Это цитата сообщения vezlava Оригинальное сообщение
nadia rusheva
Это цитата сообщения vezlava Оригинальное сообщение
3 заметки к пушкинскиим текстам
[600x472]
ТРИ ЗАМЕТКИ К ПУШКИНСКИМ ТЕКСТАМ
В "Романе в письмах" содержится часто цитируемое рассуждение о "Клариссе" Ричардсона. В третьем письме Лизы Саше читаем:
"Надобно жить в деревне, чтоб иметь возможность прочитать хваленую Клариссу. Я благословясь начала с предисловия переводчика и увидя в нем уверение, что хотя первые 6 частей скучненьки, зато последние 6 в полной мере вознаградят терпение читателя, храбро принялась за дело. Читаю том, другой, третий, - наконец добралась до шестого, - скучно, мочи нет. Ну, думала я, теперь буду я награждена за труд. Что же? Читаю смерть Клар<иссы>, смерть Ловла<са>, и конец. Каждый т<ом> заключал в себе 2 части, и я не заметила перехода от 6 скучных к 6 занимательным" (VIII, 1,47).Процитированный отрывок обычно трактуется как плод художественной фантазии Пушкина. На самом деле перед намп отсылка к вполне точному историко-литературному факту и определенным биографическим обстоятельствам автора. Установление их не только позволяет точнее, чем это делалось до сих пор, прокомментировать пушкинские строки, но п ведет нас к пониманию некоторых сторон творческого процесса у Пушкина.
Многотомное издание "Клариссы Гарлоу", переплетенное по две книги в каждом томе, действительно существовало и было прекрасно известно Пушкину. В составленном Б. Л. Модзалевским списке книг библиотеки села Тригорского читаем: "Lettres angloises, ou Histoire de Miss Clarisse Harlove. Nouvelle edition..., Paris, 1777. 14 томов в 7 переплетах, со многими гравированными картинками. [Перевод абб. Prevost]. На чистом, после переплетной крышки, листке в т. 1 находится женский поясной портрет в профиль, с накинутой на плечи шалью; рисован он несомненно Пушкиным (ср. его черновые тетради и рисунки, воспроизведенные в Альбомах Пушкинских выставок, и письмо к брату в ноябре 1824 г.) *.
* Модзалевский Б. Л. Поездка в село Тригорское. - В кн.: Пушкин и его современники, вып. 1. СПб., 1903, с. 26-27."Предисловие переводчика", о котором пишет пушкинская Лиза, также обретает вещественную реальность. Это предисловие Прево, где читаем: "Конечно в первых пяти-шести <томах> не следует ожидать живейшего интереса <.. .> Нельзя требовать, чтобы огонь пылал, если его не разожгли. Но в конце концов жар делается чувствительным на каждой странице" *.
* "Се n'est pas dans les cinques ou six premieres qu'il faut s'attendre a trouver un interet fort vif <...> On ne demande pas qn'un feu brule, s'il n'est allume. Mais ensuite la chaleur se fait sentir a chaque page" (Lettres angloises, ou Histoire de Miss Clarisse Harlove <...> t. 1. A Paris, 1777, p. 8).Даже ошибка - шесть томов вместо семи, - вероятно, имеет фактическое объяснение: во французском издании, бывшем в руках Пушкина, "Кларисса" занимает не 14, а 13 томов; последний же, четырнадцатый том представляет собой дополнения издателя. Так что в памяти Пушкина могло задержаться представление о том, что роман кончается не в конце седьмой книги, а раньше.
Пушкин прочел "Клариссу" в Михайловском, причем пользовался экземпляром из тригорской библиотеки. Это удостоверяется не только рисунком на книге, но и словами в письме к брату Льву, написанном в 20-х числах ноября 1824 г.: "Читаю Кларису, мочи нет какая скучная дура!" (XIII, 123). Бросается в глаза близость выражений в пушкинском письме к брату в письме Лизы из "Романа в письмах". Последнее
Это цитата сообщения vezlava Оригинальное сообщение
А.С. ПУШКИН - Ю.М. ЛОТМАН
Пушкин притягивает нас, как сама жизнь
Ю. М. Лотман
Из "Русской газеты"
(Специальный выпуск, ред. Вера Швайковская),
Тарту, 1 ноября 1993 г.
"Не сетуйте: таков судеб закон.
Меняется весь мир вкруг человека,
Ужель один недвижим будет он?"- вот ответ на вопрос: "Меняется ли отношение к Пушкину в течение жизни?
