С каждым днем она как будто тает: тело, которое я сжимаю, с таким же успехом могло принадлежать десятилетней девочке.
А еще… я пил ее кровь. Я сделал прокол в области ее бедренной артерии – так, чтобы никто не заметил ранку. Анна почти не сопротивлялась: только инстинктивно сжала бедра, когда я поднес лицо к проколу.
Я никогда не пил кровь больных шизофренией, но думаю, что, скорее всего, их мысли, их мироощущение очень похожи на то, что я увидел.
Все, все было не так. Тягучая вязкость ее сознания, полнейшая нереальность образов – как во сне, после которого нельзя описать словами, что видел, хотя знаешь, что видел немало и в мире сновидений все это даже имело какой-то смысл.
Анна слышала голоса, сразу несколько голосов. И то, что они ей говорили, шло настолько вразрез с реальностью, что я поразился, как она вообще умудрилась сохранить хоть какие-то признаки вменяемости. Не было никаких ее мыслей, не было красочных воспоминаний – которые я ожидал увидеть – о днях, проведенных в заточении. Она теперь жила в совершенно другой реальности, и я туда не попал.
Анна вообще не замечала моего присутствия все это время. Она не видела меня, зато видела каких-то сюрреалистических созданий, которых на самом деле в комнате не было.
Все, что ей говорили – любые слова, будь то написанные на бумаге или произнесенные вслух, не доходили до ее сознания, преломляясь сквозь призму этого «сверхсознания», этих голосов, ставших на страже ее психики и решающих, что пропускать, а что нет, хотя отдельные звуки она слышала.
На этом все не заканчивалось. Ощущение себя, своего тела тоже изменилось. Любое движение, которое совершалось Анной, казалось ей самой деперсонализованным, внушенным какими-то сторонними силами. Я почувствовал тошноту и постоянную горечь во рту, вызванные курением, и только сейчас понял, насколько ей самой от этого плохо. Анна не хотела курить, но была уверена, что кто-то или что-то контролирует ее руки и она ничего не может с этим поделать.
Я пытался выловить хоть какие-то внятные воспоминания в этом потоке образов, хотел вернуться к тому дню, когда я ее впервые изнасиловал, однако, увы в ее видениях начисто отсутствовал мой образ.
Наверное, это был первый раз, когда я осознал необратимость изменений, произошедших с Анной. В тот день, когда я нашел ее в склепе, я все еще надеялся, что ее можно спасти.
Но сегодня я понял, что она никогда уже не будет моей.

За эти несколько дней ничего не изменилось. Анна, как и раньше, потеряна среди пепла и сигаретного дыма. Ее родители тщетно пытаются как-то вернуть ее к жизни. Они даже откуда-то притащили ей щенка: надо сказать, это даже немного на нее подействовало. Может, мне показалось, но ее взгляд меняется, когда она запускает пальцы в его короткую жесткую шерсть.
При виде меня щенок начинает жалобно скулить и скребется в дверь.
После щенка была музыка: кто-то - скорее всего, мозгоправ, которого родители Анны наняли за большие деньги, - посоветовал матери Анны включать классическую музыку, чтобы вернуть ее дочери рассудок. Впрочем музыка на Анну не повлияла никак. Зато меня перестала тяготить постоянная вязкая тишина в ее комнате. И буквально несколько дней назад я даже пригласил Анну на танец. Это был не совсем танец в обычном понимании этого слова: я просто держал ее, как куклу, на весу, кружил по комнате, а ее ноги не касались пола. Я получил какое-то странное успокоение от этого: как будто приятная тяжесть в моих руках делала Анну немного реальнее для меня.

