[324x400]

«И я надеюсь - мы победим. Больше: я уверен - мы победим. Потому что разум должен победить».

Роман Замятина «Мы» - это русская интерпретация идеального мира будущего.

«МЫ» - это звучит гордо. Люди – роботы, без чувств, без эмоций, без ошибок, без оригинальности… Почему-то все эти «без» приравнивается к свободе и счастью. Больше не существует такого понятия, как «я» и «мое». Здесь все равны, и все равно. Мир, где проявление любых эмоций, виденье снов, наличие фантазии – это лишь проявление страшной и неизлечимой психической болезни под названием «душа». Все давно подчинено фактам, математически обосновано.

«А счастье... Что же? Ведь желания - мучительны, не так ли? И ясно: счастье -  когда нет уже никаких желаний, нет  ни  одного...» 

И на фоне всего этого строитель космического корабля, такой же как все свободный от голоса сердца, который влюбляется, нет скорей заболевает женщиной дикой, необузданной, чувственной, неправильной, непонятной… И эта дикарка, эта отступница от «МЫ» и приверженец «Я», порабощает его разум, его сердце, его появившуюся душу…

«Значит - любишь. Боишься - потому, что это сильнее тебя, ненавидишь - потому что боишься, любишь - потому что не можешь покорить это себе. Ведь только и можно любить непокорное»

Наука и искусство, знание и чувство, свобода и упорядоченность, необузданность и обдуманность, сердце и разум… Мечты об абсолютном счастье… Какое оно? И в чем разница между жизнью и существованием?

 «Тебе, математику, - разве не ясно, что только разности - разности - температур, только тепловые контрасты - только в них жизнь»

«Что вам за дело - если я не хочу, чтобы за меня хотели другие, а хочу хотеть сама… если я хочу невозможного...»

В книге передача душевного состояния осуществляется с помощью символов. И эти символы, они гораздо больше говорят мне, и чувства вызывают более глубокие. И отпечаток… Это ощущение… Это не описание чувства – это и есть чувство… Улыбка – оскал, раздражающий , опущенные шторы глаз, пунктирное дыхание… - все это так близко.

C физической несвободой еще можно смириться. Мы почти каждый день делаем то, что можем, а не хотим, а еще чаще то, что должны. Но как можно без глупостей, без фантазии, без желаний… Как это можно отнять? Как можно отнять у человека самое ценное – самого себя настоящего, свое «я»…
Этот роман задает сложные вопросы не только о будущем человечества, его социальном устрйстве, но и о религии. Во всех отношениях наиболее интересной частью, на мой взгляд, романа является речь Благодетеля:

"...А  сам христианский, милосерднейший Бог, медленно сжигающий  на  адском  огне  всех
непокорных  --  разве  Он не палач? И разве сожженных христианами на кострах
меньше, чем сожженных христиан? А все-таки -- поймите  это,  все-таки  этого
Бога веками славили как Бога любви. Абсурд! Нет, наоборот: написанный кровью
патент на неискоренимое благоразумие человека. Даже тогда -- дикий, лохматый
-- он понимал: истинная, алгебраическая любовь к человечеству -- непременный
признак  истины -- ее жестокость. Как у огня -- непременный признак тот, что
он сжигает. Покажите мне не жгучий огонь? Ну, -- доказывайте же, спорьте!
     Как я мог спорить? Как я мог спорить, когда это были  (прежде)  мои  же
мысли -- только я никогда не умел одеть их в такую кованую, блестящую броню.
Я молчал...
     --  Если  это значит,

Читать далее...

[200x282]

Мчащиеся кони - сила, которую остановить нельзя. В книге Юкио Мисимы это стремление к чести и чистоте, желание сохранить (или может быть восстановить) прекрасный, но ускользающий мир, стремление к смерти. Эта книга написана кажется исключительно для японцев, многим она может показаться националистической, она такая и есть. Мисима переплетает, делает цельными, очень убедительными такие вроде бы несовместимые для европейского (да и русского) сознания понятия, как свежевыпавший снег и смерть, любовь, долг, покорность и убийство во Имя... Культ зла и вседозволенности во имя достижения призрачной, нереальной как лунный свет цели приобретает символы во внешнем, физическом мире. Смерть среди белого снега, окрашенного  закатными лучи и пролитой крови становится средством изменить мир, оставить о себе славу и затронуть спящие сердца обывателей.  Главный герой - совсем ещё ребёнок, задумав свержение нового режима силами небольшого отряда прекрасно знает, чем закончится его предприятие... Знает, что это полное безумие, но идет вперёд, ведёт за собой друзей, ни на минуту не сомневаясь в собственной праведности. Я то же знаю, поэтому ещё не дочитала (несколько страниц осталось). Считаю, что "Мчащиеся кони" - явление, потому что здесь Мисима ни разу не солгал, ни разу не пошёл против своих убеждений, книга эта принадлежит к разряду литературы "написанной кровью", она полностью аутентична мировоззрению автора, её прямое и единственное назначение - изменить мир. Забавно. После того, как Мисима решил повторить путь своего же героя, то был всенародно объявлен безумцем. Похоже, его  влекла непреодолимая сила)

