Пора закрывать лавочку. Тумана много, а толку никакого. Добрую половину постов я зачем-то удалила еще зимой, так что нет смысла сохранять обрывки воспоминаний. Да и вообще глупо продолжать то, чего не умеешь, а я не умею распускать перья, зажигать фейерверки и привлекать всеобщее внимание.

Удалять сей унылый блог не буду, но и развития ожидать не следует.

Хотя может и передумаю.

Я очень любила апрель. Очень.

Бегу, бегу, бегу, бегу. Закрываю все двери на все замки. Спешу и не попадаю ключем в замочную скважину. Темно. Но это только на пользу, оттого, что я бегу, и не хочу не на что смотреть. Я так часто делаю, да. Да? Зима закончится через 24 часа. Она не оставила ничего. Но кто-нибудь обязательно не захочет в это верить.

Я вовсе не хочу уходить, исчезать, умирать, доставлять неприятности (нужное подчеркнуть) кому-либо. Почти все мое безумие - от нелогичных поступков до экспериментов над собой - попытка стать настоящим. Зацепиться за крючок, добраться до земли, и стать реальностью. Чувствовать рукопожатия, видеть цвета, слышать ветер - приторно просто и последней стадии истерики нужно. Это точка к которой мне необходимо прийти для всех жизней и миров, которыми я жил или не жил, в которых я был или не был. Но это всегда риск, а когда рисковать уже нечем, то - черта. Либо за нее и победа, либо за нее и все. Все. Понимаешь о чем я?
Но я могу быть и не прав.

Февраль сегодня закончится.

Я открываю глаза. Редкие снежинки прилипли к щекам. Они не тают. Впрочем, это уже давно.
Теперь бы подняться и посмотреть вокруг. Северное небо уходящее бесконечностью в горизонт, потерявшая от холода яркость, серая земля. Все тоже самое. Я здесь, я всегда здесь, я никуда не уходил. Наверное это от местного специфического воздуха у меня начались галлюцинации. Как у Джека Воробья в третьей части "Пиратов", угу. Но безумие ведь отличная штука, не так ли?
Ладно. Ныть, пуская мокрые потоки сентиментальных речей, у меня, конечно, хорошо получается, но не буду. Швыряться молниями от гнева - тоже. Это занятие Зевса. Дышу ровно - значит спокоен.

Это все.

Мне нравится "Весна" Редона и "Красные виноградники" Ван Гога. Мне нравится сожженная скрипка в квадрате стекла. Может от этого я так долго стоял на патриаршем мосту и выпускал колечки горячего дыма в почерневший вечер. Белый, расколотый лед на реке притягивал взгляд - невозможно оторваться - мозаика холодной воды и белых многоугольных пластов. Еще дым. Глупые смс-ки в стиле "а я здесь курю", безрассудные поступки. Безвременные. Иногда нужно совсем немного подождать. Но я не умею. Еще дым.

Дешевый кофе в МакДаке на Арбатской, какая-то неясносентиментальная записка на зеленом листе. В каждом переулке, в каждом полутемном уголке кафе - один и тот же вечер. Февральский пустой. И снова дым.
Километры метро по рыжей ветке, я очень замерз, скорее бы.
Я ворвался к тебе, и крепкий поцелуем заставил замолчать. Я грел свои руки в твоих, пока мы мчались в неуклюжем, раскачивающемся подземном вагоне. Я грел свои руки пока мы шли, в ушедшем за полночь времени, шли по снегу, по темноте. (О, чёрт, как много повторов!) Я прижимался губами и слушал. Я прижимался губами, оголяя шею, оставляя царапины, стараясь подавить желание вампира. Слушал. Я знаю насквозь все эти отполированные до чистоты слога "немогунелюблюбоюсь". Произнесенные вслух, они не имеют смысла, и вызывают у меня лишь желание курить. Не люблю когда смотрят как я курю.


Я буду скучать.

Я так долго, долго мучился от жажды. Я умирал на выжженном песке и просыпался. Я просыпался на скованной холодом земле. Там не было ничего, бесконечный горизонт со всех четырех сторон. Я напрасно щурил глаза от ветра, пытаясь рассмотреть границы пространства. Ветер не слушал меня, ветер не отзывался на имена.

Ты смотришь на меня как вода, что темнеет в сером, живом ноябре. В пока еще живом ноябре, не ставшем частью зимы. Я хочу пить. Я хочу выпить тебя до морского дна, до последней капли, стекающей на губы с края стакана. Я хочу добраться до вен, что пульсируют, бьются живым. Живым. Сжать в кулаке, слушать ритм, выслушать ритм, выжать. Выпотрошить. Можешь сопротивляться, я только быстрее доберусь до тебя. Я слишком замерз в этом чертовом феврале, я так много лет в этом чертовом феврале. У меня с ним личные счеты. Как только я закончу, я расскажу тебе. Как только я закончу, я зацелую тебя до смерти. Положу к себе на колени, и буду смотреться в темные, как ноябрьская вода, глаза. Буду касаться высокого, ровного лба, буду играть с гладкими прядями почти черного цвета. Наверняка буду.


