Я из холодного колючего города

Возвращаюсь в родные столицы края,

Что мне по-странности искренне дороги.

Где посткиевской Русью пахнет земля.

Где на Чистых прудах молоды и нетрезвы

В хороших компаниях живут вечера.

Где во всепоглащающей массовой бездне

Я по частям вспоминаю тебя.

 

Я тебя собираю осколками времени

По летнему пуху июльских дворов.

Я тебя заплетаю в живые растения.

Пусть и сам ты на это уже не готов.

Неплохое кино, скучно-бедные люди.

Где ты взял эту нечисть беспринципного дна.

Самое жудкое то, что за это и любят

Молодные нимфетки таких как тебя.

Ты так стар, дорогой мой, одинок и несчастен,

Что становится жалко ленивую тварь.

Ты так молод, родной мой, что плюешь на напастья.

Втихоря заливая жестокий февраль.

Втихоря прикрываясь плохим самочувствием,

Неладной зарплатой и погодной хандрой,

Ты теряешь всех тех, кто бы принял с сочувствием.

Всех тех, кто тебя бы поймал с мостовой.

 

Проклятый фонарь и бессовестный ветер.

Безуспешно пытаюсь на страх подловить

Свое каменно-тухлое грязное сердце

И ночной красотой время убить.

Но лишь счастье широкой столичной душонки

Разрывает озябшее тело мое.

Угнетает лишь пыль и крахмал в распашонках.

И сквозняк в моем доме как-то нудно поет.

Не ладится рифма, не клеется слово,

Отдушиной мерзкой май отдает.

Забыли про ленты и на счастье подковы.

А жизнь самодурно как-то идет.

Как-будто мы где-то чего-то не слышали.

Отвлеклись на дешевую шутку иль треп.

А теперь отмеряем знакомыми крышами.

Зато знаем кто честен, а кто в истине врет.

И многоэтажных коробок диверсия

Мне ближе речных позолоченных рук.

И в огнях куполов ночная процессия

Приятней напыщенных полуподруг.

Ты в этой вселенной особая станция.

Моих неудач и ничтожных побед.

Ты темно-прозрачная лиц махинация.

Ты мне подстилка и  авторитет.

 

И на фоне любимого города нежется

Серо-синий кристалик болеющих глаз.

И кровавой зарей равнодушие режется.

А кому-то обидно немного за нас.

 

 

Для меня весна - аллергия. Под окном кричащие дети.

Для меня апрель - как февраль, только обувь не жмет.

Я так не хотела пылиться на этой планете,

Забвая о радости, когда тебя где-то ждут.

Тишиною холодной кричащие старые стены

Заставляют прощать временные грехи.

Я в чем-то прозрачном нахожусь по колено.

И трудно становится куда-то идти.

Кому-то писать. И чего-то не стоить.

Просиживать время, уповая на зной.

Никто не хотел даже изредка спорить.

А повышенных звуков не хватало порой.

И взять себя в руки. И взять всех в уздечку.

Ломать и стирать устаревшую пыль.

Но можно, конечно, заснуть так навечно.

И не тормошить статичную быль.

Не знаю. Не верю. Иль не пытаюсь.

Кому подарить скупой нигилизм.

Чем вы не довольны, когда я возвращаюсь?

От чего вы грустите, когда пора уходить?

Если б я хоть немного разбиралась бы в людях..

И еще бы чуть-чуть разбиралась в себе.

Видеть бы на столешнице судеб

Тех, кто икренне верен тебе.

Зло  неверно, любовь - мать корысти.

И как не остаться одной в дураках.

Все сводится, к горю, к изящности кисти.

И к маленькой искорке в небесных глазах.

И если б что-то еще поменялось,

Если б кто-то из нас все забыл.

При том, что мы не старались

И каждый из нас уходил.

И как в твоих серых и грустных

Не видеть позор и вину.

А люди, по-прежнему гнусно,

Копают на их глубину.

Ты так же неистово бледен

И собою совсем не любим.

При том, что на мысли не беден

И чем-то ничистым храним.

Зачем тебе эти пустые

И скомканно-мятые люди?

Мы кажемся очень простыми.

А сам ты сине-колючий.

А сам ты бедный и старый:

Скрипучие кости, щетина.

Но лет тебе, впринципе, мало.

Ты скучный псевдомужчина.