[367x480]
3

Где ты! Вернись! Ответь! Где ты. Тебя не видно.
Все сливается в снег и в белизну святую.
Словно ангел -- крылом -- ты и безумье -- слито,
будто в пальцах своих легкий снежок пестую.
Нет! Все тает -- тебя здесь не бывало вовсе.
Просто всего лишь снег, мною не сбитый плотно.
Просто здесь образ твой входит к безумью в гости.
И отбегает вспять -- память всегда бесплотна.

Читать далее

  [280x213]В колонках играет - Дискотека 80-х
Настроение сейчас - очень веселое

 

Читать далее...

Дидье ван Ковелер родился 29 июля 1960 г. в Ницце. Свой первый роман он написал в 8 лет. По-видимому, это произвело большое впечатление на родителей, поскольку именно по их настоянию он начал изучать классическую литературу. Правда, особых усилий к учебе он не прикладывал и больше создавал видимость занятий. В результате Ковелер провалил экзамены и устроился инструктором по обучению управлению парусниками, затем он преподавал пение, занимался литературной критикой. Будущий любимец французов не признавал постоянной работы и менял сферу деятельности довольно часто.

В 1982 г. вышел первый “взрослый” роман Дидье ван Ковелера — “Двадцать лет и еще немного”, за который он получил премию одного из наиболее известных в мире частных фондов — Фонда имени Симоны и Чино дель Дюка. Книга имела огромный успех во Франции, и именно с этого времени Дидье ван Ковелер стал постоянно заниматься литературным трудом.

С каждым новым романом его стиль совершенствовался, успех сопутствовал практически каждому произведению. В 1984 г. писатель получил премию Роже-Нимье за роман “Рыбка любви”, в 1987 г. — премию им. Гуттенберга за роман “Каникулы призрака” и, наконец, в 1994 г. его роман “Путь в один конец” получил Гонкуровскую премию. Роман “Запредельная жизнь” был также отмечен читательской премией в 1999 г.

Всего Дидье ван Ковелер написал 14 книг. Последняя — Hors de moi — была опубликована в 2003 г. и уже переведена на несколько иностранных языков, в том числе английский. Что же касается читающих по-русски, то пока им доступны только два вышеназванных произведения.

Помимо романов, Ковелер написал несколько театральных пьес. В 1983 г. его пьеса “Астроном” получила премию “Театр”, присуждаемую Французской академией, и была поставлена в театрах “Монпарнас”, “Буфф ле Паризьен”, в Театре-студии на Елисейских полях.

Ковелер, который, по его собственному признанию, “просто обожает музыку”, никак не мог обойти вниманием такой жанр, как мюзикл. Поэтому не случайной была его встреча с Мишелем Леграном, который написал три мюзикла на либретто Ковелера: Dreyfus, L’Amour Fantome и Amour. Последний из них, созданный по произведению Марселя Эме, сейчас с большим успехом идет в США.

Дидье ван Ковелер, пожалуй, один из наиболее активных французских литераторов и сценаристов. Он пишет романы и рассказы, сценарии для фильмов и театральные пьесы, работает на телевидении, занимается переводами и т. д. И чем бы он ни занимался, ему всегда сопутствует успех, причем не только во Франции, но и за ее пределами.

[150x243]

С древнейших времен, люди интересовались, что же происходит с человеком после того, как затихнит последний стук сердца? Об этом многие говорили и размышляли едва ли не все великие умы человечества, а уж как обрабатывали эту тему литераторы... И поэты и прозаики славно прошлись по этому вопросу, так что появление на прилавке книжного магазина нового для меня автора с мало интригующим названием "Запредельная жизнь" не слишком впечатлили. На удивление, книгу я прочла за пару часов, в общем-то и не заметив. После первого прочтения особых восторгов не было, разве что я отметила легкий и ироничный язык, да хорошо прописанную тему взаимотношений главного героя со своим сыном. Настораживало то, что показная легкость повествования граничит с легковесностью пустой бульварной беллетристики, скажем так - на грани этих категорий,  причем явно не впадая в пошлость, что тоже, безусловно, добавляет плюсы Ван Ковелеру. Однако, если читатель ждет каких-то новых открытий на эту тему, то тогда ему не стоит начинать ее читать. Ни одна страница ровным счетом ничего к  запредельнсти не добавляет, а по тысячному кругу обмывают вечные проблемы жизни тутошней, на которую герой смотрит якобы “после смерти”. Однако сам Дидье, судя по всему и не стремиться к этому. Да, он не новатор, однако лирика и драматический психологизм, замешанные на тонком и истинно французком юморе захватывают и (исходя из моего личного опыта) заставляют перечесть и вникнуть в проблему взаимотношений со своими родными и близкими. Такая нехитрая философия, написаная  удивительно просто, легко и изящно, по моему мнению достойна внимания. Обычные, в общем-то, слова волшебным образом складываются как-то так, что погружаешься в книжку с головой.

