Все хорошо, хорошо, хорошо. даже еще лучше.
Взорвано что-то изнутри в голове, выпылесосена пустыня, побрит изюм, залито чем-то медовым стенки, уснувшая пустота была тщательно исследована горячими ветрами. Раскален до предела каждый фрагментик стенной кожи головы. Воздух тоже накален и трещит от возбуждения, наплыва поскрипов и подступей, звуков и гуков. Многослойно, уныло, непробиваемо, как что-то, вытащенное из слива в ванной. Святозарное сияние приходит белой комнатой психушки во сне. А потом осколки-осколки-осколки, как будто маленький мальчик нескладностью взмаха разбил калейдоскоп. И он распался на миллионы маленьких частиц и миров в несовершенстве отсветов и переливов мыльных пузырей. А в горле словно потушили сигарету. Только вот не докурили, и обжигание огонька сорвалась и полетело вверх к нейронам мозга, чтобы оставить клеймо боли распадением в небытие. Спасают лишь мечты и четкое осознание, что если заболеть не в какую Москву не отпустят на выходные. А я там и не нужен, но все равно держусь…
Преодолевать болезненный бред и слова химички, отгонять от себя пульсацую букв, формул, головной боли. Фикус на окне чахнет, держись, маленький, мы справимся, мы не помрем.

"Оказалось так пpосто забыть о тебе, мой геpой,
Пpопyстить паpy кpyжек воды из источника мая,
Пеpесечь Патpиаpшие вкось на yчебном тpамвае,
Закypить "Беломоp" и забыть о тебе, мой геpой."

И кто-то споет отвратительном голосом неплохие стихи. И ты выключишь винамп, откроешь беломор и сделаешь затяжку. Возможно первую в жизни. Я не в курсе, прости. И вместе с выдыхаемыми слоями дыма буду уходить из легких я. Я вообще-то постепенно растворялся и выходил загноившейся плазмой уродливого пятна, но глубокий запах беломора окончательно убьет инородные частички-ползунки меня в твоей крови. Я не был так силен, как шепнул на ушко врач, но был принят одним залпом и утоплено все без остатка в драматизированной ядовитой массе. Возможно, действительно споют отвратительным голосом последний куплет, прежде чем намеренно, проводя язычком, перекатывая шариком по стенкам и пустым стеклам ободранного нёба, выплюнут тебя. смачноооо…
Давно во мне разочаровались, сказали, что не прошел проверку на прочность, являешься слабохарактерным, убогим, моральным дезертиром, ты проиграл мельницам, мой дон Кихот, да так позорно, что ты даже уже не рыцарь – облечение глупости, нет-нет, не достоин! Эгоистичен, скрытен…
тебе вынесли вердикт, ты не достоин, экзамен не сдан, зачетка в неистовстве гнева порвана на бумажные стайки птенцов.
А ты стоишь в обрывках зачетки и все никак не можешь понять: тебе же не нужен был этот экзамен. Все так просто. вначале дали корону, потом кокетливым пинком зашарканной подошвой ботинка с трона. А королю то пофиг(почти), он не хотел драться с мельницами или восседать на троне в этом ироничном пустом пафосе. Но так уж вышло…а после сразу забрали. Шозанах? Болезненный эгоистично-поздний осадок.

Настроение сейчас - устал я очень...

