детства ясные года
Я проводил, бог весть куда!
Как сон, без радости и бед,
Промчались тени лучших лет,
И воскресить те дни едва ль
Желал бы я - а все их жаль!
Зачем, молчание храня,
Так грозно смотришь на меня?
Я волен... я не брат живых.
Судей бесчувственных моих
Не проклинаю... но, старик,
Я признаюся, мой язык
Не станет их благодарить
За то, что прежде, может быть,
Чем луч зари на той стене
Погаснет в мирной тишине,
Я, свежий, пылкий, молодой,
Который здесь перед тобой,
Живу, как жил тому пять лет,
Весь превращуся в слово "нет"!..
И прах, лишенный бытия,
Уж будет прах один - не я!

IV

И мог ли я во цвете лет,
Как вы, душой оставить свег
И жить, не ведая страстей,
Под солнцем родины моей?
Ты позабыл, что седина
Меж этих кудрей не видна,
Что пламень в сердце молодом
Не остудить мольбой, постом!
Когда над бездною морской
Свирепой бури слышен вой
И гром гремит по небесам,
Вели не трогаться волнам
И сердцу бурному вели
Не слушать голоса любви!..
Да если б черный сей наряд
Не допускал до сердца яд,
Тогда я был бы виноват;
Но под одеждой власяной
Я человек, как и другой!
И ты, бесчувственный старик,
Когда б ее небесный лик
Тебе явился хоть во сне,
Ты позавидовал бы мне
И в исступленье, может быть,
Решился б также согрешить,
Отвергнув все, закон и честь,
Ты был бы счастлив перенесть
За слово, ласку или взор
Мое страданье, мой позор!..

V

Я о спасенье не молюсь,
Небес и ада не боюсь;
Пусть вечно мучусь; не беда!
Ведь с ней не встречусь никогда!
Разлуки первый, грозный час
Стал веком, вечностью для нас!
И если б рай передо мной
Открыт был властью неземной,
Клянусь, я прежде чем вступил,
У врат священных бы спросил,
Найду ли там, среди святых,
Погибший рай надежд моих?
Нет, перестань, не Читать далее...

Пускай холодною землею
Засыпан я,
О друг! всегда, везде с тобою
Душа моя.
Любви безумного томленья,
Жилец могил,
В стране покоя и забвенья
Я не забыл.

Без страха в час последней муки
Покинув свет,
Отрады ждал я от разлуки —
Разлуки нет.
Я видел прелесть бестелесных
И тосковал,
Что образ твой в чертах небесных
Не узнавал.

Что мне сиянье божьей власти
И рай святой?
Я перенес земные страсти
Туда с собой.
Ласкаю я мечту родную
Везде одну;
Желаю, плачу и ревную
Как в старину.

Коснется ль чуждое дыханье
Твоих ланит,
Моя душа в немом страданье
Вся задрожит.
Случится ль, шепчешь, засыпая,
Ты о другом,
Твои слова текут, пылая,
По мне огнем.

Ты не должна любить другого,
Нет, не должна,
Ты мертвецу святыней слова
Обручена;
Увы, твой страх, твои моленья -
К чему оне?
Ты знаешь, мира и забвенья
Не надо мне!

Как лилия глядится в нагорный ручей,
Ты стояла над первою песней моей,
И была ли при этом победа, и чья,-
У ручья ль от цветка, у цветка ль от ручья?

Ты душою младенческой все поняла,
Что мне высказать тайная сила дала,
И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,
Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить.

Та трава, что вдали, на могиле твоей,
Здесь, на сердце, чем старее оно, тем свежей,
И я знаю, взглянувши на звезды порой,
Что взирали на них мы как боги с тобой.

У любви есть слова, те слова не умрут.
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе придем, нас нельзя разлучить!

Ты помнишь, что было тогда,
Как всюду ручьи бушевали
И птиц косяками стада
На север, свистя, пролетали.

И видели мы средь ветвей,
Еще не укрытых листами,
Как, глазки закрыв, соловей
Блаженствовал в песне над нами.

К себе зазывала любовь
И блеском и страстью пахучей,
Не только весельем дубов,
Но счастьем и ивы плакучей.

Взгляни же вокруг ты теперь:
Все грустно молчит, умирая,
И настежь раскинута дверь
Из прежнего светлого рая.

И новых приветливых звезд,
И новой любовной денницы,
Трудами измучены гнезд,
Взалкали усталые птицы.

Не может ничто устоять
Пред этой тоской неизбежной,
И скоро пустынную гладь
Оденет покров белоснежный.

Я очи знал, — о, эти очи!
Как я любил их — знает бог!
От их волшебной, страстной ночи
Я душу оторвать не мог.

В непостижимом этом взоре,
Жизнь обнажающем до дна,
Такое слышалося горе,
Такая страсти глубина!