Меняется мир, вместе с ним меняется и человек. Меняется не только наш взгляд и мы сами, меняется и Пушкин. Многогранный, сложный, объёмный мир не укладывается в слово и даже во многие слова. Приведу пример. Те, кто бывал в Эрмитаже и видел скульптуру Вольтера работы Ж.А.Гудона, знают о её удивительном свойстве. Когда вы обходите её, у скульптуры меняется выражение лица. Вы видите, как Вольтер плачет, издевается, смотрит на мир трагически и задыхается от смеха. Казалось бы, мрамор недвижим, но меняется наша точка зрения и меняется лицо скульптуры. Точно также, когда мы обходим мир, он меняется. Не только мы меняемся перед лицом мира, но и мир меняется перед нашим лицом.
Одна из замечательных особенностей Пушкина - способность находиться с нами в состоянии диалога. Вы можете сказать: как же так? Его книги напечатаны, страницы зафиксированы, буквы сдвинуть с места нельзя. А меж тем система, которую Пушкин создал и запустил в мир, - это динамическая структура, она накапливает смысл, она умнеет, она заставляет нас умнеть, она отвечает нам на те вопросы, которых Пушкин не мог знать. Эта система - сам поэт. Поэтому в том, что он меняется перед нашим взглядом нет ничего удивительного: в этом его жизненность. Любое сложное, богатое произведение искусства тем и отличается от других созданий человеческих рук, что обладает внутренней динамикой.
Когда вы имеете дело с гениальным человеком, вы никогда не сможете очертить до конца возможности его будущего. Замечательно об этом сказано в набросках романа о декабристах Л.Толстого. После возвращения из Сибири в Москву одному из декабристов жена говорит замечательные слова: "Я могу предсказать, что сделает наш сын, а вот ты ещё можешь меня удивить". Вот эта способность удивлять - свойство гения. Гений - это не только романтическое и красивое слово, это - довольно точное понятие. Гений отличается от других одаренных людей высокой степенью непредсказуемости. Это свойство гениальности в высшей степени присуще Пушкину. Из-за его ранней гибели, трагических обстоятельств обрыва его творчества, невозможно представить, что бы он мог сделать, если бы прошел по жизни ещё шаг, два, десять... Очень интересно, что его друг Баратынский, сам гениальный поэт, после гибели Пушкина получивший доступ к его рукописям, пишет о них своей жене поразительные слова: "Они отличаются - ты не поверишь! - глубиной". И дальше замечательная фраза: "Он только созревал".
Что это значит? Совсем не то, что он был незрел до этого, а то, что пришла вторая, третья - новая зрелость. Это тоже одна из особенностей Пушкина - обретать новую зрелость. В очень тяжёлую для себя минуту, когда умер А.А.Дельвиг - единственный близкий друг из лицеистов (два других были в Сибири), он пишет П.А.Плетневу: "Но жизнь все ещё богата; мы встретим ещё новых знакомцев: новые созреют нам друзья;... мы будем старые хрычи, жёны наши - старые хрычовки, а детки будут славные; молодые; веселые ребята; а мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо". Эти строки говорят о том, какой необыкновенной силой принятия жизни обладал сам поэт.
Пушкин притягивает нас, как сама жизнь. Он способен подняться до понимания поэзии болезни, помогая её пережить:
Это цитата сообщения vezlava Оригинальное сообщение
К 210-ю со дня р. ЧТО ЧИТАТЬ О ЖИЗНИ ПУШКИНА?
|
Ю.М. Лотман АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ ПУШКИН |
ЧТО ЧИТАТЬ О ЖИЗНИ ПУШКИНА
А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. В 3-х т. Т. 1, 2. М., 1974.
Русские писатели XIX века о Пушкине. Л., 1938.
Лернер Н.О. Труды и дни Пушкина. Изд. 2-е. СПб., 1910.
Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. Л., 1975.
Цявловский М.А. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина, т. 1. М., 1951.
Анненков П.В. Материалы для биографии А.С. Пушкина. - Соч. Пушкина в 7-ми т. Т. 1. СПб., 1855.
Анциферов Н.П. Петербург Пушкина. М., 1950.
Анциферов Н.П. Пушкин в Царском Селе. М., 1950.
Ахматова А.А. О Пушкине. Л., 1977.
Ашукин Н.С. Москва в жизни и творчестве А.С. Пушкина. М., 1949.