Вот так вот ходишь, ходишь, уходишь в утреннюю рань, а возвращаешься совсем в мутную темноту и идешь среди аркад снежинок, уходящих в глубь, под самый арабеск небосклона, где перевернута тишина. она нарушаема лишь скольжением лапок мышиного короля по гладкости льда. Ходишь так, ходишь. Каждый день. Так задумано ибо. И никто ничего не скажет. Снежинки молчат, небо умерло, а мышиный король не успел завернуться в дремлющий тупичек небосвода и был трижды свергнут и дважды обезглавлен. Так его, так. Его бурлящая пузырьковая кровь очень похожа на облезлый черный лак на ногтях моей соседки. Целый день, каждый день, поглощен бессмысленным церемониалом, запахом немытых волос, дешевой синтетикой, серпентином с ламп дневного света останками сверженного мышиного короля, расклинивающимися на миллионы маленьких знаков вопроса.
Буквы проходят сквозь меня.
Каждый день, идешь, обдирая пальцы, проплываешь с другой стороны, сгибая шею под немыслимыми углами, спишь в комоде и встаешь вместе с дегенаритивным городским солнцем. Терпишь, а слова текут сквозь пальцы и кораллы подсознания, словно болотная жижа неба. А тебя окружают люди, которые как будто из рекламы ролтон. Раньше такая была. Ученый что-то объясняет про фосфор и про сомнительно-полезное содержимое бич-пакета, а после входит в желтизну комнаты, где к нему подбегают с выгравированными улыбками желтая идеальная мама и желтая идеальная дочь в тон комнаты. И у меня часто бывает такое чувство, будто наебав компанию ролтон эти идеальные ролтоновские люди вышли из рекламы, чтобы разделить с нами повседневную картографию. По эмали их ролтоновского лица невозможно прочесть ничего кроме ролтоновской улыбки.
И ты терпишь их, улыбаешься им ответным залпом ролтонвского счастья, скрипишь зубами, стараешься быть милым и одновременно сильным, с многозначительным оскалом и двусмысленным прищуром. А потом оказывается, что ты совсем не знаешь, «что такое слово надо и не умеешь преодолевать повседневность будней. И никогда ты ничего не добьешься»
И так оно на самом деле и есть -_-"

После фото сессии сижу с фиолетовыми губами с приклеившимися сахаринками.
Фиолетовая губная помада пахнет сливой.
В голове была сотни идей, о чем написать.
Но осталась лишь усталость.
Усталость от чужих проблем.
Когда ж уже настанет тихость кровеносных сосудов? Когда ж уже вы бросите курить, поженитесь, признаетесь в любви, спокойнее будете переносить пмс и материнскую панику, когда вы купите шапку, завяжите уши трубочкой, прекратите распылять свои улыбки до безнадежности, когда вылечитесь, садите на диету, помиритесь, разгребете завалы на работе-учебы, приведете себя в порядок? Когда же уже прекратится это исступление, воспаление нервов и поедание себя с мазохисткой негой? Когда же уже все будет хорошо?! -_-

А что делать, если ты не такой красивый, как Сью? А такой, какой ты есть?
Ну вот, что делать, если ты не Сью, которая, кажется, никогда не страдала проблемой прыщей, неудачного ракурса, обветренных губ? Что делать, если ты такой, какой ты есть?
Можно, конечно, чередовать маски из белой бумаги, скапливая деньги за щеками на самый дешевый человеческий материал. можно прикрываться вырезками из желтых газет и блестящих журналов. Улыбаться глянцевой имитацией, сотни раз повторять в линялую заснеженность, что ты красива. из сотни засмеявшихся обязательно найдется один, кто поверит в это. Можно пытаться смеяться бабочками, строить глазки, и невзначай повторять, что ты совершенство. А сквозь замешательство поклонника, голубизной контактных линз в белках, сквозь беготню иллюзий и кокетства, сквозь тонны штукатурки и движения напомаженных губ, вдруг проблеснуть мужицким подбородком или поросячьими глазками.
А можно наплевать, понять, что не в этом суть, без колебаний грызть ногти, не боятся внезапной вспышки фотоаппарата, неправильного освещения, лоснящейся кожи, и ронять смех над собой и над шуточками других про тебя. главное, чтобы было громко.
Можно не бояться за свою тушь, стричься всегда неудачно, спокойно подставлять лицо полутонам неба, и изредка думать, что все они бляди. можно не смотреть на себя в зеркало по утрам, не замазывать сыпь на лбу, а в осенней церемонии покупок демонстрировать абсолютное незнание марок косметики. А 28 января выходя из парикмахерской после очередной неудачной стрижки, мельком из-за отсутствия многозначности тени бросить взгляд в зеркало и подумать: «а что делать, если ты не такой красивый, как Сью? А такой, какой ты есть?»

