Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
Нет, это не я, это кто-то другой страдает,
Я бы так не могла...
И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
А не то... Горячий шелест лета
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.
"Только если мы решим, что "сапиенсу" пора остановиться в своем развитии, литературе следует говорить на языке народа. В противном случае народу следует говорить на языке литературы."
"Я не призываю к замене государства библиотекой - хотя мысль эта неоднократно меня посещала - но я не сомневаюсь, что, выбирай мы наших властителей на основании их читательского опыта, а не основании их политических программ, на земле было бы меньше горя."
"Потому что не может быть законов, защищающих нас от самих себя, ни один уголовный кодекс не предусматривает наказаний за преступления против литературы. И среди преступлений этих наиболее тяжким является не цензурные ограничения и т.п., не предание книг костру. Существует преступление более тяжкое - пренебрежение книгами, их нечтение."
"Я словно из камня, я словно надгробный памятник себе, нет даже щелки для сомнения или веры, для любви или отвращения, для отваги или страха перед чем-то определенным или вообще, - живет лишь шаткая надежда; бесплодная, как надписи на надгробиях."
"Я слаб, как прежде и всегда. Такое ощущение, будто меня связали, и одновременно другое ощущение, будто, если бы развязали меня, было бы еще хуже."
"Я живу здесь так, словно уверен, что буду жить второй раз."
"Ч.; К чему спорить? Мы все равно не сойдемся. Я буду твердить свое слово до завтра, да и ты тоже.
Л.: Я до послезавтра."
"Но хотя я и был крепким молодым человеком и семья моя жила в трудных условиях, я не бросился в борьбу с жизнью; я бросил в нее мать и жил на ее средства."
"Моя старая привычка: чистым впечатлениям, болезненны они или приятны, если только они достигли своей высшей чистоты, не дать благотворно разлиться во мне, а замутнить их новыми, непредвиденными, бледными впечатлениями и отогнать от себя."
"Как плохо быть холостяком, старому человеку напрашиваться, с трудом сохраняя достоинство, в гости, когда хочется провести вечер вместе с людьми, носить для одного себя еду домой, никого с ленивой уверенностью не дожидаться, лишь с усилием или досадой делать кому-нибудь подарки, прощаться у ворот, никогда не подниматься по лестнице со своей женой, болеть, утешаясь лишь видом из своего окна, если, конечно, можешь приподниматься, жить в комнате, двери которой ведут в чужие жизни, ощущать отчужденность родственников, с которыми можно пребывать в дружбе лишь посредством брака - сначала брака своих родителей, затем собственного брака, дивиться на чужих детей и не сметь беспрестанно повторять: у меня их нет, ибо семья из одного человека не растет, испытывать чувство неизменности своего возраста, своим внешним видом и поведением равняться на одного или двух холостяков из воспоминаний своей юности."
"Но это прошло, я спал довольно хорошо, а бодрствую плохо."
"Высказанная мною вслух мысль сразу же и окончательно теряет значение; записанная, она тоже всегда его теряет, зато иной раз обретает новый смысл."
"Воздействие умиротворенного лица, спокойной речи человека, особенно чужого, еще не разгаданного. Словно глас божий из человеческих уст."
"Почему чукчи не покидают свой ужасный край, в любом месте они жили бы лучше по сравнению с их нынешней жизнью и их нынешними желаниями. Но они не могут; все, что возможно, происходит; возможно лишь то, что происходит."
"Я никогда не молчал с такой жестокостью."
"Вы согласны выполнять любую работу. Конечно. Всякий согласен. Это не заслуга. Это лишь свидетельствует, как невысоко вы себя цените."
"Конечно, ты сумеешь объяснить все прошлое, ты ведь даже и на будущее не отважишься, пока заранее не объяснишь его."
"Начни же понимать кто ты есть, вместо того чтобы рассчитывать, кем ты должен стать."
"Можно позавидовать легкости, с какой от меня может избавиться всякий, кто поссорится со мной или кому я стану безразличен или надоем."
"Сказать, что ты покинула меня, было бы очень несправедливо, но то, что я покинут, порой страшно покинут, - это правда."