А если б все переделать.

Вернуться лет эдак на пять.

Ты был бы красивым и смелым,

Если б однажды не запил.

Если б однажды собачьей

Тебя не загнали бы палкой.

Тобою гордилась бы мама.

И меня никогда бы не знал ты.

Но возвращаться не стоит,

Порода важна в свое время.

Тебя все равно кто-то споит,

А может и даже пристрелит.

Не мне рассуждать о морали.

О плюсах и минусах правды.

Но как бы я не наплевала,

Немножечко все-таки жалко.

Наверное, такая природа,

Уменье жалеть сгнивший разум.

А может, против народа

Я становлюсь безобразной.

Мне подарили стремленье

Ценить красоту и свободу.

Надоело искать приключенья,

Хотелось на чистую воду.

И все, что теперь меня лечит -

Хорошее слово в блокноте.

А тебе оправляться и нечем.

Ты остался на камерной ноте.

 

 

Забери меня из этого леса,

Увези туда, где черная ночь,

Где звезды плетеной завесой

Уводят от Севера прочь.

Туда, где бумажные ставки

Не имеют той пестроты,

И душа не висит на булавках,

Далеко от людской хвастаты.

Где закат твои волосы треплет.

На ньюансе горы с водой.

Где ничтожество жалобно терпит

Нашу свободу с тобой.

На пигасе иль в шумном плацкарте,

Мне плевать по дороге где спать,

Не умея, резаться в карты,

Или тебя до утра рисовать.

Увези меня, слышишь, не много

Нам осталось все это терпеть.

Скоро лето наступит вподмогу.

На зеленую ляжем постель.

Ты ругал бы меня, если б видел

Как стала тиха и скучна.

Или б думал, что кто-то обидел.

Хотя трудно обидеть меня.

Что, мы едем? Ты собрал свои почести?

В неподъемный дырявый мешок.

Рассказал своим близким по совести

То, что прятать больше не мог.

Я смотрю на того, кто старается
Не забыть, все что нужно сейчас.

А в оконном стекле отражается

Силуэт немирских черных глаз.

 

Нам на разных причалах встречать свои судьбы.

Нам по разному верить, по разному ждать.

И на разных концах похожие люди

Должны свою веру не отпускать.

Я, наверное, тоже становлюсь осязаемой.

Скоро кеды мои оставят там след.

И меня обозначат весьма невменяемой,

Нарекут в вольнодумцы и авторитет.

А если такого никогда не случится,

И мысли мои - пустой бабский треп,

Ты обещай за всех нас отличиться,

И не знать чужих правил, и не знать слова стоп.

Мне мужскую одежду носить предназначено

И волосы стричь чуть короче других.

Но силы запасы скоро будут растрачены,

А я и не знаю, как их возвратить.

В мою некудрявую, серую голову

Вдохновенье влетает лихим сквозняком.

И в мою непонятную старую молодость

Стучится вопрос - что будет потом?

Что будет потом, на четвертом десятке?

В какие мозги мне вбивать свой удел?

Или, может, податься в достойные блядки

И рекламой заняться пластмассовых тел?

Да черт его знает что будет лет в тридцать,

И имеет ли это сейчас важный вес.

Давай лучше выпьем с тобою по триста -

Подумаем где спрятался бес.

Ты играй, моя радость, мне нравится слушать

Как ты через время летишь в пустоту.

Но было бы, правда, немножечко лучше,

Если бы каждый ценил красоту.

А может и нет. Чем бы мы отличались

От таких же двуногих, с прямым позвонком.

Да брось, мы с тобой никогда не старались

Первыми быть подумав о том.

Мы просто по белому грязной подошвою

Однажды прошлись, подгоняя людей.

Один попытался - назвали святошою.

А нас - кладовой преступных идей.

По своим же следам, по своей же дороге.

Наступая в болото, промочив башмаки.

Я до лучшего света несу свои ноги.

И, к несчастью, мне долго придется идти.

Про гранатной заре и крымским причалам,

Через ржи золотые янтарно шелка,

По сухому асфальту москвоских бульваров,

Под евро-пластмассовые небеса.

И кто видел из нас в этой радуге судеб

Нештампованной жизни косой силуэт.

И какими удобными становятся люди,

Когда оснований для радости нет.