Анна почти не встает с кровати. Днем к ней приходит врач и пытается ее заставить разговаривать, но она все время молчит и курит сигарету за сигаретой. На ней мятая ночная рубашка, ее завязки возле шеи развязаны, и иногда, когда она двигает руками, видно грудь. У нее, оказывается, в левом соске маленькое кольцо. Между складок ночной рубашки и в ее волосах собирается пепел. Ее мать принесла пепельницу, но Анна как будто ее не замечает: в кровати, вокруг нее, на полу – везде окурки.
Я не видел, чтобы она спала. По ночам она лежит с открытыми глазами и все время курит, курит, курит… Она старается на меня не смотреть. Поначалу я боялся, что она позовет на помощь, но кажется она не собирается этого делать. И вот я сижу рядом с ней уже которую ночь подряд, смотрю на то, во что она превратилась, и пытаюсь понять, станет ли она такой, какой я ее помню, моей Анной.
Мне хочется, чтобы она меня боялась. Чтобы она просила меня остановиться, плакала, кричала – как ее подруга когда-то. Но по-моему ей плевать теперь на все, что с ней происходит.
Я стаскиваю с нее ночную рубашку через голову. Анна не помогает мне, но и не сопротивляется, когда я поднимаю ее руки. Она лежит рядом со мной, голая, беспомощная, и я рассматриваю ее тело. Она очень сильно похудела: отчетливо стали выделяться кости таза, руки и ноги кажутся неестественно тонкими и угловатыми. Я чувствую, как начинаю ее ненавидеть оттого, что хочу так сильно, что не могу думать ни о чем другом, и в то же время – вот она, я могу делать что угодно с ее телом, но ее сознание навсегда ускользнуло от меня. Я провожу рукой по ее коже от шеи до лобка и вижу, как напрягаются ее соски. Ее кожа кажется нереальной: в темноте от нее исходит сияние.
Я забираюсь на нее сверху и насилую.
Анна не издает ни звука, только дыхание ее немного учащается, когда я вхожу в нее в первый раз. Я хватаю ее лицо двумя руками, заставляя посмотреть на меня. Она смотрит, но ее глаза ничего не выражают, как будто она мертва, или спит, а я пальцами приподнимаю ее веки. С каждым движением, я ощущаю, что хочу ее все больше, но то, что сейчас происходит, и близко не способно насытить мой голод. Я двигаюсь все быстрее, все яростнее, пытаясь проникнуть как можно глубже, сделать ей больно, заставить кричать, просить меня остановиться. Где-то вдалеке моего сознания маячит мысль, что у нее останутся синяки – но мне плевать. Хватаю ее за кольцо в соске и с силой тяну на себя. Анна издает жалобный стон, и этого хватает – я и так уже на пределе. Я изливаю в нее весь гнев, всю злобу, все свое отчаяние, и мне горько так, что это причиняет боль, и где-то позади всего этого я чувствую легкую, едва ощутимую тень удовольствия.
Анна закуривает очередную сигарету.
[500x246]

В субботу Анну вернули домой. Две недели она находилась в больнице, под присмотром врачей. Я следил за ее домом, подслушивал разговоры родителей все это время. Анна не разговаривает совсем. На все вопросы представителей закона и докторов она молча смотрит на свои руки. Эксперты взяли все мыслимые и немыслимые анализы с ее тела, но это ни к чему их не привело. Если бы она была в адекватном состоянии, то скорее всего привела бы их к склепу, в котором ее держали.
Но Анна все время молчит.
Ее мать постоянно плачет.
А я забираюсь к ней по ночам через окно.

То, что я сделал, удивит вас. Я сам не ожидал, что поступлю таким образом, если Анна окажется в моих руках. Но решение пришло ко мне мгновенно. Оно было таким естественным, будто иначе и быть не могло.
Я оставил ее на пороге ее квартиры, позвонил в дверной звонок и сбежал.
…
Мне очень горько. Это не та Анна, которую я хотел. Я знаю теперь, что моя Анна осталась там, в склепе, ее душа покинула ее тело где-то посреди всех этих криков и стонов отчаяния.
Но мне хочется верить. Верить в то, что все еще можно починить. Что Анну поместят в больницу, найдут ей самых лучших врачей. Окружат заботой и вниманием. Сделают такой, как раньше.
И тогда я заберу ее обратно.