"Поэтому неправильно говорить, будто я познал слова "я люблю тебя", я познал лишь тишину ожидания, которую должны были нарушить мои слова "я люблю тебя", только это я познал, ничего другого."
"Такой пустой взгляд обезоруживает человека. Он может заставить его сказать больше, чем хочется, только чтобы наполнить эту пустоту смыслом."
"Такая работа требует сил, Блюмфельд может поручиться, что работе он отдает себя целиком, но за то, что он будет справляться с ней полностью, он отныне поручиться не может."
"Господин Оттомар, правда, никогда прямо не отклонял блюмфельдские ходатайства, так он со старым служащим поступить не мог, но его манера едва слушать, говорить через голову просящего Блюмфельда с другими людьми, полуобещать, а через несколько дней все забывать снова - эта манеры была довольно обидна."
"Добродетель, в конце концов, - вовсе не синоним способности к выживанию - в отличие от двуличия."
"Умный человек знает, как сквитаться с империей: с помощью другой империи."
"Не зуб за зуб, а всю челюсть!"
"Ах, мусульмане, мусульмане! Где бы они сейчас были, если бы не советская внешняя политика 1960-х и 1970-х годов, то есть если бы не покойный мистер Филби? Представьте на минуту, что они не могут купить "Калашникова", не говоря о ракетной установке. Не попасть бы им на первую полосу, их бы не взяли даже как фон для верблюдов с сигаретной пачки..."
"Но жизнь несправедлива и облагодетельствованные не помнят своих благодетелей, - как, впрочем, и жертвы, - своих мучителей."
"Но когда ты крадешь какую-то вещь, она завладевает тобой или, по крайней мере, твоими способностями."
"Давай сядем в твою японскую "тойоту", благо, она потребляет не слишком много арабских нефтепродуктов, и поедем перекусим. В какой ресторан? Китайский? Вьетнамский? Таиландский? Индийский? Мексиканский? Венгерский? Польский? Чем больше мы обделываемся за границей, тем разнообразнее наше меню. Испанский? Греческий? Французский? Итальянский? Может быть, единственное, что было у мертвых шпионов в жизни хорошего так это то, что у них был выбор. Но вот, как раз когда я пишу эти строки, по радио сообщают, что Советского Союза больше нет. Тогда что ж, в армянский? Узбекский? Казахский? Эстонский? Что-то сегодня нам неохота ужинать дома. Неохота английского."
"Treachery (предательство). Замечательное английское слово, а? Скрипучее, как доска, перекинутая через пропасть."
"Если день грядущий что и готовит, то чет из банка."
"Пауку - благодарная паутина."
"Самое главное в этой жизни - чтоб паутина пережила паука."
"-Но у нас тут пока еще никто не умер, - возразил Хосе Аркадио Буэндиа. - Человек не связан с землей, если в ней не лежит его покойник."
"Узы более прочные, чем любовь: общие угрызения совести."
"Дети наследуют безумие родителей."
"-Странный вы народ, мужчины, - сказала она, потому что не могла придумать ничего другого. - Всю жизнь боретесь против священников, а дарите молитвенники."
"А спокойствие и было как раз самым страшным в нескончаемой войне: оно означало, что ничего не происходит."
"Гораздо легче начать войну, чем кончить ее."
"Аурелиано Буэндиа мало-помалу понял, что секрет спокойной старости - это не что иное, как заключение честного союза с одиночеством."
"-Что поделываете, полковник?
-Да вот сижу, - отвечал он, - жду, когда понесут мимо гроб с моим телом."
"Он спрашивал, где живет самая красивая женщина, когда-либо существовавшая на земле, и все матери приводили его к своим дочерям."
"Хотя кое-кому из любящих прихвастнуть мужчин нравилось говорить, что за одну ночь с такой обольстительной женщиной стоит отдать жизнь, на самом деле никто из них не был на это способен."
"-Ради Бога, - возмутилась Амаранта, - смотри, куда ты идешь.
-Это ты, - ответила Урсула, - сидишь не там, где должна сидеть."
"Ее проверенная практикой теория основывалась на том, что человек, у которого все дела совести в совершенном порядке, способен есть без перерыва до тех пор, пока не устанет."
