Рукодельные штуки от Шаттеца.
Он крайне редко делает амулеты, еще реже - на продажу, так что вещи уникальные: сильные, необычные, могут напугать или "спрятаться" от взгляда. Но действуют безотказно...
"Серьезный Шут". Спил можжевельника, деревяные бусины, яшма. Греет и защищает. Прикидываясь безобидным, отражает направленный негатив. Читать далее
"Карта Архипелага". Спил можжевельника, агаты. Греет, помогает состредоточиться, действует как "озязательный" талисман, помогает принимать решения. Читать далее
"Акульи спины". Спил можжевельника, яшма. Поддержка в трудных ситуациях и "защитник" с большими зубами. Читать далее
"Сонная кошка". Спил можжевельника, агат. "Грелка", настрой на позитив. Читать далее
Протянулись звезды - кошачьи лапы, теребят за сердце: "когда, когда же?" - и оно болезненно замирает. Каждая звезда отголоском жизни, отраженьем смысла, пушистым эхом... Каждая щекочет ладони сердца; как марионетки, танцуют слезы - каждая, как маленькое сердечко. Слезы - это ноты, основа вальса, танца, над которым седые крылья расправляет северное сиянье.
Негорячим пламенем окруженный, смотрит с облаков ледяной Создатель, как легко танцуют живые слезы, оставляя дыры в ладонях сердца, плавя их насквозь, до седьмого неба - пусть одна замерзнет, сгорит - другая, третья с пол-пути повернет обратно, а судьба четвертой и вовсе тайна, пятую с шестой поглотит Аврора, сполохами пестрыми спеленает...
Каждая седьмая достигнет неба.
Разорвав, раздвинув покров Авроры, прянет в черный бархат своей свободы, в бесконечный танец огней... и вспыхнет. Каждая седьмая слеза - звездою.
Посмотри в окно самой темной ночью, убери луну, чтобы не мешалась, чуть прикрой глаза, сядь на подоконник. Бывшими слезами вдруг вспыхнут звезды, и погладят сердце кошачьей лапой.
Улететь бы с балкона куда-нибудь в светлые дали, осыпаясь частичками счастья в воздушные ямы; привкус крови - чуть кислый и пряный, как соус "ткемали", холодит на губах - там, где небо примезло краями. Улететь бы - шелками и пудрой, и росчерком туши, не оставить ни капли себя новостям и рекламе... Я не знаю, как вас, а меня беспогодие душит, просто рвет по живому когтями стареющих ламий. На деревьях колышутся - в дырах - туманные рясы, на высотках неоновым светом рекламные ризы. А в Москве в декабре как всегда - сыро, серо и грязно. Ну какая вам "снежная сказка", товарищи? Кризис...
Снега нет, денег нет, даже падают изредка блоги - как тяжелые капли бессмысленного конденсата. "Как живешь в это время?" "Живу? Ох, не спрашивай - плохо. Снов не помню; реальность не помнит меня. Вот засада." Где бы взять этот зонтик - такси нестареющей Мэри? Переменится ветер, а мир не захочет меняться, у него нынче кредо - не ждать, не просить и не верить, у него нынче праздник - в витринах гирлянды лоснятся...
Улететь бы с балкона. Куда-нибудь, где небогато, но легко и светло, и трава к сентябрю выгорает - до лучистого золота...
Облаком, белым фрегатом, по вечернему небу - до самого теплого края.
...И выпив ночь за глоток, ты как всегда не напьешься. И тьма внутри - кипяток, а ты не плачешь, смеешься, и чай - пакетик на стол, и пахнет странно, гвоздикой... Кому сказала - постой, идущий за Эвридикой, постой - завяжу платок на правом твоем запястье. За каменистым плато луна оскалится пастью, и взвоет Цербер звонком мобильного среди ночи, и не глотается ком, и ты не плачешь - а хочешь...