Я был слепцом. Ярость затуманила мне разум, и я не мог разглядеть того, что находилось прямо передо мной.
Конечно, это кладбище. То место, где все начиналось. Других вариантов попросту и быть не могло.
На склепе, в котором я когда-то спрятал Агнес, висел новый замок. Раньше его не было. Пульс бился в горле, больше всего я боялся, что не успел.
Я действительно не успел.
Нет, Анна была еще жива. Но это уже была не она.
Когда я снес замок и открыл дверь, в нос бросилась отвратительная вонь: смесь запахов разложения, крови, испражнений и смерти. Сначала я ничего не мог разобрать в кромешной тьме, через несколько мгновений неясные очертания стали проступать из мрака.
В правом углу, забравшись как можно дальше от разлагающихся трупов, сидела Анна. Я видел сияние, исходящее от ее бледной кожи. Она не шевельнулась, никак не среагировала на мое появление. Очень медленно, боясь испугать ее, я приблизился. Я чувствовал, что она еще жива, но с огромным успехом ее можно было бы счесть умершей.
Анна была практически обнажена: на ней осталось только нижнее белье. Я поднял ее на руки и вынес из склепа. В лунном свете я мог рассмотреть ее лучше.
Практически все ее тело было покрыто коркой засохшей крови. Глаза не мигая смотрели в одну точку. Казалось, она не видит меня, не понимает, что с ней происходит. На руках почти не осталось ногтей. На шее и предплечьях синяки – следы пальцев. Кожа на запястьях покрыта ссадинами.
- Анна…
Нет ответа.
Вот она, моя, моя Анна, у меня на руках, в моей власти- то, чего я жаждал так страстно. Но вместо радости я испытываю досаду. Мне кажется, что я держу в руках труп – не более того.
Я отбрасываю длинные грязные волосы в сторону и вонзаю клыки в ее шею. В то же мгновение я проникаю в ее воспоминания.
Она возвращается домой, уже довольно темно, но Анна не боится темноты. Вдруг чьи-то руки хватают ее за шею. Анна не может дышать – и я задыхаюсь вместе с ней. Анна – мы – не видели того, кто сделал это с нами.
Она просыпается в склепе, без одежды.
А потом воспоминания начинают течь с бешеной скоростью, накладываясь одно на одно.
Она узнает Сандро по одежде. Простыню, в которую завернута Агнес.
За этим следуют часы, наполненные воплями, попытками открыть дверь, сделать что-нибудь, чтобы избавиться от этого кошмара. Унижение, связанное с необходимостью справлять нужду.
Сначала она пытается рассуждать логически. Берет себя в руки. Ищет другой выход.
Потом лишается всех ногтей на пальцах, скребясь в дверь.
Я впитываю ее безумие вместе с ее кровью.
Она пыталась покончить с собой. Следы на запястьях – от заостренного камня в стене. Она пыталась выцарапать себе глаза – сейчас на ее щеках остались красные воспаленные борозды. Она вырывала себе волосы на голове целыми клоками. Между ее пальцев остались черные пряди.
И все это время она кричала. Плакала. Молилась.
А потом… Потом она потеряла надежду. Потеряла силы бороться. Перестала понимать, где она и что происходит.
Моя Анна… она сошла с ума.
[500x334]

Это было бы слишком просто. Естественно, там ее не оказалось. С моего прошлого визита не произошло никаких значительных изменений.
Старая квартира.
Когда я приблизился туда, необходимость осматривать помещение исчезла сама собой – в доме появились новые жильцы.
Я не чувствовал ее запаха.
Анна…
Я так хочу ее, что это причиняет боль.
Церковь.
Осмотрел сверху донизу – ничего.
За одну ночь я успел прочесать весь город, но не нашел ее.

Прошло уже двое суток с того момента, как мне оставили письмо, а я ни на шаг не приблизился к разгадке.
Голова раскалывается от боли. Я не могу больше спать, вообще ничего не могу делать. Мыслить складно больше не получается: взвинченность и постоянная напряженность превращают любую внутреннюю речь в рык.
По порядку.
Кто бы это ни был, он считает, что у меня достаточно знаний, чтобы найти ее.
Значит, следует исходить из факта, что Анна находится в некоем месте, которое является мне знакомым.
Итак…
Крыша дома напротив.