Бартенев П.И. Пушкин в южной России. М., 1914.
Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина.
Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1813-1826). М.-Л., 1950.
Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1826-1830). М., 1967.
Болдинская осень. Сост. Н.В. Колосова, сопроводительный текст В.И. Порудоминского и Н.Я. Эйдельмана, предисл. и науч. редактирование Т. Г. Цявловской. М., 1974.
Бродский Н.Л. А. С. Пушкин. М„ 1937.
Гессен А.И. Жизнь поэта. М., 1972.
Глинка В. Пушкин и Военная галерея Зимнего дворца. Л., 1949.
Гроссман Л. Пушкин. Изд. 3-е. ЖЗЛ. М., 1960.
Мейлах Б.С. Жизнь Александра Пушкина. Л., 1974.
Томашевский Б.В. Пушкин. Л., 1925.
Томашевский Б.В. Пушкин. Кн. 1, 2. М.-Л., 1956-1962.
Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969.
Тынянов Ю.Н. Пушкин (роман). Л., 1974.
Марина Цветаева. Мой Пушкин. М., 1967.
Щеголев П.Е. Дуэль и смерть Пушкина. М., 1936.
 |
|
Биенье сердца моего,
тепло доверчивого тела...
Как мало взял ты из того,
что я отдать тебе хотела.
А есть тоска, как мед сладка,
и вянущих черемух горечь,
и ликованье птичьих сборищ,
и тающие облака..
Есть шорох трав неутомимый,
и говор гальки у реки,
картавый,
не переводимый
ни на какие языки.
Есть медный медленный закат
и светлый ливень листопада...
Как ты, наверное, богат,
что ничего тебе не надо.
"Я не суеверен; я прочел множество книг за свою жизнь; я, можно сказать, ученый в своем роде. Хотя мне минуло семьдесят, память у меня крепкая и ноги тоже. Таким образом, мое мнение - отнюдь не мнение невежды, а я считаю, что книги, подобной "Робинзону Крузо", никогда не было и не будет написано. Много лет обращался я к этой книге - обыкновенно в минуты, когда покуривал трубку, - и она была мне верным другом и советчиком во всех трудностях этой земной юдоли. В дурном ли я расположении духа - иду к "Робинзону Крузо. Нужен мне совет - к "Робинзону Крузо". В былые времена, когда жена чересчур надоест мне, и по сей час, когда чересчур приналягу на стаканчик, - опять к "Робинзону Крузо". Я истрепал шесть новеньких "Робинзонов Крузо" на своем веку. В последний день своего рождения миледи подарила мне седьмой экземпляр. Тогда я по этому поводу хлебнул лишнего, и "Робинзон Крузо" опять привел меня в порядок. Стоит он четыре шиллинга шесть пенсов в голубом переплете, да еще картинка в придачу".
Уилки Коллинз "Лунный камень"
"Усталость и рассеянность его исчезли, он встал и решительно заходил по горнице, глядя в пол. Потом остановился и, краснея сквозь седину, стал говорить:
Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой.
Как друга ропот заунывный,
Как зов его в прощальный час,
Твой грустный шум, твой шум призывный
Услышал я в последний раз.
Моей души предел желанный!
Как часто по брегам твоим
Бродил я тихий и туманный,
Заветным умыслом томим!
Как я любил твои отзывы,
Глухие звуки, бездны глас,
И тишину в вечерний час,
И своенравные порывы!
Смиренный парус рыбарей,
Твоею прихотью хранимый,
Скользит отважно средь зыбей:
Но ты взыграл, неодолимый,-
И стая тонет кораблей.
Не удалось навек оставить
Мне скучный, неподвижный брег,
Тебя восторгами поздравить
И по хребтам твоим направить
Мой поэтической побег.
Ты ждал, ты звал... я был окован;
Вотще рвалась душа моя:
Могучей страстью очарован,
У берегов остался я.
О чем жалеть? Куда бы ныне
Я путь беспечный устремил?
Один предмет в твоей пустыне
Мою бы душу поразил.
Одна скала, гробница славы...
Там погружались в хладный сон
Воспоминанья величавы:
Там угасал Наполеон.
Там он почил среди мучений.
И вслед за ним, как бури шум,
Другой от нас умчался гений,
Другой властитель наших дум.
Исчез, оплаканный свободой,
Оставя миру свой венец.
Шуми, взволнуйся непогодой:
Он был, о море, твой певец.