Сколько себя помню мы всегда были вместе. Знающие нас люди, конечно, могут сказать, что это не так. Но кого волнует?! Если он понимает меня с полуслова, дышит со мной в унисон, мы завязываем худые руки узлами вместе и выращиваем свои подпольно-незримые комплексы тоже вместе. Мы любим одинаковые вещи, хоть часто в этом не сознаемся и кусаем губы в кровь, одновременно, наверное, одновременно и ощущаем металлически-солоноватый привкус крови во рту. Мы вместе мечтаем измениться. Он хочет стать душой компании, не знаю, что ему мешало до этого, надеюсь не я, но он прекрасно себя чувствует в этих нарисованных крякающих-каркающих ухмылках, щебечет, мелодично, словно извлекая звуки из сотни полусонных-запутанных чужеродных планет. И смеется. Громко, пребывая в постоянном контакте с собеседником. Я же мечтаю о том, чтобы принимать внешний мир лишь в виде воздуха и пищи. Мы ведем свои внутренние монологи, и они как-то перекликаются с друг-другом, переливаются от внутренней иллюминации, дышат на одной волне и совпадают, в точь-точь, как последний кусочек мозаики. Он знает все мои сопливые истории. Я тоже знаю его. Но мы все равно рассказываем, друг другу новые конфигурации, встречные-поперечные варианты и они никогда не надоедают нам. Мы вместе мечтаем измениться. А пока доктор ставит нам диагноз, вторя жестикуляцией словам: мы такие, какие есть. И это не лечится. Не лечится. Только если прикладом в висок.

«-Соби…я сделал то, как ты мне посоветовал.
-и?
-ничего.
-ну…подождем.»

Дни в родительном падеже.
Тесно.
Вдыхать пласты прокуренного воздуха. Зажимать рот потной ладошкой, чтобы не отдать обратно.
Пафос прикрывает простые фразы.
После обеда обязательно сбрить волосы, посыпать голову пеплом.
Родительный падеж сотрут ластиком, воздух выкачают насосом, пепел сметут в кучку. Лысину, наверное, оставят. Впрочем, я не уверен. Скорей всего зашипят, злобно, неотложно, крикливо, и пообещают вскоре прийти со скальпом, чтобы лысину тоже отнять. А пока веди себя хорошо…

Не имею право так говорить. Знаю. Просто подождем.

Так уж случилось, что я живу на два города. Все мои праздники, выходные и каникулы проходят в поездах, в шнурованных ботинках, собирая черепки усталости, под равномерные колебания, в сиротстве непогоды, в пустых электричках, в свежевыкрашенных автобусах…я вообще-то не люблю путешествия, переношу их очень тяжело, но почему-то меня вполне устраивает моя жизнь….вот такая вот безвкусица.
Второй город постоянно меняется, но иногда фантомным призраком, покинутые вторые города вдруг решают меня посетить. Так часто бывает. Я могу впасть в транс посреди улицы из-за того, что место мне очень напомнило то, где я когда-то жил. Эти покинутые города, словно надоедливое всплывающее окно, при каждом смыкании век, поглощают полностью ушедшего меня, дуновением по этажам, лестницам, настройкам сознания, в самые закрома, под потолок, в казематы, по стенам тюрьмы, сдирая чешуйки краски, оставляя стылый отблеск.
Мне всю неделю снится мой бывший второй город. Он был таким небольшим. Фабричным. Там было как-то зашаркано ботинками и пахло сыростью, ветром и биотуалетами. Я ездил туда на автобусе почти каждые выходные. Иногда на электричке. Там почти ничего не было примечательного. Нечего рассказать о архитектурных сооружениях, не было там надстроек с многоэтажными просторами, были лишь промтоварные магазинчики, да дома с балконами, а на выпуклых животах балкона: банки, склянки, коробки из под телевизора, что-то манящее яркостью ленты или оборочкой, раскрытые изломы крыльев зонтика,высохшие лыжи, и деревья. Да, часто можно было увидеть на балконах деревья, я думал, что это из-за того, что город фабричный, не совсем осознавая, как связана фабричность города и деревья на балконах. Но деревья росли. И город был фабричным, с самым настоящим фабричным заводом, на котором работали три четверти фабричного города, у фабричного завода были самые настоящие фабричные трубы, и когда ты въезжал в фабричный город ты видел самое настоящее фабричное небо.
Небо было действительно особенным, словно в лужу пролили бензин, только это было на небе, и при желании в акрилово-бензинных завитках можно было увидеть все, начиная от трубящих в рог карликов, до совокупляющихся верблюдов.
Если ехать в город, то только зимой, потому что в другое время года там делать нечего. А зимой это великое развлечение. Ты бежишь по теневой морозной тусклости, точнее тебя тащат, чтобы показать места, где есть разноцветный снег. Я не преувеличиваю. Я знаю в этом городе, где есть снег синий, красный и с оттенком фиолетового. Он падает прямо с фабричного неба разноцветными хлопьями, и тает на ладонях, словно наши выцветшие мечты.
Если прожить в этом городе месяц, то приехав в Питер, ты будешь задыхаться от чистоты воздуха.
Мне снятся сны про этот город, про балконы с деревьями, холодный резиновый ветер, спаленный радиацией, пустые обещания в хоре разноцветных снежинок. я еду на такси по городу к тебе, в замкнутой суетливости я ищу тебя, блуждаю в гомоне толпы, по лестничным площадкам, в безмолвии эфемерных обещаний, пропитанными трауром фабричного воздуха. я не могу тебя найти…
после таких снов я задыхаюсь словно после месяца фабричного города.