Я в ярости. Мне надоели эти игры! Чего они от меня хотят, черт возьми?
Анна, моя Анна, у них…
Я устроил в доме погром. Разбил кулаки до крови.
Священник сказал, что ее не было 5 дней. Он мог, конечно, ошибиться в количестве дней. Но только теперь я уже не сомневался, что ее похитили. Все эти дни она была в руках – у кого? Это еще предстоит выяснить. Что они с ней сделали за эти дни? Жива ли она еще? Что если меня обманули и она вот уже пять дней как мертва?
Они украли у меня Анну.
Еще чуть-чуть и она была бы моей. Я был в сантиметре от нее.
Украли… Украли!
Я доберусь до них. Я превращу их в прах. Я искупаюсь в их крови и заставлю их жрать собственное мясо.
Только бы не было слишком поздно. Только бы успеть спасти мою Анну, пока они не причинили ей непоправимый вред.
Анна.

Сегодня днем в мою дверь впервые позвонили. Я был удивлен и сбит с толку, и потому среагировал не сразу. Кто это может быть? Соседи? Случайный человек ошибся дверью? Полиция? Кто знает мой адрес?
И тут я похолодел.
Кто знает мой адрес… Анна знает. И больше никто.
Этого не может быть. Она не пошла бы сама ко мне в руки. Но я был ослеплен желанием увидеть ее. Несколько ошеломительных мгновений, пока я шел к двери, я позволял себе представлять ее за дверью, такую хрупкую в своем вызывающем красном платье, немного напуганную. Я представлял, что она улыбнется мне, когда я открою, хотя это было совсем уж глупо. За несколько секунд в моем воображении пролетела сотня видений: вот она улыбается и я улыбаюсь в ответ, отхожу, пропуская ее, она заходит в квартиру и я скольжу взглядом вниз по ее спине, вот она оборачивается, почувствовав мой взгляд, и, все так же глядя на меня из-за плеча, заходит в спальню. Потом ее взгляд переходит на комнату, фиксирует фотографию Агнес возле компьютера, она смотрит опять на меня, а после – на шкаф. И тут она видит это и начинает вопить…
Черт, но все вышло не так.
Конечно же, Анны не было за дверью.
За ней вообще никого не было.
Я высунулся из дверного проема, чтобы осмотреть лестницу, и тут увидел кое-что под звонком.
В дверной косяк был вбит нож. Кто-то пригвоздил таким образом белый конверт к моей двери. Я схватился за рукоять и достал нож их косяка, взяв конверт в другую руку. Прислушался. В подъезде было тихо. На всякий случай я глянул на ступеньки, ведущие вниз, но, как я и ожидал, там никого не было, после чего подбежал к окну, но из подъезда никто не вышел. Пока я представлял себе Анну за дверью, тот, кто это оставил, уже преспокойно удрал.
Тогда я вернулся в квартиру.
В конверте была записка. Насколько я мог судить – чернила. Почерк убористый и мне незнакомый. Записка гласила: «То, что ты ищешь, у меня. Даю тебе три дня, чтобы отобрать это. В противном случае оно останется моим – навсегда».
В конверте лежала прядь синих волос.

Слова священника заставили меня беспокоиться. Я могу понять, отчего Анна ударилась в религию. Но… раз она приходила в костел каждый день, почему она вдруг изменила своим привычкам?
На самом деле могло случиться очень многое. Что угодно. Ее родители могли вмешаться. Уехать куда-нибудь вместе с ней. В конце концов, она могла просто заболеть.
Но почему-то все равно мне очень неспокойно на душе.
А своим предчувствиям я привык доверять.
Анне грозит опасность, но не только с моей стороны. Я чувствую, что над ней нависла угроза, но не знаю пока, какая именно. Если бы только я мог быть с ней рядом… я бы ее защитил.
Забавно, правда? Есть какая-то грустная ирония в том, что охотник хочет защитить свою жертву.
Чтобы впоследствии она досталась ему.