Герой романа Жак Лормо, тридцатипятилетний совладелец самой крупной в провинциальном городке скобяной лавки и неудавшийся художник, умирает от кровоизлияния в мозг:

“Я умер в семь часов утра. Сейчас в окошке радиобудильника светится 8.28, а никто еще не знает об этом событии. Книга, над которой я заснул вчера вечером, захлопнулась, и мой палец остался в ней закладкой... Ничего не изменилось в моем мышлении, я не получил никакого откровения, у меня не открылось никакого особого дара, никакой сверхчувствительности. Просто я отделился от тела и смотрю на него, как будто я — висящее на стене зеркало...”.

По ходу повествования герой предается воспоминаниям о прошедшей жизни, проникает в женскую раздевалку, время от времени посещает остров Маврикий и следит за приготовлениями к собственным похоронам:

“Вернувшись, я с трудом себя узнал. Расфуфыренный, при галстуке, свеженький, с нарумяненными щеками и чуть подведенными глазами, мой труп смахивал на нотариуса, явившегося в контору после веселой ночи в ”голубом" кабаре... За стеной слышен голос агента похоронной фирмы — он пришел утрясти программу увеселений... Шелестят страницы каталогов, обсуждается цвет атласной обивки, форма ручек и сорт дерева...".

 Не зря Франсуа Нурисье, патриарх французской литературы и многолетний президент Гонкуровской академии, высоко оценил произведения Ковелера и нашел его стиль изящным.

Традиционно - приятного чтения!

Доношу до любителей творчества Пелевина!

Для поклонников Виктора Пелевина сеть магазинов «Новый Книжный» устраивает «Пелевин-party».

Под звуки этнической музыки поклонники смогут здесь Почтить творчество известного писателя, Прочитать «Послание из будущего», а главное Получить в Подарок бесценную вещь – новую книгу «П5» с автографом автора.

По словам организаторов, в программе мероприятии будут присутствовать «главные составляющие пяти П». Что это означает - можно узнать только на самом «Пелевин-party», подробности вечеринки держатся в секрете.

Мероприятие состоится в «Новом Книжном» 5 октября в пять часов (17:00) по адресу: Малая Сухаревская площадь, дом 12, ТЦ «Садовая Галерея».

ПОЭТИКА БЕЗЫМЯННОСТИ
(ПО МОТИВАМ МИЛАНА КУНДЕРЫ)

О Кундере в мире пишут много. Есть большой сайт в интернете www.kundera.de , где можно найти разнобразную информацию по-английски и по-немецки. Думаю, что стоит привести основные биографические данные. Для лингвистов, например, небезынтересно узнать, что Кундера некоторое время читал курс сопоставительного языкознания в университете г. Ренна в Бретани.
Этот биографический факт позволит новыми глазами прочесть известный пассаж о сострадании (сейчас бы мы сказали: о концепте «сострадание») в «Невыносимой легкости бытия». А, зная профессиональную кинематографическую «подкованность» этого писателя, оценишь не только семиотичность жеста героини «Бессмертия», но и его зрительную эстетику.
Милан Кундера родился 1 апреля 1929 г. в чешском городе Брно. Его отец, пианист и музыковед Людвик Кундера (1891—1971), был ректором консерватории. В юности Милан Кундера писал стихи, играл в джазовом ансамбле. Став студентом Пражского университета, изучал литературу и теорию музыки и кино. После окончания университета был ассистентом, а затем профессором на факультете кинематографии Пражской Академии музыки и драматургии и одновременно членом редколлегии двух литературных журналов. В 1948 г. Кундера, как и многие интеллектуалы, с энтузиазмом вступил в коммунистическую партию, откуда через два года был исключен за индивидуалистические настроения. Повторно его приняли в партию в 1956 г. На этот раз членство в партии продлилось до 1970 г. С середины 50-х гг. он пишет для театра, пишет эссе, переводит. Как писатель он становится известным после трехчастной книги «Смешные любови» (1958—1968). Его первый роман «Шутка» (1967) отразил несогласие автора с догмами сталинизма . После вторжения советских войск в Чехословакию 21 августа 1968 г. Кундера как один из активных деятелей «Пражской весны» был уволен с работы, его книги были изъяты из библиотек, а в 1970 г. последовал полный запрет на публикацию. Второй роман Кундеры «Жизнь в другом месте» был опубликован уже в Париже в 1973 г. В 1979 г. как реакция на «Книгу смеха и забвения» последовало лишение его чехословацкого гражданства. С 1981 г. Милан Кундера гражданин Франции. Первое его произведение, написанное по-французски,— эссе «Искусство романа» (L'art du roman, 1986). Первый роман, написанный во Франции, но еще по-чешски, — «Бессмертие» (1990). Последующие романы он пишет по-французски: «Неспешность» (1994, рус. пер. Ю. Стефанова, 1996), «Подлинность». Известно, что Кундера внимательно следит за тем, как его произведения переводятся на другие языки. Свое отношение к фальсификации текста при переводе он высказал в эссе «Нарушенные завещания». Также известно, что с 1985 г. он дает лишь письменные интервью, чтобы избежать неверного цитирования, а также то, что он не любит публичности и путешествует инкогнито. Самым знаменитым его романом остается «Невыносимая легкость бытия», написанная в 1982 г, кинематографическая версия которого (реж. Ф. Кауфман, 1987 г.) также имеет большой успех.