Слушать этот музыкальный файл

если по своей тупости не удалось загрузить видео, то пусть хоть песня, что заедает меня столько времени, тут будет.

Вы уходите, исчезаете, растворяетесь, забываете, уезжаете? Да пожалуйста…мне неважно. Уходите, давайте, чего вы ждете?! Распущенностью движений, вит-вит-вит- единственное, что я запомнил с уроков французского языка, а, нет, еще я могу сказать, как меня зовут, но вам ведь неважно?! Нафига вам мое имя, если вы уже уходите?! Оставляя блеклые веснушки от шагов и свободное пространство от трухлявого дыхания, по мостовой, по глине земли, по канавам, в трамвайчиках, на самолете, боком, в раскос, толпою и лицом в профиль…давайте, прощайте. И пожалуйста в своем орфеевском безумии не оглядываетесь назад. Не собирались?! Ну и не надо. Я столько лет прожил без вас, неужели вы думаете, что в душе что-то шелохнется?! У меня есть несколько жизней, несколько театров, столько мигов, свое собственное время, и еще куча ответвлений, маленьких постановок, многогратные цветные тени, оловянные солдатики. Ваша пропажа даже скорее всего не будет замечена сразу. Нафига мне со своими блеклыми полутонами, со своей вывернутой лояльностью. не смешите, даже лучше, что вы решили уйти. По ступенькам, оставляя аккордеоны пепла, симфонии запаха грибного дождя. Я жил один, мне было очень уютно в своем многошумном одиночестве.
От меня не убудет.

ну пожалуйста остантесь, остантесь, остантесь...я уже правда не знаю, какими словами вас заклинать.

Ро рассказывает о лошадях. Постоянно. Это происходит независимо от нежелания окружающих слушать Ро. Такие мелочи Ро никогда не останавливали(так же как аккуратные намеки типа: «Заткнись!» и удары по голове и по другим интимным частям тела. Мы пробовали…)
Испытывая нас на прочность, Ро погружает в многообразие полифонии конных терминов. Шумный гам слов, склад информации, шквал историй, про тупых прокатчиков, про полуслепого конюха, про то, как они тащили мертвую корову, а позади оставляли след от ее кишок. Ну и конечно про лошадей. В основном про глупых и упрямых, которые несутся на барьеры или банально не хотят прыгать.
Знаешь, я очень часто чувствую себя лошадью из истории Ро. Звучит достаточно комично, но…

Я несусь от потемочных знаков, прямо головой на барьер, не слушая предупреждающий разлив команд. Так часто…я принимаю эту игру в «неважно», я считаю, что на человека надо просто надавить, законопачиваю все дырки в этом пространстве разговора резкими словами, да и просто своей надоедливостью. Я не слушаю намеков, я просто несусь головой прямо на барьер, не разделяя тонких витков предупреждений: не надо..я не хочу. Нет, мне конечно же виднее! Надавлю на человека, он наверное не хочет мне говорит, просто потому что-то утаивает! Машинально срабатывает упрямство, роняя пустоту слов и намеков, в своей беспредельности скорости врезаться в деревянный барьер. Доигралась!
И вот теперь, когда ты так стремилась узнать, что же там такое…получай, выслушивай историю о том, что умерла родная бабушка, бьет отчим, обнаружили тяжелую болезнь, близкий человек подсел на наркоту. Довольна? Тяжело отдышаться после смыкания твоего лба и бесконечности отчаянья, от которого тебя хотели оградить, но ты предпочла быть скаковой лошадью из рассказов Ро. Что теперь ты скажешь?! Ты, конечно, припорошишь все нескончаемостью своих извинений. Тебе глухо ответят «ничего».
Просто глупо моргать глазами, не найти в диаграмме пространства слов для утешения чужого несчастья, которое ты так хотела узнать.
Ро, знаешь, я наслушался историй про чужие беды. Пусть «неважно» жалит дальше, я просто больше не играю в скаковую лошадь.