Я был в костеле.
Сегодня я был там. Едва догорели последние солнечные лучи, запутавшись в хитросплетениях ветвей деревьев аллеи, ведущей к костелу, я ступил под готические своды, устремленные к небесам. Внутри никого не было, кроме старого полуслепого священника. Наиболее удачное время для визита.
Я шел мимо рядов скамей из темно-коричневого, отполированного тысячами богоугодных задниц, дерева, и только звук моих шагов, отталкиваясь от высоких стен, изобилующих витражами, нарушал тишину. Эхо усиливало его, и я знал, что очень скоро буду обнаружен.
Это мне было и нужно.
Я смотрел на распятие над алтарем, заставленным свечами. Жалкое, беспомощное создание. Глядя на немощного человека, распятого на кресте, я испытывал только одно чувство: отвращение.
В этот момент появился он.
– Кто ты такой? Уходи отсюда, уже поздно.
Я промолчал. Священник направлялся ко мне, слегка прихрамывая.
– Эй, ты слышал, что я тебе сказал? Уходи отсюда! Прочь! Если ты собирался здесь что-нибудь украсть, я тебя огорчу: подсвечники, на которые ты положил глаз, не золотые. И даже не позолоченные. Это…
Он уже подошел ко мне совсем близко. Тогда я сбросил капюшон.
– Мне надо исповедаться, святой отец.
Священник побелел, глядя на меня.
– Господь Всемогущий!..
Он пошатнулся и неуверенно подался назад.
–Я грешил, очень, очень грешил. Я убивал людей. Мужчин… женщин… несколько дней назад я убил ребенка. Эти люди погибали страшной смертью. Я пытал их по нескольку дней, пока они не умирали в муках, истощенные, не в силах ни кричать, ни плакать. Одной девушке я вспорол брюхо и перебрал в руках все ее внутренности, пока она была еще жива. У ее друга я вырвал сердце и съел его сырым. Скажи же мне теперь, святой отец, найдется ли у него прощение для меня? Отпустит ли он мои грехи? Войду ли я в Царство Божие?
– Замолчи! Замолчи! Что ты такое говоришь? Кто ты такой?
Я достал язык Агнес, который таскал с собой и швырнул в его сторону. Он инстинктивно поймал его, но когда рассмотрел, в ужасе отбросил прочь.
– Видите, святой отец, я не лгу вам. Я действительно убивал. Этот язык принадлежит… принадлежал одной девушке – ее имя Агнес. Меня интересует ее подруга, Анна. Я видел, как она наведывалась сюда. Скажите, как мне ее найти, и вы умрете быстро.
В этот момент старик развернулся и бросился бежать, но я с легкостью догнал его и схватил за руку.
– Ты скажешь мне все, что я хочу знать. Выбирай: скажешь все сам – и умрешь быстро. Будешь корчить из себя героя – будешь страдать так, что захочешь, чтобы ты никогда не появлялся на свет.
Свободной рукой священник схватился за сердце и начал оседать на землю.
Я потащил его за собой. Одним движением смахнул свечи с алтаря и грубо бросил на него священника.
– Говори, что ты знаешь об Анне. Она приходила сюда несколько дней назад, на ней было красное платье. Где она живет? Что она хотела от тебя?
– Я … ничего тебе не скажу.
Я предвидел такой поворот событий и поэтому прихватил с собой молоток и огромные гвозди. Священник вырывался, как дикая собака, и я слегка приложил его по голове: после этого резвости у него поубавилось. Приставив
гвоздь к его запястью, я размахнулся и ударил по нему молотком. Священник завопил. Я произвел еще несколько ударов, раздробив ему кость, кровь стекала на белоснежную скатерть, которой был укрыт алтарь, оставляя на ней яркие пятна.
– Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum…s tuum. Fiat voluntas tua, sicut in caelo, et in terra…
Священник плакал. Слезы катились из его старческих подслеповатых глаз крупными каплями. Он повторял слова молитвы, отчаянно, заикаясь, несмотря на дикую боль, которая заставляла его странно выворачивать губы. По его щеке текла слюна, он рыдал, но продолжал молиться.
Удар.
– … panem nostrum quotidianum da nobis hodie, et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris. Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo.
Гвоздь вошел в его руку на два сантиметра.
– … sed libera nos a malo…
Удар.
– Говори. Говори и я сразу остановлюсь. Молчи и я продолжу. Хочешь подохнуть, как твой распрекрасный Иисус? Я могу это устроить. Я все равно найду девчонку, даже если ты будешь молчать.
– Я… я… Pater noster, qui es in…
Я ударил его по лицу наотмашь.
– Оставь свои молитвы, они тебе не помогут. Ты будешь говорить?
Он посмотрел на меня в испуге и заплакал еще сильнее, зарыдал так, что у него потекло даже из носа. Все его тело сотрясалось от рыданий. И тогда он сказал это:
– Я скажу все.
Он сломался.
– Эта девушка… Анна… Она рассказывала страшные вещи. Здесь она искала защиту. Говорила, что она принимала участие в каких-то богомерзких ритуалах, которые проводила секта. Что-то ужасное произошло во время такого ритуала, она не могла объяснить толком, но все, кто был с ней, погиб. Она говорила, что видела самого Сатану и сейчас он охотится за ней. Теперь я понимаю, о ком она говорила…
– Где она живет?
– Этого я не знаю. Она просто приходила сюда почти каждый день вот Читать далее...