Современная критика склонна относить творчество Милана Кундеры к европейскому варианту магического реализма . Также Кундера увенчан титулом классика литературы XX века и одного из великих романистов вообще. Писать о нем литературоведам трудно. Связано это не столько с многослойностью его текста, его чрезвычайно разветвленной структурой, сколько с перенасыщенностью текстов автокомментариями. Писатель практически не оставляет места для фантазии читателя. Так, роман Кундеры «Бессмертие» назван одним критиком «трехголовым чудищем»: это сплетенный воедино а) роман, б) метароман, т. е. роман о том, как писался роман, и в) комментарий . Это «редакторское всеведение» (editorial omniscience), причем усиленное еще: «я как свидетель» (I as witness) (ср. всезнающий повествователь в «Неспешности», который к тому же физически присутствует в отеле, где развиваются события романа. Также ср. последнюю главу романа «Подлинность», где рассказчик вдруг начинает говорить «я вижу»).

Представляется интересным проследить, какое место в этом столь прихотливо структурированном мире, которым правит не только всезнающий, всевидящий, но еще и все комментирующий нарратор, занимает безымянность, какое устанавливается отношение между безымянностью и именем и какую текстовую функцию выполняют приемы, связанные с отсутствием имени . Тем более, что все комментирующий Кундера (на этот раз, правда, не в тексте романа, а в эссе «Нарушенные завещания») не оставил без реплики и эту проблему.

<...> что касается романа: ставится под сомнение знаменитый девиз Бальзака: «Роман должен соперничать с актами гражданского состояния» <...> Если персонаж должен соперничать с актом гражданского состояния, для начала он должен иметь настоящее имя. От Бальзака до Пруста невозможно представить себе безымянный персонаж. Но у Жака, героя Дидро, вообще нет фамилии, переходящей от отца к сыну, а у господина ни имени, ни фамилии. Панург — это имя или Читать далее...

Есть совершенно потрясающая серия книг о Капитане Хорнблауэре Сесила
Форестера.Эти книги из раздела морские приключения.BBC cделал неплохой сериал
по ним.И есть старый фильм с Грегори Пеком.
Все книги есть в Альдебаране.
http://lib.aldebaran.ru/author/forester_sesil/
[396x402]

***
Прочла несколько книг бельгийской писательницы
Амели Нотомб о ее детстве в Китае " Влюбленный саботаж" и о работе в Японии.
"Cтрах и трепет " .
По последней книге снят фильм.Очень занимательное
чтение.У А.Н. есть свой стиль и оригинальный взгляд на вещи.
Ее книги есть в библиотеке Альдебаран.
http://lib.aldebaran.ru/author/notomb_ameli/

Фэнни Флэгг
«Жареные зеленые помидоры»

«Знаменитый роман известной американской писательницы Ф.Флэгг рассказывает о дружбе женщин, живших в первой половине нынешнего [? в издательстве не потрудились отредактировать] столетия и в наше время. Тонко проникая в психологию героев, автор неожиданным образом переплетает их судьбы, полные драматических событий и житейских забот, любви и ненависти, побед и поражений. По этому роману в 1991 г. был снят фильм, имевший огромный успех во всем мире». (аннотация)
Одни спорят, можно ли делить литературу на мужскую и женскую. Другие продолжают легко использовать данные обозначения. Я бы и поспорил, но не буду – бесполезное это дело в большинстве случаев. (В том смысле, понятно, что нет мне достойных в этом соперников;0)Читать далее

[220x340]

Кингсли Эмис
«Девушка лет двадцати»
 
