...про "Медный всадник" я всю жизнь думал. У Пушкина красивая постройка получилась. Поэма же выплыла у него, как Петрополь - по пояс в воду погружен. Как тритон. Она вся так выступила. А где содержание - вы никогда не увидите. И такого видения катастрофы, какое он предъявил читателю, нигде не найдете. Я пятьдесят лет об этом думаю и не могу сформулировать. Что само по себе что-то значит.
Вещь эта вся из загадок. И выходит так, что содержание проваливается в дыру между торжественным вступлением, которое стало гимном, и историей бедного Евгения. Эта дырка и есть, собственно говоря, гениальность Пушкина. Ничего иного - ищите, попробуйте. Кроме того, что поэма очень хорошо написана.
Далее. Пушкин ведь не видел ни разу в жизни наводнения, пережил внутри себя эту катастрофу. И слова катастрофа нет у Пушкина. Вот мы живем в катастрофе нашей, в прошлой и в нынешней, а у него даже слова такого нет. У него вообще очень многих слов нет. Например, нет слова ландшафт. И слова пейзаж. Нету. Как он без них обходится, непонятно. Вид встречается, природа встречается... И равнодушная природа... А вот как у него звучит катастрофа: насмешка неба над землей. Ну все-таки неба - а не человеческая насмешка.
Как я понимаю, вы про Питер пришли разговаривать... вот мы про него и разговариваем.
Злоключения мысли
Питер с семнадцатого года находится в постоянном состоянии катастрофы. Судьба этого города чудовищна, абсолютно чудовищна и не прекращается. Как пел Высоцкий: блокада затянулась даже слишком.
Кто-то из эмигрантов еще первой волны, тайно, как Набоков, попав в Питер - уже Ленинград, сказал: мол, если это не столица, то зачем это. Город строился как столица - это была мысль. Мысль Петра. Где-то я писал уже, что при Петре не так много было построено. Важно, что была выложена некая идея, и в эту идею даже люди, совершенно не собиравшиеся так уж за Петром пешком ходить, попадали и уже из нее вылезти не могли. Из Петербурга вылез только Ленинград. Была такая грубая черного юмора шутка давняя: архитектора одного спросили: что останется от Ленинграда, если на него сбросить нейтронную бомбу? - и он ответил: Петербург.
Но все не так оптимистично. Ленинград, конечно, окружил Питер кольцом вот этих - как теперь говорят, "спальных" - районов, в них ни спать, ни жить нельзя. Но внутри он оставался Петербургом. Я думаю, единственное благо долгосрочного гонения города - с тех пор когда Москва, эта порфироносная вдова, вернула себе все полномочия с Кремлем - в том, что в Петербург меньше вкачивали денег. Москва тем временем разрасталась, разрасталась, разрасталась - как более живое образование типа дворового сада, так многие именно нормальные города развиваются. И в Москве очень много прелести... Хотя ее слишком социалистической еще перестройкой напрямили. Она претерпела те же, по сути, разрушения, которые сейчас начались в Петербурге.
Но то был другой ход истории, прямо скажем. И что бы об этих самых коммунистах ни говорить - они как-то были добросовестны в своем стремлении все разрушить и стать ничем - то есть всем. Кремль только не затронули, слава богу. Потому что... как без ста рублей обойтись? По сути дела, впечатан в Москву только Мавзолей по-настоящему. Вот Щусев сообразил эту тяжесть древнеегипетскую. Человек революционного мышления и образования, он многое в Мавзолей вместил.
Я мечтал, кстати, и где-то идею высказывал, но ее все сочли не politically correct, чтобы именно Мавзолей стал мемориалом для всех убиенных. Захоронить того, кто в нем лежит, и вырыть там огромную штольню, чтобы она дышала подземным холодом. Чтобы можно было туда войти - вдохнуть - и выйти. Вот памятник жертвам. Уже готовый. И нечего тратить государственные - или народные - деньги.
Хронотоп
Но это Москва. А Питер построен по единому плану.
Не будучи специалистом, одну закономерность я обнаружил в строительстве Петербурга. Он каждый раз строился в начале века. Первые четверть века - самые важные. При жизни Петра, пока он не простудился в наводнение 1725 года, - закладка. Потом я долго ничего не вижу. Затем оказывается, что хотя Пушкин никакого непосредственного отношения к архитектуре не имеет, но именно при нем строится очень мощно Петербург. А в начале ХХ - моего - века вошел модерн.
Это Петроградская сторона, где я вырос. При мне пробовали ее разрушать, но разрушение было какое-то такое... вроде нынешнего воровства цветных металлов. Помню водопроводчика Семена, который выдергивал из ступеней лестницы бронзовые такие крючья, куда вставлялись палки, уже украденные, - они держали прежде ковер, чтобы лежал. Помню, как лифт ломали.
В советские годы я был невыездной и попал за границу уже взрослым человеком. Впервые оказался в Финляндии, смотрю: это все мое! Это же питерский модерн! Финны заезжали в Питер водку пить всегда через северную сторону и видели в окно автобуса не только Карельский перешеек, но и "свою" архитектуру...
И вот
Читать далее...