Дышал он грустный, углубленный
В тени ресниц ее густой,
Как наслажденье, утомленный,
И, как страданья, роковой.

В эти чудные мгновенья
Ни разу мне не довелось
С ним повстречаться без волненья
И любоваться им без слез.

Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон -
Это раздаётся в Бухенвальде
Колокольный звон, колокольный звон.
Это возродилась и окрепла
В медном гуле праведная кровь.
Это жертвы ожили из пепла
И восстали вновь, и восстали вновь.

Сотни тысяч заживо сожжённых
Строятся, строятся в шеренги, к ряду ряд.
Интернациональные колонны
С нами говорят, с нами говорят.
Слышите громовые раскаты?
Это не гроза, не ураган, -
Это, вихрем атомным объятый,
Стонет океан, Тихий океан.

Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон -
Это раздаётся в Бухенвальде
Колокольный звон, колокольный звон.
Звон плывёт, плывёт над всей землёю,
И гудит взволнованно эфир:
Люди мира, будьте зорче вторе,
Берегите мир, берегите мир!

Я не люблю себя такой,
не нравлюсь я себе, не нравлюсь!
Я потеряла свой покой,
с обидою никак не справлюсь.

Я не плыву,— иду ко дну,
на три шага вперед не вижу,
себя виню, тебя кляну,
бунтую, плачу, ненавижу...

Опамятуйся, просветлей,
душа! Вернись, былое зренье!
Земля, пошли мне исцеленье,
влей в темное мое смятенье
спокойствие твоих полей!

Дни белизны... чистейший свет...
живые искры снежной пыли...
«Не говори с тоской — их нет,
но с благодарностию — были».

Все было — пар над полыньей,
молчанье мельницы пустынной,
пересеченные лыжней
поляны ровности простынной,

и бора запах смоляной,
и как в песцовых шубах сучья,
и наводненное луной
полночной горницы беззвучье...

У всех бывает тяжкий час,
на злые мелочи разъятый.
Прости меня на этот раз,
и на другой, и на десятый,—

ты мне такое счастье дал,
его не вычтешь и не сложишь,
и сколько б ты ни отнимал,
ты ничего отнять не сможешь.

Не слушай, что я говорю,
ревнуя, мучаясь, горюя...
Благодарю! Благодарю!
Вовек
не отблагодарю я!

Ее не знает свет, - она еще ребенок;
Но очерк головы у ней так чист и тонок,
И столько томности во взгляде кротких глаз,
Что детства мирного последний близок час.
Дохнет тепло любви - младенческое око
Лазурным пламенем засветится глубоко,
И гребень, ласково-разборчив, будто сам
Пойдет медлительней по пышным волосам,
Персты румяные, бледнея, подлиннеют...
Блажен, кто замечал, как постепенно зреют
Златые гроздия, и знал, что виноград
Сбирая, он вопьет их сладкий аромат!

< 1847 >

    Перевод М. Фромана
(фр.)

Словно в зареве пожара
Я увидел на заре,
Как прошла  богиня Тара,
Вся сияя, по горе.
Изменяясь, как виденья,
Отступали горы прочь.
Было  ль то землетрясенье,
Страшный  суд, хмельная ночь?

В утра свежем дуновенье
Видел я - верблюд ко мне
Вне законов тяготенья
Подымался  по стене,
И каминная  задвижка
Пела с пьявками, дрожа,
Распаленная мартышка
Сквернословила, визжа.

С криком несся в дикой скачке
Весь багровый, голый гном,
Говорили о горячке
И давали в ложке бром,
А потом  загнали в нишу
С мышкой,  красной как луна,
Я просил: "Снимите крышу,
Давит голову она!"

Я молил, ломая  руки,-
Врач сидел как истукан,-
Что меня спасти от муки
Может  только океан.
Он плескался подо мною,
Пену на берег гоня,
И понадобились  трое,
Чтобы  сбросить вниз меня.

И  шампанским  зашипели,
Закружились надо мной
Семь небес, как карусели,
И  опять возник покой;
Но  осталась, чуть мигая,
Вкось прибитая звезда,
Я  просил сестру, рыдая,
Выпрямить  ее тогда.

Но  молчанье раскололось,
И  в мой угол донесло,
Как диктует дикий голос
Бесконечное число
И  рассказ: "Она сказала,
Он  сказал, и я сказал..."
А  луну, что мне сияла,
В  голове я отыскал.

И  слепец какой-то, плача,
Слез не в силах удержать,
Укорял меня, что прячу
Где-то я луну опять.
Стало жаль  его немного,
Но  он свистнул у стены.
И  пресек мою дорогу
Черный  Город Сатаны.

И  на месте, спотыкаясь,
Я  бежал, бежал года,
Занавеска, раздуваясь,
Не пускала никуда.
Рев возник и рос до стона
Погибающих   миров -
И  упал, почти до звона
Телеграфных  проводов.

