Это цитата сообщения
Xek Оригинальное сообщениеАлександр Башлачев
Александр Измайлов «По ком звонил колокольчик».
Я знал Сашу Башлачёва с университета, - мы вместе учились в Свердловске и потом дружили два года. Сегодня кажется – ужасно давно. Вспоминать о том времени – всё равно, что переводить с мёртвого языка. Времена застоя были для нас временами запоя. Опойка в студенчестве считался особым, божьим человеком. Водка была для нас тогда живой водой. С ней был связан риск, а риск всегда противоположен скуке. Пьянка была как ручка яркости в телевизоре: повернул – и всё ярче.
Впервые я увидел Башлачёва в бюро ВЛКСМ, в 407-й аудитории. Под паркетным полом там до сих пор лежат бутылки, из которых мы пили. На первом курсе Саша не поехал в колхоз – за него замолвили словечко: мол, он талантливый и шрифтами пишет, поэтому оставили его оформлять наглядную агитацию. Меня сразу же обидел его надменный вид и жёлтый, как зерно кукурузы, золотой зуб. Я привык, что первокурсники заискивают, а этот был длинноволосый, как девушка, и уверенный, как бог. И ещё удивление: его отношения с людьми (а он неделю как поступил учиться) были доверительнее, теплее и дружественнее, чем у меня, проучившегося год. Мы с ним не подружились тогда, хотя и выпили много пива. Разговоры о смысле жизни были у нас предметом для шуток и полуигры в разговоры.
Сейчас это время я называю «дославным». Что-то объяснить в его песнях его жизнью невозможно, хоть они и как-то связаны. Его тайна не в студенческих пьянках и не в рок-музыке. Тайна не около него, а в нём. Он сам её не знал. Для меня это самый трагический из вопросов жизни: нас никто не поймёт полностью, потому что человек необъясним ни снаружи, ни изнутри. Можно сломать, распотрошить, можно узнать всё, - и всё равно не узнаешь ничего. Потому что ничто живое не равно своему устройству. Оттого и таинственны его песни. Их можно изучить, но никогда не поймёшь, как, из чего они сделаны.
Саша не был болтлив, но я знаю, что он испытал всё, что хотел испытать. Как чумы, он боялся конформизма, он всё делал не так и меньше всего походил на благонамеренного студента, плавно переходящего в благонамеренного обывателя. Саша немного приторговывал джинсами на свердловской барахолке, пил, курил, пробовал наркотики, а с каникул привозил фантастические рассказы о загулах группы «Сентябрь», где он был текстовиком. В Череповце этот ансамбль считался сосредоточением дьяволизма. На фотографиях у них всех были надменные до злобности лица, - это были, судя по Сашиным рассказам, очень развратные люди. Как и все, кому отламывается лёгкая и скучная жизнь с большими деньгами и худой славой. Я, помню, укорял Сашу, когда слушал записи его группы: «Ах, как долго помнят губы вкус твоей губной помады» - Саша, это пошлость, если узнают в деканате, тебе диплома не выдадут! Он обижался, оправдывался: лучше быть понятым дураками, чем не понятым никем. И потом, им что ни напиши, они сразу отметают всё, что сложнее поцелуя в подъезде. Обиженный Саша уносил свои плёнки.
Он не собирался становиться поэтом, но дорога вела его именно туда. Саша жадно запоминал всё, что касалось песен. Наизусть он знал всё, что слышал у Высоцкого, перепел весь тогдашний рок и бардов. Саша был хранителем всех студенческих песен нашего факультета, он помнил их лучше, чем их авторы. Песни он вообще запоминал с первого раза, торопливо и жадно. Однажды я понял, что значит для него петь: он становился сумасшедшим, когда дорывался до гитары. Пятого мая мы возвращались с Дня факультета из университета, и по дороге до общежития Саша даже не пел – орал песни. Он сорвал горло – я видел розоватую пену на губах. Все уже устали, а он всё орал – каждую песню от первого до последнего куплета, не перевирая ни одного слова. Глаза у него выкатились, по лицу тёк пот, а он всё орал и орал наши дурацкие студенческие зонги. Я посмотрел на его пальцы и вздрогнул: указательный на правой руке превратился в кровавую культяшку, и он колотил сорванным ногтем по струнам, часть деки была запачкана.
Меня оторопь берёт, когда я понимаю, что помню все случаи, когда видел его кровь. В общежитии он жил в боковушечке площадью в два с половиной квадратных метра. На стене там был нарисован восход в сказочном городе – до Саши там жил университетский художник. Порядка там не было, простыни – как бумага из-под селёдки. Однажды я пришёл к нему с бутылкой красного вина. Саша стал продавливать пробку черенком ножа, бутылка подкосилась и откололось горлышко. Саша побледнел. Никто не знал, что делать. Потом я догадался отвести его к умывальнику. Я сунул его руку под струю, - рука вся была в крови и вине. Я только сейчас понимаю, что это значило.
Он писал очень легко, импровизировал без бумаги. За десять минут мог написать песенку на день рождения. На пятом курсе я придумал игру – рок-группу «Ту-144». Мы собирались, запасались пивом, рассаживались у меня в боковушке (я по совпадению тоже жил в боковушке) и принимались за дело. Каждый должен был написать три песни на три темы, предложенные соседом. Срок – полчаса.
Читать далее...