Таинственный наблюдатель как сквозь землю провалился. Я больше не чувствую за собой слежки, но это ничего не значит, ведь даже я могу ошибиться.
Сегодня ночью я рыскал, как голодный зверь, вокруг костела, уходил оттуда и снова упрямо возвращался, но ничего не нашел. Мне хотелось звать Анну по имени, истошно вопить, выкрикивать ее имя так громко, чтобы демоны Преисподней услышали меня и привели ее ко мне. Мне хотелось врываться в квартиры и переворачивать все вверх дном; мне хотелось пытать тех редких людей, что я встречал на своем пути, истязать их, пока они не скажут, где она. Я убил молодого мужчину; примерно в ста метрах от костела; я просто подскочил к нему сзади и вцепился в его горло зубами, вырывая куски мяса. Он умер почти сразу. Вкус кровь немного успокоил меня, но сама кровь не дала мне никакой информации, только засорила мой мозг чужими ненужными воспоминаниями.

Дьявол! Дьявол! Я упустил ее! Я был зачарован ею, не готов встретить ее, и позволил ей уйти. Как я мог совершить такую глупую, нелепую ошибку?..
Анна, что ты делаешь со мной?
Я хочу ее, как никогда не хотел никого другого. Она должна быть моей.
Анна…
Я представляю ее, такую же, как Агнес: голую, связанную и беспомощную, в моей власти. Я хочу… я жажду часами изучать ее тело, снаружи и изнутри, рассматривать его, касаться бледной кожи, терзать его клыками. Я хочу слышать ее вопли, хочу видеть, как она плачет, напуганная, умоляя меня остановиться.
Я должен попробовать ее на вкус, или я окончательно сойду с ума.

Пишу эти строки с тяжелым сердцем. Я провел всю ночь в городе. Я чувствовал, что она следит за мной, но на этот раз мне не удалось обнаружить своего преследователя. Или у меня уже началась паранойя, или она была сегодня слишком осторожна.
Зато случилось кое-что другое, то, чего я не ожидал.
Я прогуливался по площади в центральном районе, возле католического костела, когда вдруг увидел Анну. До рассвета было уже недалеко, небо постепенно начинало становиться светло-серым. Анна была прекрасна. Тогда, на кладбище, я не успел ее толком рассмотреть, но сейчас…
У нее были такие же длинные волосы, как у Агнес, только черные, некоторые пряди были выкрашены в неестественный синий цвет. На ней было легкое красное платье, колготки в сетку, изобилующие дырками и военные ботинки. На мой взгляд, ботинки были неуместны, но, наблюдая за готами и сатанистами, я часто замечал такие.
Я смотрел на ее движущуюся фигуру, скрываясь в густой тени большого дома, и весь мир для меня словно превращался в картину, выполненную мазками серой краски разных оттенков. И в этом бледном, бесцветном предрассветном мире я видел только ее. Яркое, кровавое пятно на сером полотне моего одноцветного мира.
Она шла через площадь по направлению к костелу как в замедленной съемке: я видел, как слегка подпрыгивали ее волосы при каждом шаге, как ветер колыхал подол платья. Я видел пыль, которую она поднимала своими ботинками. Она уходила все дальше, а я не мог найти в себе силы и двинуться к ней. Я понимал, что упускаю ее, понимал, что эта возможность дарована мне самой судьбой и возможно второй такой уже не будет, но я не мог пошевельнуться. Я представлял ее рядом со мной, в моих руках, я знал точно, что я бы хотел с ней сделать, так же, как на кладбище, глядя на Агнес, понял, что хочу сделать с ней.
И в этот момент… она вошла в костел.
Мне оставалось только бессильно сжимать и разжимать кулаки. Я не мог здесь оставаться и ждать. Рассвет уже совсем близко. Мне пришлось уйти.
Но скоро ты будешь моей, Анна.
Я приду за тобой.
[354x500]