Лишь  одна звезда светила
В напряженной тишине
И, хихикая, язвила
И подмигивала мне.
Звезды с высоты надменной
Ждали, кто бы мне  помог.
От презренья всей вселенной
Я ничем  спастись не мог.

Но  живительным дыханьем
День вошел и засиял,
Понял  я - конец страданьям,
И я к Господу воззвал.
Но, забыв, о чем молиться,
Я заплакал, как дитя,
И смежил мне сном ресницы
Ветер утренний, шутя.

Настроение сейчас - Позорно молчать

Беззащитно сердце человека,
если без любви...
Любовь-река.
Ты швырнул в сердцах булыжник в реку,
канул камень в реку
на века.

Пять минут
качались облака.

Да, да... я презираю нервы,

Истерику, упреки, все.

Наш мир - широкий, щедрый, верный,

Как небеса, как бытие.



Я презираю слезы, - слышишь?

Бесчувственный я, так и знай!

Скажи, что хочешь... тише, тише...

Нет, имени не называй.



Не называй его... а впрочем,

Все выдохлось за столько лет.

Воспоминанья? Клочья, клочья.

Надежды? Их и вовсе нет.



Не бойся, я сильней другого,

Что хочешь говори...да, да!

Но только нет, не это слово

Немыслимое:

никогда.

Настроение сейчас - Я запою свою тоску

Люблю?, не знаю может быть и нет,
Любовь имеет множество примет,
А я одно сказать тебе могу
Повсюду ты, во сне, в огне, в снегу,
В молчанье, в шуме, в радости, в тоске,
В любой надежде, в любой строке и в любой звезде,
Во всём! Всегда! Везде!
Ты памятью затвержен наизусть
И ничего нельзя забыть уже.
Ты понимаешь? Я тебя боюсь,
Напрасно я бежать, спастись хочу,
Ведь ты же сон, тепло, дыханье, свет...
Хочу прижаться к твоему плечу.
Люблю?, не знаю, нет других примет!

"Я поняла -
Ты не хотел мне зла,
ты даже был предельно честен где-то,
ты просто оказался из числа
людей, не выходящих из бюджета.
Не обижайся,
Я ведь не в укор,
ты и такой мне бесконечно дорог.
Хорош ли, нет ли -
это сущий вздор.
Любить так уж любить -
без оговорок.
Я стала невеселая.
Прости.
Пуская тебя раскаяние не гложет.
Сама себя попробую спасти,
никто другой меня спасти не сможет.
Забудь меня.
Из памяти сотри.
Была - и нет, и крест поставь на этом.
А раны заживают изнутри.
А я еще поеду к морю летом.
Я буду слушать, как идет волна,
Как в грохот шум ее перерастает,
как, отступая, шелестит она,
как будто книгу верности листает.
Не помни лихом,
не сочти виной,
что я когда-то в жизнь твою вторгалась,
и не печалься -
все мое - со мной.
И не сочувствуй - я не торговалась."

Ты не горюй обо мне, не тужи,-
тебе, а не мне
доживать во лжи,
мне-то никто не прикажет:
- Молчи!
Улыбайся!-
когда хоть криком кричи.
Не надо мне до скончанья лет
думать - да,
говорить - нет.
Я-то живу, ничего не тая,
как на ладони вся боль моя,
как на ладони вся жизнь моя,
какая ни есть -
вот она я!
Мне тяжело...
тебе тяжелей...
Ты не меня,- ты себя
жалей.

Как больно, милая, как странно
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями
Как больно, милая, как страшно
Раздваиваться под пилою.
Не зарастет на сердце рана -
Прольеться чистыми слезами,
Не зарастет на сердце рана -
Прольеться пламенной смолою.
Пока жива с тобой я буду -
Душа и кровь не раздвоимы,
Пока жива с тобой я буду -
Любовь и смерть всегда вдвоем.
Ты понесешь с собой повсюду -
Не забывай меня, любимый!
Ты понесешь с собой повсюду -
Родную землю, милый дом.
Но если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но если мне укрыться нечем
От холода и темноты.
За расставаньем будет встреча
Не забывай меня, любимый!
За расставаньем будет встреча,
Вернемся оба - я и ты.
Но если я безвестно кану -
Короткий свет луча дневного,
Но если я безвестно кану -
За звездный пояс, в звездный дым.
Я за тебя молиться стану
Что б ты вернулся невредим,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты мне это повторил.
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полу плакал, полу спал,
Когда состав на скользком склоне
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колеса оторвал...
Нечеловеческая сила,
В одной давильне всех калеча,
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.
И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали.
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастая в них -
И каждый раз на век прощайтесь,
И каждый раз на век прощатесь!
И каждый раз на век прощатесь,
Когда уходите на миг...