В чехле от гитары у меня лежит пачка сигарет.

Это много бессмысленных слов, повторяющихся слов. Ведь почти ничего уже не имеет значения. Я сказала почти.
Я опускаю руки в воду, запястья уже в воде. В холодной мартовской воде - она согревает меня. Только она. Потому что я так хочу. Я уже закрыла глаза крепко-накрепко. Потому что не нужно знать есть ли вода. Не нужно.
Есть ли? Знаю, что нет!
Я почти не сплю уже около трех суток. Мне снится то, что заставляет меня открывать глаза. Искать провод светильника и смотреть на часы. Три - это утро или ночь? Четыре - утро. Шесть - просыпается город.
Думать о тебе это запретная нежность. На большее не рассчитывай. Но только ты можешь сделать так, что сны останутся во сне. А значит сегодня я не сойду с ума.
У меня может быть только один вечер. Ну может быть еще ночь. Если ночь не выскользнет из моих рук, если вечер не разобьется о мою глупость. Вечер должен разбиться в ночь.
Мне страшно, но я ничего не боюсь. Все самое страшное постоянно. Так что же страшного в поступке? Ничего. Поздно не будет. Оттого, что сейчас для меня его просто нет. Мне все равно где я открою глаза. Для меня уже давно никого не существует. Но ты можешь стать еще одним способом пережить февраль.
Вода.
Я, наверное, не смогу. А ты сможешь?

Я не знаю ни одного подходящего мне способа пережить февраль.

Я хочу греться у огня.
Смотреть на шелковые клочья пламени бесстыдно рыжего цвета. Пить его, обжигающего, черными широкими зрачками.
Ясная, полная ночь,- лишь разыгравшиеся отблески оранжевого будут танцевать на песке.
Я смогу просидеть так почти вечность.
А с темно-синего дрожащего неба начнут падать тихие снежинки. Они будут таять за долго до меня. Зима не существует рядом с пламенем. Это может продолжаться почти вечность.
И черно-синее дрожащее небо будет пить огонь и смотреть на него моими, расширенными от темноты, зрачками.
Так уж мы договорились. С вечностью. На эту вечность.


Нет огня.

Темные переулки.
Высокие стены.
Ночь, бедная бледными фонарями.
Ветра больше не будет.

там начался снег.

Скоро, скоро наступит зима, заметет все колючим кружевным снегом. И этот снег будет совсем не такой как раньше - осколки разбитых зеркал, вместо белых пушистых хлопьев будут оставлять следы на моей коже. Незаживающие порезы раз за разом. Мне придется прятаться за расширенными зрачками, всегда в первый и последний раз. Прятаться в пустых комнатах, ночных кинотеатрах, коридорах с погашенным светом. Я уже слышу дыхание в темноте. Значит совсем скоро, скоро. Нужно будет оставить двери открытыми... Мне придется постараться сделать так, что бы она никто не узнал меня. Но я уже чувствую как холодные пальцы обвились вокруг моей шеи.

А я могу стать рабитой куклой. Тебе понравится играть с этими осколками и ранить о них свои теплые ладони.


Нужно будет оставить двери открытыми.

Никто не комментирует меня..Оно и понятно - несу различный метафизический бред, иной раз не ясный какой-нибудь части меня.
А вообще все хорошо. Сегодня меня поздравят те кто помнит, про мое существования. Те кому на этот период времени необходимо мое присутствие в собственной жизни даже придут. И что-нибудь подарят. И будут заставлять улыбаться. Я сделаю соотвествующий вид - уголки губ максимально приблизятся к ушам. Так что все хорошо.
В этом году вечность в опале на меня, разрушает все мосты, оставляя меня один на один перед обрывом. Ну ничего, я умею находить другие пути, и ждать я умею. А красиво падать - тем более. Хорошо.
Правда идти совсем не к кому, и прийти совсем некуда. Ну и пусть так свободней. А обходится без кого и чего угодно я давно умею.
Так что не пропаду.)
Только октябрь. И ветер. Ветер, который я хочу называть по имени, но здесь у ветров нет имен. Наверное поэтому мне хочется выбежать в чем есть в одну из осенних ночей, что бы холодный воздух прожег меня изнутри, и исчезнуть в живой, приветливой темноте.
Хорошо.

Понимаешь, там шелковый песок бывает еле теплым несмортря на обжигающее солнце. И он, смотри, вот такого цвета, видишь? Сюда не заходят ветры, их здесь просто не ждут, а они глупые обижаются. И все пути рано или поздно, так или иначе приведут нас сюда. Ну чего ты так смотришь? Не веришь?
Слушай.


