РОМАН-ЭССЕ
Нельзя ни в коем случае поддаваться минутам отчаяния. Я прожил пятьдесят лет и знаю: они всё же проходят, эти минуты, и даже думать о "выходе" из игры не нужно. Пока есть капля силы, надо бороться. За то, что ты считаешь мудрым и человечным.
Э.В.Ильенков
ПОСВЯЩАЮ ВСЕМ, КТО ПОМОГ МНЕ
_В_Ы_Ж_И_Т_Ь_
ПРИ РАБОТЕ НАД ЭТОЙ КНИГОЙ
Эта книга - моя последняя попытка объясниться.
Последняя, ибо, по замыслу, самая обстоятельная.
I
До шестнадцатилетнего возраста я специально не переживал из-за своей слепоглухоты. Мне, главное, лишь бы книги - что в Загорском детском доме для слепоглухонемых, что дома на каникулах. Привычки лакомиться не было, и меня вполне устраивал рацион детдомовской столовой. Если мама присылала рубль на праздник, я не знал, что с ним делать, и чаще всего терял. И жалко было не рубля, а памяти о маме.
Когда мне исполнилось шестнадцать лет, на летних каникулах кто-то жалостливый разохался над моей слепоглухотой. Он (или она - не помню) свято верил в научный прогресс, в частности медицинский. И выписывал соответствующие популярные издания. И давай маму уговаривать: мол, мало ли что - неизлечимо, вдруг уже нашли способ лечить, а мы просто не знаем... Срочно, не откладывая, надо в институт Гельмгольца!
Хоть бы спокойно дождаться конца летних каникул дали... Так нет. С бездушием доброхота и благодетеля, умилённого собственным добрым сердцем, мне скомкали сегодняшнюю радость общения с мамой - ради призрачной надежды на исцеление...
В общем, вернулся я тогда в детдом с каникул на целый месяц раньше. И совершенно зря, конечно. Проконсультировать меня в институте Гельмгольца смогли только в сентябре. Лето ведь - время отпусков...
Отвезли туда, привезли обратно. От ответа на мои расспросы, что показала проверка, всячески уходят. Вечером я пристал к нашему фельдшеру Асочке (Александру Сергеевичу), который дежурил в ночь. (Мы, воспитанники детдома, и друг друга, и педагогов обычно называли по инициалам, от которых и прозвища образовывали. Александр Сергеевич - А.С. - Асочка; Олег Валентинович - О.В. - Овочка; Римма Сергеевна - Р.С. - Раса, ну и так далее...) Так вот, я настойчиво просил фельдшера сказать, какое же заключение дали врачи в институте Гельмгольца. Он пробовал отговориться незнанием, но я пообещал, что не буду расстроен никаким ответом, и он сдался. Всего лишь подтвердился прежний вывод - неизлечимо... Зачем же меня сорвали с каникул?..
Я даже улыбнулся, когда Асочка мне это сказал. И ушёл спать. И бессонницей не мучился.
На самом деле разочарование было тяжёлым. Надежду-то беспочвенную разбередили...
Утром умывался, чистил зубы, и горько засмеялся над собой - на что надеялся, чего ради сдуру от мамы на целый месяц раньше уехал?..
Тут-то и произошла катастрофа.
Я подумал, что смех удивительно похож на плач. Так же в горле дребезжит, что ли... И как только я это подумал, горький мой смех немедленно перешёл в плач. В неудержимые рыдания. Что называется, плотину прорвало.
Я бросился одеваться и - во двор. Какой тут к чёрту завтрак... Убежал на веранду, на задворках детской площадки, и несколько часов метался по ней. Меня страшно трясло.
Педагоги, разумеется, знали, где я, что со мной. И, спасибо, не тревожили. Я пропустил два урока. Явился на третий. Мне не сказали ни слова упрёка. Тут же дали учебное задание.
Но с того утра слепоглухота стала моим проклятием. Не раньше.
Ну, на каникулах, когда в гости ходили, я скучал. Там меня усиленно угощали, а поговорить было как-то не с кем и не о чем... Да не все и умели со мной разговаривать. Ровесников я успешно учил дактильному (пальцевому) алфавиту. Со взрослыми нужен был перевод тех, кто знал этот алфавит. Зрячие (только печатные) буквы я выучил позже: в семнадцать - восемнадцать лет.
Но в гостях я скучал - и только. Ничуть не терзался этим. Подумаешь, мало ли где скучать приходится... Например, в очереди к врачу. А книжка на что?
Так и выходило: в гостях устраивался читать, возле меня ставили тарелку с фруктами - и всё нормально.
После консультации в институте Гельмгольца всё изменилось. Теперь я не просто скучал, а страдал от слепоглухоты, проклинал слепоглухоту как причину скуки. Старался уединиться - и плакал. И цедились из души, точно кровь (а может, и гной) из незаживающей язвы, откровенно, прямо-таки напоказ, надрывные стихи.
Правда, в ранних стихах я пытался компенсировать надрыв "жизнерадостной" концовкой - мол, всё в конце концов будет хорошо. Но потом с отвращением отказался от этой "жизнерадостной" фальши. Пустое, отвратительное в своей пустоте, мнимое "утешение". И стал честно просто констатировать страдание - без всяких необоснованных надежд на "светлое будущее". Что есть - то есть, а что будет - там видно будет...
Ну и что, если этот надрыв кого-то шокирует... Пусть знают. И помнят, когда со мной общаются. Путь знают и помнят, если не хотят причинить мне лишней боли. И если зовут меня где-то присутствовать - то уж не для мебели. Я тоже так или иначе должен быть включён в общение.
Постепенно
Читать далее...