От издателя: В романе «Девушка лет двадцати» сэр Кингсли Эмис (1922-1995), в прошлом записной скандалист и автор уморительной сатиры «Счастливчик Джим», повествует о любви прославленного и отнюдь не молодого композитора и дирижера сэра Роджера Вандервейна – и отвязной «хиппушки», годящейся ему в дочери. Почтенный джентльмен безоглядно жертвует репутацией добропорядочного обывателя, бросает семью и подставляется под удары папаши его юной пассии, который, по совместительству являясь всесильным газетным магнатом, стремится всячески помешать мезальянсу. Панорама «свингующего Лондона» увидена с другой стороны баррикад, глазами музыкального критика, эстета и сноба, ностальгически вспоминающего те времена, когда «сэр Роджер еще позволял себе отрицательно выск азываться в адрес Советского Союза и рок-н-ролла»...

Аннотация, на мой взгляд, лишь косвенно, мягко говоря, относится к содержанию (а не мягко говоря – просто оскорбительная для книги). И уж тем более некорректна она в том, что не упоминает главной характерной особенности романа – стиля. Классического, если можно так выразиться, английского романа ХХ века. Язвительного, ироничного, остроумного, глубокомысленного, очень насыщенного и серьезного.

Если кому-то для развлечения/отвлечения нужно «легкое чтиво», то это, конечно, не сюда. Тут надо следить за ходом мысли, изложенной в предложениях, начиненных причастными и деепричастными оборотами, так, что иногда придется возвращаться к началу предложения, чтобы вспомнить, о чем шла речь. Тут нужно думать, что имел в виду автор реплики, потому что смысл ее не лежит на поверхности. Тут удовольствие в том, чтобы соотносить между собой разные составляющие элементы структуры романа – зачем, например, нужно так наст ойчиво противопоставлять классическую и поп-музыку, особо усердствуя в восхвалении первой, при том что как бы основные темы – семейный конфликт и взаимоотношения полов. Тут придется, дочитав последнюю страницу, расшифровывать позицию автора, мудреца, которая сильно, в итоге, отличается от позиции рассказчика. Но тем, кто любит это делать, роман доставит удовольствие.

Не скажу, что даже те, кто «любит это делать», найдут в «Девушке» прямо одни достоинства. (Тут, если заметили, у меня такая, типа, остроумная словесная игра. Спасибо Эмису;0) Временами читать было тяжеловато. Какие-то места вообще казались непроходимыми дебрями (за счет чего это отнести – стиля Эмиса или работы переводчика – не знаю), сколько ни старался их пройти. В определенные моменты (ближе к финалу все чаще) вызывала отторжение виртуальность конфликтов и диалогов – надуманность литературной реальности, проще говоря;0) То есть «ну не бывает так в жизни!». Через какое-то время успокаиваешься – ну да, ну вот такой стиль, рассчитанный на веру в иллюзию, что люди могут быть внимательны друг к другу, настолько, что вслушиваются в каждое слово собеседника, постоянно разгадывают, что их знакомые и близкие думают, чувствуют! Ну хочется окунуться в мечту о том, что окружающим, черт возьми, есть до нас дело!..

А вообще, роман о конфликте поколений, о конфликте опытов, о бесполезности сопротивления Времени и, несмотря на бесполезность, отстаивании своих принципов. В общем, вечная тема – Герой и Судьба – кто кого?.. (И без однозначных ответов.)
Алексей Варсопко

За шесть с половиной лет моей достаточно бурной жизни, я перетрахал такое количество Кошек, которое обычному рядовому домашнему Коту и во сне не приснится! Я никогда не шел на поводу у сочиненной Людьми весьма распространенной и унизительной теорийки, будто «брачным» месяцем у Котов и Кошек считается только март. А все остальные одинадцать месяцев в году они, дескать, даже и не помышляют о совокуплении. Какой-то собачий бред Людей-импотентов, подсказанный им пухлыми и пушистыми Котами-кастратами!

Читать далее

[450x300]

 В темном банкетном зале моей головы сознание забилось под потолок ума а пол его шевелится как десять тысяч тараканов и вдруг его пронзает луч света потому что все мысли объединились чтобы поддержать тело ведь тараканы говорят правду которую никто никогда не скажет

Ночью мне все открылось.
Как я снова смогу говорить?

сломленый гермафродит доверявший только себе самой видит наяву что комната кишит и шевелится и умоляет не будить ее от кошмарного сна

и они все были там
все до единого
и они знали как меня зовут
а я словно жук удирала по спинкам их стульев

Помни свет и верь в свет

Мгновенье ясности перед вечной ночью

не дай мне забыть

Душа и тело не поженятся никогда

Мне надо стать той что я уже и есть и я буду вечно рыдать над этой несовместимостью приговорившей меня к аду

Безотчетно надеятся больше не получается

Я погружусь в депрессию
в холодный черный пруд своего я
в колодец моего неумного ума

Как я могу вернуться к определенности мысли
теперь когда мой мозг рассыпается

Я не в силах так жизнь.