"Он продолжал жить в доме Петры Котес, но каждый день навещал теперь Фернанду и иногда оставался обедать с семьей, словно судьба поменяла все местами, сделав его мужем наложницы и любовником жены."
"-Что меня в тебе возмущает, - улыбнулась она, - так это твоя манера всегда говорить как раз то, что не следует говорить.
Она влюбилась в него до безумия."
"Она думала тогда, что одна разновидность любви уничтожает другую ее разновидность, ибо человек в силу своей природы, насытив голод, теряет интерес к еде."
"Он не понимал, зачем нужно было тратить столько слов, чтоб объяснить, что ты испытываешь на войне, когда достаточно всего лишь одного слова: страх."
"Фернанда не обращала бы внимания на дождь, ибо в конце концов всю свою жизнь она коротала так, словно за окнами неистовствует проливной ливень."
"Это легче легкого: превратить квартиру в камеру. И камеру в квартиру"
"Вот в чем смысл жизни. Избавиться от сантиментов! От этих ля-ля о бабах, детишках, любви, ненависти. Избавиться от мыслей о свободе. Понял? И ты сольешься со Временем. Ибо ничего не остается, кроме Времени"
"Да, тюрьма есть недостаток пространства, возмещенный избытком времени"
"Вначале, Публий, сам знаешь, было слово. И оно же будет в конце. Если, конечно, успеешь произнести"
"Все на свете определяется тем, что до, и тем, что после. Без до и после событие не событие"
"Эгоистка. Бесконечность восприняла как одиночество. Эгоистка и самка"
"Что с поэтами интересно - после них разговаривать не хочется. То есть невозможно"
"Смысл Империи, Публий, в обессмысливании пространства..."
"А с жалостью к себе жить можно. Даже приятно"
"Ведь никакой душевной деятельности: одно пищеварение"
"Не верь хую поутру стоячему: он не ебать, он ссать просит"
"Вброд-коня-купать"
"А тебе не приходило в голову, душка Публий, что снотворное - и есть свобода?"
"И говоря о потолке, Туллий смотрю я на него и не знаю: я ли на него смотрю - или она на меня смотрит..."
"И сбежать хочется не столько отсюда как места жизни, как отсюда как места смерти..."
Чрезмерная добродетель - источник плохого настроения и раздражительности.
Без света нет тени, без доброго нет злого, и наоборот.
Человек думает, что создает эти идеи, но в действительности они создают его, так что он бессознательно становится простым их рупором.
Исследователю лужа может представляться удивительным миром, для обычного же человека она является тем, что лучше обойти.
Встреча двух личностей напоминает смешение двух различных химических веществ: если они вообще вступают в соединение, то оба изменяются.
Ты сам должен быть таким, каким хочешь сделать другого.
Душу в целом можно сравнить с челюстью, полной больных зубов.
Не дети плоти, а "дети Бога" испытывают свободу.
"У женщины все как раз наоборот. Если у нее прорывается наружу Анимус, то это не будут чувства, как у мужчины. В таком случае она начинает вступать в дискуссии и что-нибудь громко доказывать. И сколь произвольны и капризны чувства Анимы, столь же нелогичны и неубедительны женские аргументы. Можно прямо говорить о мышлении Анимуса, не признающем ничьей правоты, оставляющем за собой последнее слово и всегда заканчивающимся фразой "а потому!". Анима - это иррациональное чувство, Анимус - иррациональное суждение."
На биологической ступени основной интерес женщины состоит в том, чтобы удержать одного мужчину, тогда как для мужчины основной интерес - это завоевать женщину, и по своей природе он редко останавливается на одном завоевании.
Хочется определенности, а не сомнений, хочется результатов, а не экспериментов; при этом, однако, упускается из виду, что только благодаря сомнениям может быть достигнута определенность и только благодаря экспериментам могут быть получены результаты.
Только взрослый человек может в себе сомневаться и потому быть не в ладах с самим собой.
Невротиком скорее является тот, кому никогда не удавалось осучествить в настоящем то, чего бы ему хотелось, и кто поэтому не может радоваться прошлому.
Существует очень много женщин, у которых социальная ответственность и социальное сознание пробуждаются вообще только после сорока лет жизни.