Твой образ был на нем означен,
Он духом создан был твоим:
Как ты, могущ, глубок и мрачен,
Как ты, ничем неукротим.
Мир опустел... Теперь куда же
Меня б ты вынес, океан?
Судьба людей повсюду та же:
Где капля блага, там на страже
Уж просвещенье иль тиран.
Прощай же, море! Не забуду
Твоей торжественной красы
И долго, долго слышать буду
Твой гул в вечерние часы.
В леса, в пустыни молчаливы
Перенесу, тобою полн,
Твои скалы, твои заливы,
И блеск, и тень, и говор волн.
Какое счастие: и ночь, и мы одни!
Река - как зеркало и вся блестит звездами;
А там-то... голову закинь-ка да взгляни:
Какая глубина и чистота над нами!
О, называй меня безумным! Назови
Чем хочешь; в этот миг я разумом слабею
И в сердце чувствую такой прилив любви,
Что не могу молчать, не стану, не умею!
Я болен, я влюблён; но, мучась и любя -
О слушай! о пойми! - я страсти не скрываю,
И я хочу сказать, что я люблю тебя -
Тебя, одну тебя люблю я и желаю!
О, долго буду я, в молчаньи ночи тайной,
Коварный лепет твой, улыбку, взор случайный,
Перстам послушную волос густую прядь
Из мыслей изгонять и снова призывать;
Дыша порывисто, один, никем не зримый,
Досады и стыда румянами палимый,
Искать хотя одной загадочной черты
В словах, которые произносила ты;
Шептать и поправлять былые выраженья
Речей моих с тобой, исполненных смущенья,
И в опьянении, наперекор уму,
Заветным именем будить ночную тьму.
В дымке-невидимке
Выплыл месяц вешний,
Цвет садовый дышит
Яблонью, черешней.
Так и льнет, целуя
Тайно и нескромно.
И тебе не грустно?
И тебе не томно?
Истерзался песней
Соловей без розы.
Плачет старый камень,
В пруд роняя слезы.
Уронила косы
Голова невольно.
И тебе не томно?
И тебе не больно?
ИЛИ
ИВАНОВ ВЕЧЕР
До рассвета поднявшись, коня оседлал
Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
Он коня, торопясь в Бротерстон.
Не с могучим Боклю совокупно спешил
На военное дело барон;
Не в кровавом бою переведаться мнил
За Шотландию с Англией он;
Но в железной броне он сидит на коне;
Наточил он свой меч боевой;
И покрыт он щитом; и топор за седлом
Укреплен двадцатифунтовой.
Через три дни домой возвратился барон,
Отуманен и бледен лицом;
Через силу и конь, опенен, запылен,
Под тяжелым ступал седоком.
Анкрамморския битвы барон не видал,
Где потоками кровь их лилась,
Где на Эверса грозно Боклю напирал,
Где за родину бился Дуглас;
Но железный шелом был иссечен на нем,
Был изрублен и панцирь и щит,
Был недавнею кровью топор за седлом,
Но не английской кровью покрыт.
Соскочив у часовни с коня за стеной,
Притаяся в кустах, он стоял;
И три раза он свистнул - и паж молодой
На условленный свист прибежал.
"Подойди, мой малютка, мой паж молодой,
И присядь на колена мои;
Ты младенец, но ты откровенен душой,
И слова непритворны твои.
Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;
Мне теперь ты всю правду скажи:
Что заметил? Что было с твоей госпожой?
И кто был у твоей госпожи?"
"Госпожа по ночам к отдаленным скалам,
Где маяк, приходила тайком
(Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам
Не прокрасться во мраке ночном).
И на первую ночь непогода была,
И без умолку филин кричал;
И она в непогоду ночную пошла
На вершину пустынную скал.
Тихомолком подкрался я к ней в темноте;
И сидела одна - я узрел;
Не стоял часовой на пустой высоте;
Одиноко маяк пламенел.
На другую же ночь - я за ней по следам
На вершину опять побежал, -
О творец, у огня одинокого там
Мне неведомый рыцарь стоял.
Подпершися мечом, он стоял пред огнем,
И беседовал долго он с ней;
Но под шумным дождем, но при ветре ночном
Я расслушать не мог их речей.
И последняя ночь безненастна была,
И порывистый ветер молчал;
И к маяку она на свиданье пошла;
У маяка уж рыцарь стоял.