Они будут любить меня за то, что меня разрушает
за нож в моих снах
за пыль в моих мыслях
за болезнь расцветающую в складках моего мозга

Каждый комплимент отнимает у меня частицу души

Экпрессионистская кляча
В стойле между двумя идиотами
Они ничего не знают –
Я всегда была свободной

Последняя в длинном ряду литературных клептоманов
(традиция освященная временем)

Кража – священный акт
На извилистом пути к самовыражению

Избыток восклицательных знаков означает приближение нервного
срыва
На странице всего лишь одно слово и в нем – драма

Я пишу для мертвых
для нерожденных

После 4.48 я больше не буду говорить

Мастерскую я унаследовал от фотографа. У стены еще стояло
лиловатое полотно, изображавшее часть балюстрады и белесую урну
на фоне мутного сада. В плетеном кресле, словно у входа в эту
гуашевую даль, я и просидел до утра, думая о тебе. На рассвете
стало очень холодно. Постепенно выплыли из темноты в пыльный
туман глиняные болванки,-- одна, твое подобие, обмотанная
мокрой тряпкой. Я прошел через эту туманную светлицу -- что-то
крошилось, потрескивало под ногой,-- и концом длинного шеста
зацепил и открыл одну за другой черные занавески, висевшие как
клочья рваных знамен, вдоль покатого стекла. Впустив утро --
прищуренное, жалкое,-- я рассмеялся, сам не зная чему,-- быть
может тому, что вот я всю ночь просидел в плетеном кресле,
среди мусора, гипсовых осколков, в пыли высохшего пластилина,--
и думал о тебе.
Когда при мне произносили твое имя, вот какое чувство я
испытывал: удар черноты, душистое и сильное движенье; так ты
заламывала руки, оправляя вуаль. Любил я тебя давно, а
почему любил -- не знаю. Лживая и дикая, живущая в праздной
печали.
читать далее

[500x350]

Режиссера Варпаховского предупреждали:  будьте бдительны. Будьте настороже.

Она скажет вам, что родилась в недрах МХАТа.

- Очень хорошо, я и сам так считаю.

- Да,  но  после  этого  добавит,  что  вас  бы  не  взяли  во  МХАТ   даже

гардеробщиком.

- С какой стати?

- Этого не знает никто. Она все может сказать.

- Я тоже кое-что могу.

- Не делайте ей замечаний.

- Как, вообще?!

- Говорите, что мечтаете о точном психологическом рисунке.

- И все?

- Все. Впрочем, этого тоже не говорите.

- Но так же нельзя работать!

- Будьте бдительны.

Варпаховский начал издалека.  Причем  в  буквальном  смысле:  на  некотором

расстоянии от театра.  Репетиции происходили наедине с Раневской,  на одной

из скамеек Сретенского бульвара.  Ей  это  показалось  забавным:  заодно  и

воздухом можно дышать.

- Фаина Георгиевна,  произносите текст  таким  образом,  чтобы  на  вас  не

оборачивались.

- Это ваше режиссерское кредо?

- Да, пока оно таково.

- Не

Читать далее...

Пишем ли мы, демонстрируя эластичность и умение гибко льнуть к реальности? Прильнуть к ней ведь так отрадно, только вот что тогда станет со мной? Что станет с теми, кому действительность на деле недоступна? Ведь реальность вся всклокочена и растрепана. И нет гребешка, способного пригладить ей лохмы. Поэты и писатели теребят ее пряди, отчаянно пытаясь соорудить ей прическу, и причесанная реальность является им в ночных кошмарах. Что-то неладное творится нынче с ее обликом. Зачесанные наверх и собранные в изящную башенку волосы не лепятся к замку волшебной мечты, и пряди реальности вновь обнаруживают свой строптивый характер. Они выбиваются из прически, падают на лицо, закрывая его и не покоряясь никаким усилиям привести их в порядок. Порой эти волосы встают дыбом от ужаса — такое творится вокруг. Их никак не удается уложить. Не поддаются ни в какую! Сколько ни води по ним выщербленным гребнем, результат все тот же! Выглядит еще хуже, чем было.