Через музыку лучших, через книги уставших,

Я, без чемодана или зонта,

Иду сквозь болотную серую чащу,

Еще не успев ни грамма продать.

Еще не успев до последнего слова

Дописать свою летопись неприкаянных душ.

Какой-то неясной, неизвестной пробы.

И вроде бы минус, и вроде бы плюс.

И вроде хочу, но вроде не стою.

С привычкой всегда получать по счетам.

Нам, знаешь, положено верить с тобою.

Иначе кому, если не нам?

Ты только пожалуйста не отставай,

Не ной по дороге и погоду не жалуй.

И, чтобы ни вышло, уверенно знай -

Мы первые. И меня ты не балуй.

 

Я вычисляю по своим же собственным мыслям.

На какую ты пал высоту.

И с небесной космической выси

Ты обранил красоту.

Она быстро, но низко летела

Через тысячи маленьких рук.

Через время как пуля свистела.

Превращаясь в пронзительный стук.

В молодую голодную душу,

Окруженную лиц пустотой.

Уверяясь в умении слушать,

Ты душа не была простотой.

Просто больше других замечала

И ценила растерзанный нрав.

А при людях обычно старалась

Свою тайну не выдавать.

Не тупая девичья сладость,

А любовь к портретным гипсам.

Она так же как все улыбалась.

А потом оказалось не нам.

На какой ты рискуешь планете

И зачем ты носишь очки.

И кому на правидном свете

Доверяешь бесправидный ты.

Почему мы на солнце скупы.

Почему мы в родное как в замять.

От чужих отрекаешься ты,

Как Есенин отрекся скандалить.

Это нравилось многим, не всем.

И ты знал, и чем-то гордился.

Но был бы приятен тандем,

Еслиб сам с красотою спустился?

 

 

Я могу быть лучше, но не хочу.

Могу красиво говорить, носить колготки.

Переодически ходить к врачу

И перестать употреблять частенько водку.

 

Могу встречаться с инженером.

Носить такие туфли на танкетке.

Прозрить ему блестящую карьеру

И завести двух черепашек в клетке.

 

И жить мне в сталинке у пруда.

Общаться со старенькой соседкой.

А в 27 сбежать оттуда

К упитанному офисному клерку.

 

Ну или быть красивой и забавной.

Неопытной, наивной и простой.

Ходить с подругами по средам в баню

И хвастаться кудрявою косой.

 

Есть вариант стать такою новой "хиппи".

Спать с женщиной и стричься "под горшок".

Носить косуху, отдыхать на Кипре,

Иметь мужской древесный запашок.

 

Еще могу стать "новым модельером"

Носить огромные очки и улыбаться.

Молчать. Исключительно не в тему.

И не в "свои идеи" одеваться.

 

И в этой сладострастной "куче"

Я получаю то, за что плачу.

Я могла бы стать уже давно получше.

Но не хочу.

 

Нас запекают, заворачивают, рекламируют.

А мы сопли по вечерам пускаем и заливаемся.

Нас подслушивают, а позже - утрируют.

И мы слишком контрастные получаемся.

Нас холят, лелеят, нами танки испытывают.

А мы все ищем тонкую жизни романтику.

Нас отрешенные озадаченно впитывают.

А мы все придумываем новую тактику.

Мы видели землю на камерной плоскости

С небесных высот и чертовских низов.

Мы, в своей визуальной придуманной жесткости,

Пугаем детей, матерей и отцов.

Мы многое видели, но, как правило, снится

Отсутствие голода и леченье больных.

Но в слух среди нас это не говорится,

Слишком банально и скучно для молодых.

С рукавами закатанными, с потертыми джинсами,

Через пластика обруч недешевых очков.

Иммигрируем мы с перелетными птицами.

Не зная ни местных, ни своих языков.

Не зная ни правил, ни новых параметров.

Пытаясь других под себя подогнать.

Натыкаясь на вина заранее отравленные.

Не зная от кого и с кем убегать.

Берите, смотрите, рискуйте и слушайте.

А мы будем дальше чирнилить листы.

Нам готовое подано, а вы за нас кушайте.

А мы будем приветливы и чаще просты.