Все мои сказки будут, станут рельными, если я захочу. Они разлетятся маленькими цветными птицами (для пущего эффекта) и стануть петь свои песни, всем тем, кто останется здесь. И тебе такую подарю. Положу прямо в ладони. Правда, правда. И если захочешь, ты отпусти ее, потому что взамен вернется совсем другая реальность. С ключами, горбатыми кошками, разноцветными реками и цветочными, звенящими закатами. Все как ты любишь. Веришь? Вижу, что веришь.
Хорошо. Будем ждать. И ты жди, даже если я тебе больше не приснюсь. Скоро, скоро придет забвение, застелет глаза, будешь помнить только дожди, осень и запах этот медовый. Страшно, да? Мне если, честно тоже. Но это не со мной, а я, знаешь ли, эгоист. Только тогда ты сжимай те сны в кулак, и пряч ото всех - ну их, глупых. Да не издеваюсь я, чего так смотришь? Просто стараюсь понятно объяснять. И мне кажется, что получается, между прочим.

А сейчас, точнее очень скоро, мне нужно в Халкай. Тебе беспамятному объясняю: дороги заканчиваются здесь, и отсюда возвращаются, а там уже кто-куда, я, например первым делом...а не нужно знать тебе, что я первым делом на радостях сделаю. Халкай, запомни. Только там тебя не хватать будет. Мне говорили, скучают, да и дела ждут. Если надумаешь прийти - не забывай этого. Ну вот и все.

Ну не огорчайся ты так. Есть и хорошая новость: я пока не хочу и сегодня я никуда не уйду. Здорово, правда?

Осень сыплет мелким дождем. Я выхожу и подставляю холодным каплям свое лицо. Свет фонарей отражается на мокром асфальте черно-красной мозаикой; мне и мучительно и легко под этим дождем. Легкие, звенящие тени несбывшегося касаются меня своим дыханием, напоминают мне обо мне, и о ней, и снова о себе. И в этой путанице мыслей прослеживаются две слишком четкие.
Дома я варю крепкий кофе, включаю неяркий свет и открываю окно. Там ветер играет с сырой листвой: он не дает мне так сладко и болезненно забыть, не дает мне так отчаянно и очарованно помнить.
И кто тебе сказал, что пред тем как исчезнуть я тысячу раз попрощаюсь, сделаю что-то особенное, или, наконец, скажу "прости"?
Я так же пожму тебе руку на той же самой остановке, так же поведу плечами на твой обыкновенный вопрос, и так же улыбнусь краешком рта. Вот только дождь будет немного холоднее и резче.

Есть чувства, которые нельзя пачкать словами, чистые и строгие, к ним не хочется прикосаться мыслями.
Это портрет, который я не могу нарисовать, это фотографии, которых у меня нет, это ожидание, которое превратилось в дым.

А мне необходимо видеть глаза, в которых отражается серое январское небо.

Очень малые, очень глупые дети. Или я слишком много молчу. Еще и доверяют свои яблочки-обиды беззащитному, в сущности демону. Но ведь демону..

Я вижу как солнечные лучи нежатся на гладкой поверхности воды. Разноцветные рыбки играют плавниками, танцуют ровно по середине холодной и прозрачной глубины. Меня развлекают их выступления. Я слышу странную мелодию, должно быть с берега. Наверное, это печальная русалка поет ее вслед уходящему кораблю.
Жаль, я не могу расслышать слов - они исчезают еще под самой первой волной. Холодными, мягкими пальцами я перебираю песок. Серый, мокрый, послушный. Я строю песочные замки. Под водой.

Пальцы непослушно скользят по ладам. Забытое чужое ощущение. Волна музыки вырывается из меня и застывает в воздухе некрасивыми нотами. Они выскальзывают из моих рук и ползут к сырым стенам. Моей мелодии не хватает аккомпанемента. Она падает дрожащими звуками в пустоту.
Это просто весна. Я чувствую липкий налет на коже. Я чувствую кожей. Слишком рано и черная точка поставлена в самом начале баллады.
Но моя музыка плачет в сумерках синего мутного синего цвета. Минорное ми четыре раза прозвучит на двенадцатом ладу и оборвется. Мне не кому играть. Мне не для кого играть.
А я бы спела тебе лучшие песни если бы не боялась. Страх это всего лишь защита от перемен. Я все это время бессовестно и бессвязно врала. Эта ложь ложилась на мои хрустальные, чистые ноты, и эти ноты заныли болью открытых нервов. Посмотри сквозь меня . Там вечер июля играет влажным цветочным ветром... Там теплый асфальт пахнет нашим хлебом!
И я не закрою звук последней струны, потому что у моей этой любви есть только паузы и многоточия. И если ты остановишься то увидишь что наши тени все еще стоят на том перекрестке. Ты увидишь как они помнят.
Поэтому моя мелодия до сих пор звучит в этих сумерках, оседая в глухих стенах.

Сбереги меня.