 

Читать далее

Феликс Кривин

Если бы я был горностаем

 

Если бы я был горностаем, я расхаживал бы, как король, и все удивлялись бы, откуда у меня моя шуба, и все спрашивали бы: «Скажите, где Вы купили эту шубу, кто Вам ее подарил, кто Вам ее прислал, у Вас. Наверно, богатые родственники?» А я бы ходил в горностаевой шубе, шубе из чистого горностая, потому что я сам был бы горностаем, и я отвечал бы: <Нет, я нигде

не купил эту шубу, и никто мне ее не подарил, и никто не прислал, я хожу в

горностаевой шубе, потому что, вы же видите, я сам горностай>, Но они бы мне,

конечно, не верили, ведь горностая встретишь не каждый день, и они бы

просили: <Ах, пожалуйста, дайте нам поносить эту шубу!> А я бы отказывал, я

бы всем категорически отказывал: и зайцу и суслику, и волку: И волку? Нет,

пожалуй, волку я бы не смог отказать, волку очень трудно отказать, он

наверняка снял бы с меня мою шубу:

Если бы я был волком, я бы снимал шубу с каждого горностая, и с

куницы, и даже с зайца, хотя у зайца шуба очень плохого качества, она все

время линяет и ее едва хватает на один сезон. Но я бы все равно снимал бы с

него шубу, потому что ведь я был бы волком, а волк может себе это позволить,

волк может себе позволить абсолютно все, кроме удовольствия залезть на

дерево. Волки не лазят по деревьям, хотя, конечно, они бы не отказались, но где им, куда! По деревьям лазят обезьяны, а волки бегают по земле и им ни за что не залезть на дерево!

Если бы я был обезьяной, я бы никогда не спускался на землю, я бы

прыгал по веткам и кричал, и визжал, и швырял бы сверху бананы, стараясь

попасть кому-нибудь в голову, и другие обезьяны тоже визжали бы, и

швырялись, и мы бы соревновались, кто громче завизжит и кто скорей попадет,

и радовались бы, что никто не может достать нас на дереве. Разве что жирафа,

потому что она сама, как дерево, потому что у нее шея такая длинная, что по

ней можно лезть и лезть и все равно до конца не долезешь.

Если бы я был жирафой, я бы ни перед кем не склонял голову. Я бы

смотрел на всех сверху вниз, такая б у меня была длинная шея, И мне ничего не

стоило бы заглянуть через забор, и я видел бы, что там внутри, а там

обязательно должно что-то быть внутри, потому что заборы существуют не зря

- но, конечно, не для тех, у кого такая длинная шея. И никто до меня не мог бы дотянуться, потому что для этого нужно было бы прыгнуть очень высоко, а это не каждый сумеет.

Если бы я был леопардом, я бы, конечно, сумел. Я бы прыгнул этой

жирафе на шею и в одну секунду откусил бы ей голову. А потом прыгнул бы на

дерево и откусил бы головы всем обезьянам, а заодно и волку, чтобы не

отнимал чужих шуб, а заодно и горностаю, что не кичился своей шубой. Если

бы я был леопардом, мне не был бы страшен никто - разумеется, кроме льва,

потому что лев каждому страшен. Когда встречаешь льва, хочется стать

маленьким и незаметным, хочется зарыться в землю, как крот.

Если бы я был кротом, я бы каждый день зарывался в землю. Я бы рылся

там, под землей, и меня совсем бы не интересовало, что происходит здесь, на

белом свете. И кто у кого отнял шубу,  и кто кому откусил голову, все это было бы мне ни к чему, я бы рылся в земле, рылся да рылся - и только иногда

высовывал голову, чтобы посмотреть, как там растет трава и как ее щиплют

бараны. Бараны ходят по полю и щиплют траву, и греют спину на солнышке, и

они могут ни о чем не думать, хотя, конечно, и они думают, иногда они так

задумаются!..

Если б я был бараном!.. 

Читать далее...

[350x400] Настроение сейчас - обхахочишься

Всем почитателям таланта "солнца русской поэзии" доподлинно известно, что, так же, как и гениальностью, милейший поэт отличался поразительнейшей пошлостью, и о том же "гении чистой красоты", Анне Керн, в письме к другу, писал в чудовищных матерных выражениях. Из приведенной ниже сказки, можно легко понять, что все гении, те же самые люди, и ничто человеческое им не чуждо.

Как писал любимый поэт Сергей Есенин в "пылу азарта": "Вышел в поле, сел посрать - далеко меня видать!"

 Царь Никита и сорок его дочерей

Царь Никита жил когда-то
праздно, весело, богато,
не творил добра, ни зла
и земля его цвела.

Царь трудился понемногу,
кушал, пил, молился богу
и от разных матерей
прижил сорок дочерей.

Сорок девушек прелестных,
сорок ангелов небесных,
милых сердцем и душой.
Что за ножка - боже мой!

А головка, темный волос,
чудо-глазки, чудо-голос,
ум - с ума свести бы мог.
Словом, с головы до ног

душу, сердце все пленяло;
одного недоставало.
Да чего же одного?
Так, безделки, ничего.