Лучше быть жестоким, но не врать.
Лучше до похмелья веселиться.
Лучше принести и скромно угоститься,
Чем с пустым карманом воровать.
Лучше быть свободным и чужим
Тем, кто в твоей шкуре повествуют,
Как они осознанно "бастуют"
И, поглядывая, "осуждают жизнь."
Кто из них тебе чесал затылок?
Гладил твои брюки и носки?
Стоит ли поверженной тоски
Этот беспобедный поединок?
Стоит ли щенячий вой,
Выдаваемый за волчьи крики,
Непомерной тяги забулдыги
Прикрывать красивое собой?
Я не знаю, люди или имя
Нас внесли в ряды щедящих ран.
И кто из нас ведется на такой обман.
Я знаю, мы здесь раньше многих были.
И, знаешь, даже иногда любили.
И верили, и были на краю.
Стояли на обрыве, как я сейчас стою.
А позже, не специально, позабыли.
Сейчас играем в сильных и слепых,
В ладонях крутим музыку и карты.
Ни капли здешнего разврата,
Ни слова о белье чужих.
И, слава богу, нам еще лет тридцать
На этом ринге музы и стыда,
Неподнимая кулака,
Высмеивать позор столицы.

Людям свойственно ошибаться.

Не доверять и никогда не прощать.

Нам с тобой очень хотелось меняться,

Не зная, что именно и насколько менять.

А нам с тобой хотелось уехать.

В Европу, на море иль в Питербург.

Забросить на полку стальные доспехи

И наручники снять с тоненьких рук.

Наши грустные лица пугали б туристов.

Наши рваные шорты - удел хипарей.

Мы бы были с планеты, которая триста

Висит над Землей солнечных лет.

Мы бы были простужены собственным ветром.

Мы бы были любимы собственной мглой.

И нас бы с тобой встречали рассветы,

И проважало бы солнце янтарной зарей.

И всем в окруженьи чистота наших линий

Казалась бы скрытостью неприветливых глаз.

А мы просто с тобой немножко забыли,

Где и кем нарекли при рождении нас.

 

Я по-моему забыла какие-то правила.

Заменяя на собственный дружеский тон.

Я по-моему сама себе предоставила

Этот замок. И мне нравится в нем.

Я тебя узнаю по последнему слову.

По звенящему смеху и холодным рукам.

Я тебя зашифрую, повествуя другому,

О том, как в июне сдалась кабакам.

Я по тоненькой ниточке, стреди стара и млада,

Между близких друзей и заклятых врагов.

Постепенно стирается между ними преграда,

И ты сам не уверен к чему ты готов.

А помнишь, когда я была глупой и миленькой,

Несуразной, и волосы были до плеч.

Перебитая ласовой бардовской лирикой,

Я пыталась секундное на годы сберечь.

Ты тогда превращался в дворового идола,

Или, может, пытался учиться и жить.

Да да, я тебя почти ненавидела.

Решил ты мне руку на плечо положить.

В этой наглости было мое непризнание,

Переходящее плавно в девичий психоз.

И я вдруг оказалась на краю мироздания,

Позабыв о колючести диковинных роз.

Это славное время моего становления

В ряду обозленных страдающих жертв,

Совершивших однажды над собой преступление,

Навсегда разорвавших обратный билет.

Ты бы выдел, как я теперь улыбаюсь.

И чужим, и тем, кто навечно со мной.

Ты меня научил, не особо стараясь,

Быть всегда равнодушной и молодой.

 

 

Мы привыкли смотреть на расстояньи.

За собой, за другими, за теми, кто стар.

Мы привыкли "хотеть" по расписанью

И в глобусе видеть весь земной шар.

Жизнь - в наших детях, смерть - в героине.

Жены в норковых шубах, музыканты в пальто.

Так забавно во всем этом быть молодыми.

Держа королей, покрывая вальтом.

 

Я люблю поезда, ненавижу автобусы.

Обожаю поэтов и их голоса.

Ненавижу фанатов, раздачу автографов

И чернеющие небеса.

 

У тебя - свои деньги, у меня - своя графика.

И лишь винные паузы нам общий приют.

Это не географии проблематика,

Я просто из тех, которых не ждут.

Я просто из тех, у кого нет телефона.

И письма по праздникам в железной тюрьме.

Я, ругательство в юбке, под ритм саксофона,

Растворяюсь в намеченном далеке.

 

Ты просто из тех, кто для себя старается.

Открыто и честно, при этом - молча.