И сказала (я слышал): "В полуночный час,
Перед светлым Ивановым днем,
Приходи ты; мой муж не опасен для нас:
Он теперь на свиданье ином;
Он с могучим Боклю ополчился теперь:
Он в сраженье забыл про меня -
И тайком отопру я для милого дверь
Накануне Иванова дня".
"Я не властен прийти, я не должен прийти,
Я не смею прийти (был ответ);
Пред Ивановым днем одиноким путем
Я пойду... мне товарища нет".
"О, сомнение прочь! безмятежная ночь
Пред великим Ивановым днем
И тиxa и темна, и свиданьям она
Благосклонна в молчанье своем.
Я собак привяжу, часовых уложу,
Я крыльцо пересыплю травой,
И в приюте моем, пред Ивановым днем,
Безопасен ты будешь со мной".
"Пусть собака молчит, часовой не трубит,
И трава не слышна под ногой, -
Но священник есть там; он не спит по ночам;
Он приход мой узнает ночной".
"Он уйдет к той поре: в монастырь на горе
Панихиду он позван служить:
Кто-то был умерщвлен; по душе его он
Будет три дни поминки творить".
Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,
Он ужасен стоял при огне.
"Пусть о том, кто убит, он поминки творит:
То, быть может, поминки по мне.
Но полуночный час благосклонен для нас:
Я приду под защитою мглы".
Он сказал... и она... я смотрю... уж одна
У маяка пустынной скалы".
И Смальгольмский барон, поражен, раздражен,
И кипел, и горел, и сверкал.
"Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?
Он, клянусь небесами, пропал!"
"Показалося мне при блестящем огне:
Был шелом с соколиным пером,
И палаш боевой на цепи золотой,
Три звезды на
ЗИНКА
Памяти однополчанки — Героя Советского Союза Зины Самсоновой 1 Мы легли у разбитой ели. Ждем, когда же начнет светлеть. Под шинелью вдвоем теплее На продрогшей, гнилой земле. - Знаешь, Юлька, я - против грусти, Но сегодня она не в счет. Дома, в яблочном захолустье, Мама, мамка моя живет. У тебя есть друзья, любимый, У меня - лишь она одна. Пахнет в хате квашней и дымом, За порогом бурлит весна. Старой кажется: каждый кустик Беспокойную дочку ждет... Знаешь, Юлька, я - против грусти, Но сегодня она не в счет. Отогрелись мы еле-еле. Вдруг приказ: "Выступать вперед!" Снова рядом, в сырой шинели Светлокосый солдат идет. 2 С каждым днем становилось горше. Шли без митингов и знамен. В окруженье попал под Оршей Наш потрепанный батальон. Зинка нас повела в атаку. Мы пробились по черной ржи, По воронкам и буеракам Через смертные рубежи. Мы не ждали посмертной славы.- Мы хотели со славой жить. ...Почему же в бинтах кровавых Светлокосый солдат лежит? Ее тело своей шинелью Укрывала я, зубы сжав... Белорусские ветры пели О рязанских глухих садах. 3 - Знаешь, Зинка, я против грусти, Но сегодня она не в счет. Где-то, в яблочном захолустье, Мама, мамка твоя живет. У меня есть друзья, любимый, У нее ты была одна. Пахнет в хате квашней и дымом, За порогом стоит весна. И старушка в цветастом платье У иконы свечу зажгла. ...Я не знаю, как написать ей, Чтоб тебя она не ждала?!
Это цитата сообщения alfa09 Оригинальное сообщение
ТЕБЕ ОДНОМУ
|
Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я всегда желал свою обитель,
Чтоб суеверно им дивился посетитель,
Внимая важному сужденью знатоков.
В простом углу моем, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш божественный спаситель -
Она с величием, он с разумом в очах -
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Всё подсохло. И почки уж есть.
Зацветут скоро ландыши, кашки.
Вот плывут облачка, как барашки.
Громче, громче весенняя весть.
Я встревожен назойливым писком:
Подоткнувшись, ворчливая Фекла,
нависая над улицей с риском,
протирает оконные стекла.
Тут известку счищают ножом...
Тут стаканчики с ядом... Тут вата...
Грудь апрельским восторгом объята.
Ветер пылью крутит за окном.
Окна настежь — и крик, разговоры,
и цветочный качается стебель,
и выходят на двор полотеры
босиком выколачивать мебель.
Выполз кот и сидит у корытца,
умывается бархатной лапкой.
Вот мальчишка в рубашке из ситца,
пробежав, запустил в него бабкой.