Если молодой человек слишком много занимается собственной персоной - это является для него чуть ли не грехом или, по крайней мере, опасностью; для стареющего же человека уделять серьезное внимание своей Самости - это обязанность и необходимость.
Ваш образ бога или ваша идея бессмертия атрофирована, из-за этого у вас нарушен обмен веществ.
Даже если и не быть пессимистом, все равно наше бытие ощущается скорее как борьба, чем как что-либо другое.
Еще чаще не хватает скорее морального мужества, чем интеллекта, ведь видеть мир означает также видеть себя самого, а для этого необходимо немалое мужество.
Не всегда легко установить, решить, что изменилось - только мир, или только мы, или же вместе с миром изменились и мы сами.
Человек живет так, словно ходит в слишком тесной обуви.
Тот, кто стремится увидеть, не знает заранее, что он увидит; тот же, кто стремится объяснить, уже заранее знает, как он будет объяснять.
Человеческое, слишком человеческое31-10-2012 22:01
Но ведь огромное большинство людей как раз выносит жизнь без особого ропота и, следовательно, верит в ценность жизни - и притом именно потому, что каждый ищет и утверждает только себя самого и не выходит за пределы себя.
Поэты же всегда умеют утешиться.
Вся человеческая жизнь глубоко погружена в неправду, отдельный человек не может извлечь ее из этого колодца, не возненавидя при этом из глубины души своего прошлого, не признава нелепыми свои нынешние мотивы вроде мотива чести и не встречая насмешкой и презрением тех страстей, которые подталкивают его к будущему и к счастью в будущем.
Они хвалят там, где не могут любить, и охотно готовы восхищаться, но еще охотнее убегают прочь.
Зверь в нас должен быть обманут, мораль есть вынужденная ложь, без которой он растерзал бы нас.
Люди, которые теперь жестоки, должны рассматриваться как сохранившиеся ступени прежних культур: горный хребет человечествао бнаруживает здесь более глубокие наслоения, которые в других случаях остаются скрытыми.
Люди благодарны в той же степени, в какой они склонны к мести.
Сострадание обессиливает душу.
Поживите в обществе больных и душевно подавленных и спросите себя, не преследуют ли, в сущности, эти красноречивые жалобы и стенания, это выставление напоказ несчастья цели причинить боль присутствующим?
Когда кто-либо долго и упорно хочет казаться чем-нибудь, то в результате ему уже трудно быть чем-нибудь другим.
Свифт утверждает: кто лжет, тот редко замечает, что берет на себ тяжелое бремя, а именно, чтобы поддержать одну ложь, он должен выдумать двадцать других.
Любящая девушка желает, чтобы самоотверженная верность ее любви могла быть испытана на неверности ее возлюбленного.
Можно обещать действия, но никак не чувства, ибо последние непроизвольны.
Грубые люди, когда они чувствуют себя оскорбленными, обычно считают, что они оскорблены в высочайшей степени, и рассказывают о причине оскорбления в сильно преувеличенных словах для того, чтобы насладиться сполна возбужденным чувством ненависти и мести.
Если бы взор убивал, мы уже давно погибли бы.
Каждая добродетель имеет привилегии: например, привилегию подложить связку дров в костер осужденного.
Он дал человеку надежду: она в действительности есть худшее из зол, ибо удлинняет мучение людей.
Редко ошибешься, если исключительные поступки будешь объяснять тщеславием, посредственные - привычкой и мелкие - страхом.
Нравственное чувство не должно отсутствовать в людях, которые лишены честолюбия. Честолюбивые же обходятся и без него почти с тем же успехом.
Религии богаты всякими уловками против требования самоубийства, этим они вкрадываются в доверие тех, кто влюблен в жизнь.
Подобно тому, как кости, мускулы, внутренности и кровеносные сосуды окружены кожей, которая делает выносимым вид человека, так и побуждения и страсти души прикрыты тщеславием: оно есть кожа души.
Когда добродетель выспится, она встает более свежей.
Люди не стыдятся думать что-нибудь грязное, но стыдятся, когда предпологают, что им приписывают эти грязные мысли.
Злоба редка. Большинство людей слишком заняты самими собой, чтобы быть злыми.