Ты просто из тех, кто от всех отличается,

А чем, очень мало кто может понять.

И люди ведутся на эти утопии,

И не ищет никто "правоту" и "подвох".

Им очень приятно быть тайно жестокими,

Не замечая как Мир по-своему жесток.

 

Это все - моя несносная лирика.

Никому, в никуда, незачем, просто так.

Я в бездействии стану подвальным сатириком,

А ты будешь вести лучший фрегат.

А ты будешь пытаться и получать по достоинству.

И никто не узнает кем лидер ведом

По просторам рассеянной неприятойности,

Которую мы теперь "счастьем" зовем.

 

 

Над Москвой висел шизофреничный хохот.

Под ногами билась молодая рать.

И монетно-важный улыбался кто-то,

Делал вид, что умел нас всех понимать.

Над Москвой висит неравенство сильных.

Злоба слабых на тех, кому все равно.

Вселенская злоба, лиц примитивность.

Стремление "быть", а все решено.

Незванные ужины, кавказская дикость.

Славянские страхи и кривой эгоизм.

Нестабильных мужей чрезмерная сытость.

И навязанный с детства холодный скептизм.

Вам, пришедшим сюда, это образно ново.

Нам, родившемся здесь, остается терпеть.

Мы с надеждами шутим, как шутил Казанова,

А вы так же хотите "везде преуспеть".

В моем городе мрачно изящные улицы

И прошедшие войны стены домов,

Что хранят Окуджаву и фильмы Кустурицы

И уверенность тех, кто спасал от врагов.

Кто из вас чтит поэзию, гости столицы?

Кто меряет звездами Чистопрудный бульвар?

Почему в ваших грустных остекляненных лицах

В одиночку работает лишь монетный радар.

Я ничего не знаю о красивости звезды,

Подаренной кому-то за внимание.

И я сторонник внешней красоты,

Мне чужды "задушевные скитания".

Заталкивая нежности на дно,

Я экспрессивно порчу гобелены.

Выделывая умное лицо,

Зарываю страх в чужих проблемах.

В фантазии судьба легка,

Воображенье - сладкий демон.

И на секунду с высока срываются системы.

Срываются года, метраж,

Незнанье, горы предрассудков.

Это похоже на шантаж.

Своих же собственных поступков.

Вы никогда не задумывались, почему с возрастом люди добреют?

Почему после хорошего фильма отчасти молчат?

Почему рок-н-ролл и Вивальди никогда не стареют,

Почему, научившись читать, дети кричат.

Почему женщины добивались свободы,

Обретая ее, разучились жалеть.

Почему синяки под глазами считаются гневом природы

За наше "стремленье" и "уменье терпеть".

Почему нам так нравятся те, кто умеет высмеивать,

Почему детей так редко возят в метро.

При своей нерешимости  любим все обесценивать.

Расчищая обойму, сохраняем патрон.

 

Я тебя оставляю невидимым.

И, в холодности, до корней молодым.

Я тебя не увижу пожизненно.

Не причисляя ни к чужим, ни к своим.

Знаешь, Герман, они из какой-то другой консистенции -

Заставляют себя чего-то искать.

Убеждают себя в своем благоденствии,

Боясь этой фальши навсегда потерять.

Почему мы в другом безутешно стараемся?

Не звоним. А ,звоня, не берем телефон.

И все как-то быстро "само получается".

Сказав о доверии, закрываем заслон.

Почему в самом главном мы всегда небожители?

А в самом жестоком - чертовская дрянь?

Почему на спектаклях спят посетители,

Почему подарки, со временем, - устаревшая рвань?

Мы, Герман, последние, кто сжег свою клинопись,

Оставляя все истины в головах.

Оставляя потертую старую живопись.

И желанье "бороться" не на словах.

 

 

 

Мне, знаете, дороже мой второй десяток.

Тем более, что третий на пути.

И это плюс мой, а так же - недостаток.

А ты все ной и дальше не расти.

Мне так плевать на горы ноутбуков,

Часов и гоночных машин.

Становится так неуютно

От своих собственных причин.

Милый, ведь так приятно стоить

Гораздо больше названной цены.

И что могло тебя так не устроить,

Что стал таким "несчастным" ты?

Нет, мне дороже моя память

О странном детстве и запахе морском.