В небе свет предвечерних огней.
Чувства снова, как прежде, огнисты.
Небеса всё синей и синей,
Облачка, как барашки, волнисты.
В синих далях блуждает мой взор.
Все земные стремленья так жалки...
Мужичонка в опорках на двор
с громом ввозит тяжелые балки.
Это цитата сообщения lenau Оригинальное сообщение
Тайны ПУШКИНА,ЛЕРМОНТОВА и др. Слайд фильм
Тайны ПУШКИНА,ЛЕРМОНТОВА и др. Слайд фильм
Когда Чичиков взглянул искоса на Собакевича, он ему на этот раз показался весьма похожим на средней величины медведя. Для довершение
сходства фрак на нем был совершенно медвежьего цвета, рукава длинны, панталоны длинны, ступнями ступал он и вкривь и вкось и наступал
беспрестанно на чужие ноги. Цвет лица имел каленый, горячий, какой бывает на медном пятаке. Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз - вышел нос, хватила в другой - вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: "Живет!" Такой же самый крепкий и на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь. Чичиков еще раз взглянул на него искоса, когда проходили они столовую: медведь! совершенный медведь! Нужно же такое странное сближение: его даже звали Михайлом Семеновичем.
"Ноздрев был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без истории. Какая-нибудь история
непременно происходила: или выведут его под руки из зала жандармы, или принуждены бывают вытолкать свои же приятели. Если же этого не случится, то все-таки что-нибудь да будет такое, чего с другим никак не будет: или нарежется в буфете таким образом, что только смеется, или проврется самым жестоким образом, так что наконец самому сделается совестно. И наврет совершенно без всякой нужды: вдруг расскажет, что у него была лошадь какой-нибудь голубой или розовой шерсти, и тому подобную чепуху, так что слушающие наконец все отходят, произнесши: "Ну, брат, ты, кажется, уже начал пули лить". Есть люди, имеющие страстишку нагадить ближнему, иногда вовсе без всякой причины. Иной, например, даже человек в чинах, с благородною наружностию, со звездой на груди, будет вам жать руку, разговорится с вами о предметах глубоких, вызывающих на размышления, а потом, смотришь, тут же, пред вашими глазами, и нагадит вам. И нагадит так, как простой коллежский регистратор, а вовсе не так, как человек во звездой на груди, разговаривающий о предметах, вызывающих на размышление, так что стоишь только да дивишься, пожимая плечами, да и ничего более. Такую же странную страсть имел и Ноздрев. Чем кто ближе с ним сходился, тому он скорее всех насаливал: распускал небылицу, глупее которой трудно выдумать, расстроивал свадьбу, торговую сделку и вовсе не почитал себя вашим неприятелем; напротив, если случай приводил его опять встретиться с вами, он обходился вновь по-дружески и даже говорил: "Ведь ты такой подлец, никогда ко мне не заедешь". Ноздрев во многих отношениях был многосторонний человек, то есть человек на все руки. В ту же минуту он предлагал вам ехать куда угодно, хоть на край света, войти в какое хотите предприятие, менять все что ни есть на все, что хотите. Ружье, собака, лошадь - все было предметом мены, но вовсе
не с тем, чтобы выиграть: это происходило просто от какой-то неугомонной юркости и бойкости характера. Если ему на ярмарке посчастливилось напасть на простака и обыграть его, он накупал кучу всего, что прежде попадалось ему на глаза в лавках: хомутов, курительных свечек, платков для няньки, жеребца, изюму, серебряный рукомойник, голландского холста, крупичатой муки, табаку, пистолетов, селедок, картин, точильный инструмент, горшков, сапогов, фаянсовую посуду - насколько хватало денег. Впрочем, редко случалось, чтобы это было довезено домой; почти в тот же день спускалось оно все другому, счастливейшему игроку, иногда даже прибавлялась собственная трубка с кисетом и мундштуком, а в другой раз и вся четверня со всем: с коляской и кучером, так что сам хозяин отправлялся в коротеньком сюртучке или архалуке искать какого-нибудь приятеля, чтобы попользоваться его экипажем. Вот какой был Ноздрев! Может быть, назовут его характером избитым, станут говорить, что теперь нет уже Ноздрева. Увы! несправедливы будут те, которые станут говорить так. Ноздрев долго еще не выведется из мира. Он везде между нами и, может быть, только ходит в другом кафтане; но легкомысленно непроницательны люди, и человек в другом кафтане кажется им другим человеком."