Сегодня всю ночь я провел с Агнес. Нет, я не заходил в склеп – не осмелился. Я сидел рядом и думал о ней. Это была первая ночь, которую я провел на кладбище с тех пор, как все началось.
Сейчас у меня почти не осталось ее воспоминаний, но я помню, что знал: она любила сидеть ночью на крыше. Я представлял ее, одинокую, на фоне тревожного городского неба, ее рыжие волосы, которые ветер швырял ее в лицо, ее тонкие пальцы, такие бледные, держащие дымящуюся сигарету; и думал: что бы с ней было сейчас, не встреть она меня?
Мне не свойственно сожалеть о чем-то, но сейчас именно это происходит со мной. Я не жалею, что убил ее. Я жалею, что убил ее слишком быстро.
[170x240]

Нет, я не нашел ее и думаю, что уже не найду никогда. Да и столь ли это важно теперь? Теперь, когда она стала моим наваждением, моей целью, придавшей моему существованию смысл? Мне больно отказываться от нее, но я понимаю, что настойчивые попытки ее искать вызваны упрямством, но не насущной необходимостью.
Сегодня я решил прекратить поиски. Это было тяжелое решение, но я не вижу никаких возможностей ее найти.
В городе между тем началась настоящая осень. Что это значит для меня – раньше темнеет и позже рассветает, а потому у меня больше времени для действий. Что это значит для людей? Не знаю. Они изменились. Многие из них несчастны. Многие жалеют о том, что лето ушло. Я не жалею ни о чем. Разве что о том, что позволил Анне уйти тогда, на кладбище. С другой стороны, если бы я взял и ее, я бы не смог как следует насладиться ни ей, ни ее подругой. С Агнес я провел незабываемые мгновения. Ее яичники стоят у меня в комнате в банке с формалином – мне хотелось оставить что-нибудь на память о ней.
Что касается Анны… боюсь, воспоминания о ней – это единственное, на что я могу рассчитывать.

В колонках играет - Rammstein "Spieluhr"

Не писал ничего уже много дней. Я редко бываю дома. Все ночи я провожу в городе: как только садится солнце, отправляюсь на поиски, возвращаясь, лишь когда небо становится предрассветно серым.
Я вымотан. Анны нет…
Как наивен я был, полагая, что смогу с легкостью ее отыскать в огромном городе! У меня чувство, будто я ночной патрульный: хожу уже несколько недель по отработанному маршруту, не торопясь, принюхиваясь, как собака, пытаясь уловить ее запах. Я не надеюсь встретить ее глубокой ночью, но, возможно, поздним вечером или ранним утром... не знаю… мне так хочется верить, что у меня все еще есть шанс ее найти.

Благодарю за симпатию. Я, право, поражен.

Я чувствую, как безумие овладевает мной. Мне кажется, что все это мне приснилось: и Агнес, и Анна, и таинственный преследователь. Фотография Агнес убеждает меня в ее реальности, но…
Я не знаю, что делать дальше. Я ходил на крышу. Замок снова на месте, такой же ржавый, каким он был до моего первого прихода. А наверху… ни надписи, ни манекена с волосами Агнес, ни детского трупа.
Ничего.
Пока меня не было, она успела там прибраться.
Мне кажется, я схожу с ума.