Кто унижает самого себя, тот хочет быть возвышенным.
Интерес к самому себе, желание доставить себе удовольствие достигают у тщеславного такой высоты, что он склоняет других к ложной оценке себя самого и затем все-таки опирается на чужой авторитет, т.е. он вводит в заблуждение и все же сам верит в него.
Даже самый строгий образ жизни может стать привычкой и тем самым - удовольствием.
Злые действия, которые возмущают нас теперь больше всего, связаны с заблуждением, что другой, который совершает их против нас, обладает свободной волей, т.е. что от его усмотрения зависело не причинять нам этого зла.
Злоба имеет своей целью не страдание другого человека само по себе, а наше собственное наслаждение, например наслаждение чувством мести или сильным нервным возбуждением.
Высокомерьем дух твой помрачен,
И оттого ты не познаешь света.
Ты говоришь, что вера наша - сон,
И марево - столица эта.
Ты говоришь - моя страна грешна,
А я скажу - твоя страна безбожна.
Пускай на нас еще лежит вина, -
Все искупить и все исправить можно.
Вокруг тебя - и воды, и цветы.
Зачем же к нищей грешнице стучишься?
Я знаю, чем так тяжко болен ты:
Ты смерти ищешь и конца боишься.
Из книги эссе, переводы с Английского31-10-2012 21:40
Непереносимость бубущего легче выдержать, чем непереносимость настоящего.
Поэзия - не столько форма искусства, сколько искусство - форма, к которой часто прибегает поэзия.
Мир кончается не взрывом, не всхлипом, но человеком говорящим, делающим паузу и говорящим вновь.
Цивилизация, которая полагает, что идет, в то время как фактически ее тащит лента конвейера.
Наброски всегда несколько более убедительны, чем законченные холсты.
Старайтесь расширять свой словарь и обращаться с ним так, как вы обращаетесь с вашим банковским счетом.
И теперь и в дальнейшем старайтесь быть добрыми к своим родителям. Если это звучит слишком похоже на "Почитай отца твоего и мать твою", ну что ж. Я лишь хочу сказать: старайтесь не восставать против них, ибо, по всей вероятности, они умрут раньше вас, так что вы можете избавить себя по крайней мере от этого источника вины, если не горя. Если вам необходимо бунтовать, бунтуйте против тех, кто не столь легко раним.
В свете этого - или скорее в потемках...
Состояние, которое мы называем изгнанием, или Попутного ретро.
Литература - единственная форма нравственного страхования, которая есть у общества.
Стать пресловутой иголкой в этом стоге сена - но иголкой, которую кто-то ищет.
Прошлое - всегда безопасная территория, хотя бы потому, что оно уже прожито.
И до тех пор пока будут настаивать на различии между искусством и жизнью, лучше, если скверной сочтут вашу жизнь, а не вашу книгу, чем наоборот. Конечно, есть вероятность, что интереса не вызовет ни то ни другое.
К состоянию, при котором все, с чем человек остается, - это он сам и его язык, и между ними никого и ничего.
Мы могли бы перестать быть просто болтливыми следствиями в великой причинно-следственной цепи явлений и попытаться взять на себя роль причин.
Свободный человек, когда он терпит поражение, никого не винит.
То, что погубленных дев гораздо больше, чем бессмертных лирических стихов, по-видимому, никого не смущает.
Для мужчины образ девушки - несомненно, образ его души.
Мученичество или святость доказывают не столько содержание веры, сколько человеческую способность уверовать.
Я не хотел входить.Не собирался, даже если бы меня позвали, А меня и не звали.
Жить в обществе значит прощать.
Лучший выход всегда насквозь.
Мужчина с вами, женщинами, должен быть малость не мужчиной.
Хотя, ты знаешь, я уверен, это
Нелюбящим нельзя без договоров,
А любящим они идут во вред.
Конечно, расстояние между ними слишком велико, чтобы беспокоиться из-за его увеличения - или пытаться его сократить.
Когда человеку холодно, он вспоминает Африку. И когда жарко - тоже.
Каждый парень помешан на чем-то своем.
И это нужно им простить.
Им просто нужно быть зависимыми не от женщин, а от чего-то извне.
Иначе они сойдут с ума.