[на самом деле мне просто не хватает человека, которому я бы мог все рассказать.]

Вставать и выходить в холод ночи, чтобы просто потушить сигарету в почтовом ящике, а потом снова возвращаться и запутываться в монотонности цветных снов.
Нет. на самом деле. пепел давно выцвел среди газетных истин, был придавлен дешевой черно-белостью коммерческих буклетов и лживой красочностью визиток. Никто не удосуживается вытряхнуть его из почтового ящика, сон больше не обретает в нем суть. Нету больше сил, чтобы так расточать свои сновиденья с таким глупым комизмом. Вклинилась повседневная логика будней в мои тренировки силы воли. Вклинилась и челюстями ножниц криво прошлась по сахорности желаний. Все осталось вместе с чародейством лжи газетчиков в почтовом ящике. А ведь когда-то мне казалось, что желания способны разорвать лопостями все пространство нашего города.
Но остались лишь книги у изголовья, не одна не прочитана дальше 60 страниц, все героини давно отдались первому встречному, а герои оказались не той ориентации, а потом вовсе были поглощены вздутым ветром забвения. Все истории давно потеряли смысл в окончании, пока-пока, помашу ручкой их размывчатым контурам, скоро они полностью будут ликвидированы шкалой других мифологических образов.
Разговоры тоже утратили что-то..не определить чего, но, кажется не я один это чувствую, ибо все постоянно уходят, машут ручкой самим себе, выгибая под немыслимыми углами свою ладонь, втискиваются в прожилки домов и по черному ходу, оставляя после себя лишь разрастающийся грибок скуки, который затирает следы ушедших.
Мой каркас был разобран на части, хребет выдернут, исчезла пленка между сознанием и телом. желания тоже отобрали, но на этой уже пофиг, отобрали кое-что поважнее…
Дали по голове подносом. Я видел это в каком-то фильме. Герою просто дали по голове подносом, а он словно погрузившись ненадолго в сладкую дремоту и не понял, что произошло, поэтому не сразу упал. Постоял минуту- две и только после упал во всей своей красоте фальсифицированности. Это было довольно комично, пока я вдруг не понял…Знаешь, у меня такое чувство, будто мне тоже дали по голове подносом. Только я никак не могу упасть вот уже 8 месяцев и 8 дней(забавная дата. Можно сказать круглая.)

быт-быт-быт

Неудачно выходила на фотографиях, но все говорили комплименты, ведь она сама себя считала красивой, и только потом все узнали, что она действительно красива.
Верила приметным церемониям, гороскопным пророчествам и календарным убеждениям.
белила нос, носила ручные часики, обожала знакомства и убеждала всех в существовании сказки.
Обувала ножки в лаковые туфельки и умела вращать половицы судорогой движений.
Была своеобразной страницей женского романчика, и под придавленностью серых еретических фолиантов, я так в ней нуждался…
Своими старомодными мечтами о жизни была так нова в нашем эксперименте саморазрушения.
она желала любви теплее температуры за стеклом.
а по ночам, в интимной тяжести, сжигала старую кожу, обтянутую вдохами белил, рыдала в подушку от раскрытой осознанности, что "сказки бывают только в сказках".

Кто-то смеется, мне немного обидно, но не до такой степени, чтобы мой язык одеревенел в вычеркнутой ночи.
Я бы скопил все комплименты, что мне говорят и, вцепляясь в углы домов, чтобы не упасть под лживостью фраз, побежал бы обменять на несколько твоих не горчичных слов ко мне. Взвесив мою обменную валюту, придирчивым глазом отметить, что может быть даже выше низкого. Но как, только узнав на, что я хочу обменять, наклонить голову каким-то особенным образом, а, поняв, что я не шучу, замахать лопастями-руками, разорванным ртом источать сотни проклятий, а может быть и вовсе сопением захлопнуть перед моим носом ставни из папье-маше.
А я бы доплатил волшебными таблетками и веселым пухом из порошка. Но раз нет, то придется мне быть воплощением легкомыслия и превращать свои ноздри в тряпичные лохмотья.
Степлером по венам, осколками новогодних шариков в глаза, я смогу теперь различать незримое-стекающее вниз? массивностью табуретки по наивным крыльям, а после по позвоночнику, нюхательным табаком в глазную пленку, а после щепки заточить в кровь, чтобы при каждом передвижении, переливании, они царапали сосуды и пигментами высыпались на коже. Ага, все будет так..я хочу тишины, белесого мяса, чьей-то выдавленной энергии, а еще отпустить тормоза…
А мне дарят марципановые конфетки.