Платок распустится в нить, струной заструится следом. Иди, но только вернись, вернись хотя бы до лета - когда остывшая тьма нальется чайной прохладой... В Аиде слякоть. Зима. И ты не плачешь - а надо.
Платок на нить изошел, оставь надежду, входящий. Рванется воздух, как шелк, шагнешь, как камень из пращи... Звенит струной волокно, блестит тропинкою млечной. Ноябрь. Пусто. Темно. И я не плачу - мне нечем.
И выпив Леты глоток, ты не забудешь - не сможешь. Ее не пустят. Зато - скрипучей новенькой кожей мурлыкнут крылья в ночи, и тень метнется резная, и ты в окно постучишь, и я тебя не узнаю, но на коленях платок - он цел, и пахнет гвоздикой - ждала вихрастый моток, а он как новый, гляди-ка... Реальность выдала сбой. Ты на меня оглянулся. Но мы не плачем с тобой, ведь кто-то все же вернулся.
Я совсем не хотела этой бури в стакане -
Шторма баллов на сто.
Утро выложит небо перламутровой сканью,
Бросит блики на стол.
Море вечно спокойно, и на многие мили –
Только легкая рябь.
На плече твоем твердом я заснула бы, милый,
Да обиды горят.
Ну зачем, скажи, ты такой упрямый?
Сердце вдруг ушло в водяную яму,
Провалилось почти до дна.
Я стеклянных бурь разбивать не стану,
Захочу – уйду, захочу – останусь,
Я привыкла тонуть одна.
Занавесилось челкой солнце поутру рано,
В тучах прячет глаза.
Ты, похоже, попутал лодку с катамараном;
Не умеешь – слезай.
Я похожа на море: только сверху прогрета
Ледяная вода.
До конца помириться получается редко,
Мы расстанемся, да?..
Ну зачем, ответь, ты такой надутый?
Пеной на песке стаяли минуты,
А песок – что с него возьмешь?
Я смотрю в окно влажными глазами,
Там шумит прибой, подогретый за день,
Но под ним – ледяная ложь.
Далеко к горизонту, между небом и морем
Ходят тучи-киты.
Помолчать бы недельку. Что-то ссоримся, спорим…
Выпей чаю, остынь.
Высота моей бури – до стаканного края,
Дальше – стылая тишь.
Я с тобою не ссорюсь, я с тобою играю -
Так-то, милый. Прости.
Ну зачем, ты спросишь, я вот такая?
Кошка-солнце жадно прибой лакает,
Языком по песку шуршит.
Я как эта кошка – язык морожу,
О кусочек жизни, что вместе прожит,
О кусочек соленой лжи.
Я, вообще говоря, человек достаточно "твердолобый", несмотря на всю любовь к фантастике и мистике. И в привидений как-то не очень верю, предпочитая искать любые научные и псевдо-научные объяснения.
Однако, по причине той же твердолобости, я совершенно не подвержена галлюцинациям - никогда их не видела (ну, не считая того момента, когда надышалась горевшей в костре конопли и с интересом следила за ездившим по стене окном, ага). И глазам своим привыкла доверять.
Кажется, это было на Кольцевой. Я стояла в конце вагона, и смотрела сквозь двойное стекло на начало вагона следующего. Народу стоячего было немного, сидячие же места все были заняты. В какой-то момент я начала отслеживать за парочкой пожилых женщин, сидящих на скамеечке и оживленно о чем-то болтающих, сильно жестикулиря. Они обе отличались одной странностью: очень короткими стрижками и ярко-платиновыми волосами вперемежку с сединой. Их головы привлекали к себе внимание. И только на станции, когда обе дамы встали и направились к выходу, я сообразила, что ни в нашем вагоне, ни в том, соседнем, который виден сквозь стекло - подобных пассажирок просто НЕ БЫЛО! Я не путаю, женщин с такими стрижками и таких светловолосых трудно было не увидеть.