Ты удивляешься - как я могла оставить

"Флаг одиноких" и забыть о нем?

Да, мне плевать. Я не люблю отчаянье.

И вашу "блоговскую боль".

Я эту дурь растратила нечаянно,

На всякий случай позабыв пароль.

От страха ты называешь черствой

И удивляешься, как я еще пишу.

Но ты не в курсе, что характер острый -

В подмогу острому карандашу.

А кто сказал, что "одиноким" грустно?

Наверное тот, кто боязен к себе.

Иль у кого внутри до жути пусто.

Ну или пусто в кошельке.

Мне, знаете, дороже краска.

Кумиры, книги, друзья и рок-н-ролл.

А ты все смотришь на меня с опаской

И нервно потираешь стол.

А сколько нам двоим осталось?

Мой друг, оставь все это слобакам.

А мне дороже, знаешь, слабость.

Развеянная по холстам.

 

 

Мы - картинки любителей висеть в интернете,

Мы - кричащие ляпы почти демократии.

В нашем городе жаден даже мартовский ветер

И деревья гнюют в весенней апатии.

Все вокруг выживают, согласно теории.

А мы лезем на стены, а стены скользят.

И никто не подумал, что грань территории

Раздвинуть легко вперед и назад.

Никто не подумал, что наши истерики -

Игра организма с ведомой судьбой.

Никто не представил, как наши материи

В своей уязвимости уступают порой.

И что бы не говорили наши новые силы,

А страх перед небом оправдан всегда.

Мы все так стремимся быть снаужи красивыми,

Иногда забывая уродливость дна.

Это все - детские прихоти и старые правила.

Сейчас модно быть грубым и болтливым к другим.

Я свое простодушье до рожденья оставила,

А теперь кто-то, к жалости, оперирует им.

Как же сильно словами вы скуку ласкаете,

Все хотите внимания в отсутствии пауз.

При осознании, что вы все понимаете,

Мне становится страшно за нас и за вас.

Что вы, бросьте, никто не утрирует,

Не возвышает себя над другими.

У нас ведь не любят тех, кто лидирует,

У нас проще быть до корней рядовыми.

И как-то противно во всеобщей красивости

Немых и слепых, но богатых идей.

Нам дешевый пиар - путь к справедливости.

Получается, пошлость - надежды сильней.

И все надоело, и все не ломается

Стена непризнания собственных сумм

Неприличия, а мы все стараемся

И бъемся, и портим парадный костюм.

Иногда по кругу дым и золотые ночи.

А бывает - лезешь на стену и улыбаешься каждому фонарю.

Кого-то заставляют, а кто-то сам так хочет.

В конечном итоге все сводится к одному.

И в этой психодезии горька не злачна память.

И не дешевый спирт с артезианскою водой.

Я так хотел тебя среди них оставить,

Что позабыл, как пришел сюда с другой.

Мир, по моему, достаточно непристоен,

Чтоб тебя не своими ладонями жечь.

От чего же я все-таки так не спокоен?

И что такое прозрачное не вышло сберечь?

А мир, по моему, в палате навечно закрыли.

Заменяя счастье на щенячую радость.

А помнишь, как мы это все не любили?

Как ровнять с газоном все это пытались?

И гнилую жизнь заменяя гнилою погодой,

Я тебя рисовал красивее и в меру умней.

Под тяжелым свинцовым Москвы небосводом,

Я тебя украшал. И казался сильней.

Иногда по кругу дым и золотые ночи,

А бывает и так, что кричи в пустоту.

Мы, в своем равноправии, так обесточены,

Что становится жалко слепую судьбу.

Иногда так хочется.

Хочется взять все - уйти и бросить.

Уехать куда-нибудь, даже, возможно, на море.

И мерить причалами пытливую осень,

Улыбаться акценту и дешевому алкоголю.

Очень хочется знать хорошо кого то.

Слышать голос и видеть как кто то играет.

Очень хочется радоваться от работы.

Верить в то, что бумагу мараю не зря я.

Безусловно, мечтается ждать - и дожидаться.

При этом, уверенно знать, что тебя тоже ждут.

Очень хочется не для себя стараться.

Но таким как я привилегий не раздают.

Не от желания, а от неужности

Я ладонями бьюсь о калючий забор.

Все пытаясь себя применить круглосуточно.

Затевая со стенами бессмысленный спор.