А реальность внезапно обернулась всего лишь отражением. Что-то всеобъемлюще пьяное обволокло грудную клетку, влилось через подушечки пальцев, закляло целый мир печатью нежностью, изъятой из нашего придуманного времени. Рассказывай мне свои истории, сладкий, смешно изображая «лица в оливье». Подкрепляя все это приливом жестов, безумием мимики и тлением голубых огоньков в фарфоровых глазах. Ради тебя я встал в девять утра, для меня равносильно всем подвигам в этом не_человечном, пропитавшемся мире…я позволю тебе съесть все мои рафаэлки, а ты позволишь мне немного поиграть в доктора. Йодом по крови, вскрикнул еще до того, как я поднес ватную палочку, и молчал, когда я замазывал ранку…и только после…внезапным постижением…высказал мне все о моих способностях к врачеванию.
А сейчас…утомившись монологами многозначемости недели, ты лежишь, закутавшись в шерстяной уют клетчатого пледа. я правда счастлив…лишь от того, что смогу тебя уберечь от излияний крикливости этой громовой реальности. Ски, малыш. Ты мое солнце в этой холодной воде.

А герой, как в песне зажигал гирлянды, тратил деньги и прятал слезы. Отрывочно смеялся, разжимал пальцы случайности, видел повсюду коварные намерения лиц со смазанными профилями, доверялся голосам и плыл по их плавному течению к вечернему закату в позе морской звезды. На вопрос как провел лето отвечал, что фраза «у вас 12468 писем» звучит, как у вас ничего нет.
Герой ограничивал свое итак половинное существование нелепыми обещаниями, впервые увидел большеглазых белок, иллюзионным движением доставал желтую зажигалку из отсветов полунеба, под пересекающимися ветрами врал слишком много самому себе, надеялся на батарейное животное тепло, отучался от садизма, а башмаком все равно бил по нежному животу, а после заостренным наточенным словом -каблуком прямо в глазное яблоко, а в запутанных сонных лабиринтах все равно мечтал, что зима победит лето и все станет на свои места. А еще в движении ночи, наполненного надменным величием громогласно произносил три слова, оглушая занавес созвездий. Наряжался в смущенный румянец, вскакивал, закутавшись в одеяло тайны на освещенный пьедестал, был похож своим стержнем на восклицательный знак. Много врал и ронял слезы просто так, ел девушку, хватал за воротник голоса, а после сам первый прыгал в пропасть депрессии. Стыдился самого себя, приподнимал руки при вдохе, а пальцами вращал безудержное небо. Учился смотреть смертельно печально, кажется научился, но вновь переиграл.
И он любил эту пьесу, был погружен в нее, может быть он и не главный герой, но он все равно был электрическим током в ней, клубился и роился, вращался и восхищался театром, занавешенным мраком, мазком полумесяца, свинцовым звездам и даже своей дымовой пунктуацией в пространстве сцены.
Мы играли рядом с нимфетками с глазами лани, я учился говорить три слова красиво…
А потом оказалось, что наш театр стоит на вечернем шоссе. И эта пьеса, наши роли, ритмичные движения, странствия к собственным истокам и три слова…даже три слова... оказались жалкими и ничтожными перед колесами грузовика суровой реальности.
нас раздавит?

Герой на самом то деле положительный…
Он умеет любить.
Он много читает.
Он всегда прислушивается к конструктивной критике.
он часто просто так улыбается прохожим.
Он никогда не ворует чужих идей и мыслей.
Он обожает людей.
Он всегда рад новым знакомствам.
Он радуется подаркам и дарит их с удовольствием
Он всегда держит спину ровной.
И очень много врет(смотри все пункты свыше!)