Ничего иль очень мало,
все равно - недоставало.
Как бы это из"яснить,
чтоб совсем не рассердить

богомольной важной дуры,
слишком чопорной цензуры?
Как быть?...Помоги мне, бог!
У царевен между ног...

Нет, уж это слишком ясно
и для скромности опасно, -
так иначе как-нибудь:
я люблю в венере грудь,

губки, ножки особливо,
но любовное огниво,
цель желанья моего...
Что такое?...Ничего!...

Ничего иль очень мало...
И того-то не бывало
у царевен молодых,
шаловливых и живых

их чудесное рожденье
привело в недоуменье
все придворные сердца.
Грустно было для отца

и для матерей печальных.
А от бабок повивальных
как узнал о том народ -
всякий тут разинул рот.

Ахал, охал, дивовался,
и иной, хоть и смеялся,
да тихонько, чтобы в путь
до Нерчинска не махнуть.

Царь созвал своих придворных,
нянек, мамушек покорных -
им держал такой приказ:
"Если кто-нибудь из вас

дочерей греху научит,
или мыслить их приучит,
или только намекнет,
что у них недостает,

иль двусмысленное скажет,
или кукиш им покажет,-
то - шутить я не привык -
бабам вырежу язык,

а мужчинам нечто хуже,
что порой бывает туже!"
Царь был строг, но справедлив,
а приказ красноречив;

всяк со страхом поклонился,
остеречься всяк решился,
ухо всяк держал востро
и хранил свое добро.

Жены бедные боялись,
чтоб мужья не проболтались;
втайне думали мужья:
"Провинись, жена моя!"

(Видно сердцем были гневны)
подросли мои царевны.
Жаль их стало. Царь - в совет;
изложил там свой предмет:

так и так - довольно ясно,
тихо, шепотом, негласно,
осторожнее от слуг

призадумались бояре,
как лечить такой недуг.
Вот один советник старый
поклонился всем - и вдруг

в ясный лоб рукою брякнул
и царю он так вавакнул:

"О, премудрый государь!
Не взыщи мою ты дерзость,
если про плотскую мерзость
расскажу, что было встарь.

Мне была знакома сводня
(где она? И чем сегодня?
Верно тем же, чем была)
баба ведьмою слыла.

Всем недугам пособляла,
немочь членов исцеляла.
Вот ее бы разыскать;
ведьма дело все поправит,
а что надо - то и вставит".

"Так за ней сейчас послать! -
Восклицает царь Никита,
брови сдвинувши сердито,-
тотчас ведьму отыскать!

Если ж нас она обманет,
чего надо не достанет,
на бобах нас проведет,
или с умыслом солжет,-

будь не царь я, а бездельник,
если в чистый понедельник
сжечь колдунью не велю:
и тем небо умолю".

Вот секретно, осторожно,
по курьерской подорожной
и во все земли концы
были посланы гонцы.

Они скачут, всюду рыщут
и царю колдунью ищут.
Год проходит и другой -
нету вести никакой.

Наконец один ретивый
вдруг напал на след счастливый.
Он

Читать далее...

Феликс Кривин

ПАМЯТИ ЭКЗЮПЕРИ

   Вы помните Маленького Принца?  Чтобы  вернуться  на  свою  планету,  он

должен был умереть на Земле. Сколько лет прошло, уже в Автор Принца умер и

улетел на свою планету, а Маленький Принц все еще бродит по Земле.

   Недавно я встретил его. Это было на маленькой станции, где поезда стоят

не больше минуты. Когда все поезда ушли, все пассажиры уехали и  приехали,

а зал ожидания заперли на замок до  рассвета,  ко  мне  подошел  Маленький

Принц.

   Он очень  изменился.  Вырос,  повзрослел,  поседел.  Но  в  его  глазах

отражалась его планета.

   Мы сидели на скамейке у запертых дверей. Нам было холодно. Мы молчали.

   Потом он сказал:

   - Поезда  неудобный  вид  транспорта.  У  них  на  пути  слишком  много

расставаний.

   Я не ответил. Я подумал: может быть, он говорит во сне.

   Нас опять соединило молчание.

   Но вот, разрывая его, он сказал:

   - Сколько станций - столько расставаний. На каждой  станции  оставляешь

клочок души.

   Я спросил:

   - А почему вы тогда не улетели?

   - Не получилось. Для того, чтоб вернуться, я должен умереть на Земле, а

у меня не получается. - Он вздохнул. - Я прошел всю войну, побывал в таких

местах, где жизнь совершенно невозможна. И  всюду  находился  кто-то,  кто

умирал за меня. Вы думаете, один солдат из-за меня домой  не  вернулся?  Я

просил приговоренного к смерти: тебе это не нужно, а  мне  нужно,  позволь

мне за 

Читать далее...