Они существовали только как отражение в стеклах.
До сих пор в некотором шоке. Вот что это такое было, а? Память места, или оптическая иллюзия, или правда призраки?
И хочешь ползти - от соленой жажды, к ближайшей проталине в пасти сна, в Зеленую дверь не пускают дважды, блестит перекрашенная стена... Ползти к водопою: болотцу, луже, почти пересохшему роднику... Сухими губами молиться: "ну же!.." и день узелком завязать в лоскут. Соленые реки текут на север. Впадают в моря - ядовита соль; мой сон не созрел, как двухлистный клевер, под пальцами стынет сухой песок, вода впереди - чернота и горечь, у жажды есть цвет, изжелта-рябой...
И хочешь ползти. И выходишь к морю. И падаешь, пальцами смяв прибой.
Ты пешком и с посохом. Так, не спеша бредешь.
Не стремишься прорваться и не обгоняешь, нет.
Гретый солнцем, напоенный сладким степным дождем...
Мне тебя не догнать и на самом лихом коне.
В клочья шкура его на боках, в пене удила,
И сливается в серую нить придорожный сор.
И сплетается в паутину слов "здравствуй. Как дела?"
На горячем песке золотистый следов узор.
Я кричу тебе вслед. Ветер в глотку вбивает крик.
Твои волосы там, вдали красит рыжим вечерний луч.
Я слезаю с коня. Я дайсом пробиваю крит.
Сыплюсь веером карт по степи... В кухне по столу.
Солнечные рыбки смеются в твоих фонтанах,
Белые подушки небес сверху укрывают.
Медленный, как змей, зыбкий, как полуночный танец,
Потайной квартал - городская сущность живая.
Ветреные сны. Капли янтаря на ладонях
Пахнут серебром, пахнут кровью, воском и мятой.
Легкий, как туман, мягкий, как улыбка Мадонны,
Дальний, как мираж, где реальность веером смята,
Потайной квартал. Шепот по пустым лабиринтам,
Бронзовый фонарь, вспыхнувший из темного лаза...
Свет моей звезды, четкий, словно лазерный принтер,
Абрис твоих крыш отпечатал в донышке глаза.
Я забыл, куда повернуть с Проспекта Удачи,
Как пройти насквозь, как исчезнуть с жадных экранов...
Потайной квартал. Не с твоей ли, язва, подачи
Я ушел во тьму: резко, неожиданно, рано?..
Пусть я не вернусь, не найду тебя - ты свободен.
Юная, как ты, нежная, живая, босая,
Тень моей любви в кружевном фисташковом боди
Спит в твоей ночи, рук моих губами касаясь.
Помните сказку про Морского Короля и девушку Агнетту? Она прожила семь лет на дне озера, родила ему семь сыновей. Но тоска по прежней жизни оказалась сильней, и Агнетта вернулась к отцу, бросив мужа и детей.
Здравствуй, милая. Надо же, целых семь лет...
Здесь, на дне, что века, что недели.
Слышал, батюшка твой тяжело заболел;
От его не отходишь постели.
Ох, Агнетта, тебе мы совсем не нужны!
Ну приехала б, что ли, хоть в гости...
Петер кашляет, Патрик дудонит в штаны,
У Ансельма прорезался хвостик.
Брайан с Колином мучают жаб и мальков,
Коннор лапает в гроте русалок.
Я им вру, что ты просто гостишь далеко,
Что ты нас никогда не бросала.
Даррен, младшенький, плавает лучше меня,
Стырил арфу. Был порот. Рыдает.
Я здоров. Ну, подумаешь, перелинял...
Чешуя, не поверишь, седая.
Эх, Агнетта... Над скалами чайки кричат,
Волны, галькой шурша, отвечают.
Вот такие дела. Ты-то как? Не скучай.
Я привык - за двоих поскучаю.
(Иллюстрация Йона Бауэра к этой самой сказке) [показать]