Друзья, мне, как вы уже поняли, требуется помощь. Вернее даже не мне, но об этом ниже. Мои товарищи-журналисты уже больше месяца не могут уехать из Киева. Ехали они туда, по официальной версии, за свободным оранжевым, пусть и малоросским, словом. Кончилось все, естественно, дешевой малоросской травой, контрабандным грузинским вином, крымским портвейном,и межнациональной любовью. В итоге свободолюбцы физически не могут дойти до вокзала и купить билеты домой. По обрывочным сведениям мне известны только такие факты: Валентина проснулась в непотребном виде на крыльце неизвестной дачи под Киевом, негритянка Алеся полюбила киевский биоробот и ржавый шкаф, похотливый Егор вторую неделю бегает по пляжу за приехавей в Украину на гастроли одногруппницей Нюсей. Нюся выпрыгивает на сцену и поет. Журналисты.
Но суть не в этом. Суть в том, что одного из них уволят, если сегодня ночью я не перешлю чьему-то редактору захватывающую статью о Садовом кольце, которую мне предстоит написать.
В связи с этим вопрос. Кто-нибудь что-нибудь знает о садовом кольце? Википедия меня не интересует. интересуют - истории из молодости-старости и т.п. Информация о каких-нибудь местных персонажах (ну вроде парня со старого арбата, кот-й каждый день сидит с таблицкой "Помогите на бухло"). Какие-нибудь местные тусовки? Буду рада.
У меня есть бабушка. Заявление по сути своей не парадоксальное, но для первого предложение достаточно информативное. Она живет в районе, который еще лет 30 назад москвичи назвали бы «Чертовыми куличиками», «Отшибом», «Горой, где посвистывает рак», сейчас это практически центр города. В 60-х годах район заселялся семьями военных, космонавтов – честь нации, пример поколениям в общем. Сапроновых там поселили сразу после того, как дед отправил в космос не то ракету, не то спутник, может еще какую-нибудь металлоконструкцию – я не помню. С тех пор жители изменились, но все равно это один из немногих районов, в котором до сих пор сушат белье во дворах – мне нравиться думать, что это показатель взаимного доверия аборигенов. Ну, мол, трусы друг другу показывают, не боясь, что завтра их будет носить сосед.
Дома там маленькие, пятиэтажные, и хотя, потолки достаточно высокие, второй этаж на котором живет моя бабушка, находится как будто бы ближе к земле, чем вторые этажи других домов.
Живут они впятером – бабушка, дедушка, тетя Наташа, дядя Боря и моя племянница.
Бабушка не выходит из дома уже четыре года. Она говорит, что не может оставить деда. Несмотря на это дед не выходит из дома только год – но бабушка об этом не знает. Иногда он убегал из-под ее опеки. Мне приятно думать, что он убегал смотреть на звезды, по которым так соскучился, уехав из Байконура. На самом же деле он убегал копаться в помойках, чтоб собирать всякий хлам. Он и раньше этим занимался, но тогда бабушка знала, что он выходит из дома, и он мог притаскивать весь хлам домой, теперь же он рылся в помойках, забирал приглянувшиеся вещи – телевизоры, радиоприемники, штаны, с лоснящимися коленками все аккуратно складывал в пакеты, оставлял перед подъездом и, незамеченный, возвращался домой. Сейчас он не встает с кровати. Иногда он рассказывает мне о годах учебы в военном училище в Петербурге – он так его и не закончил – выгнали за хулиганство. Просит меня не хулиганить. Говорят, он сошел с ума.
У меня нет уверенности в этом.
Тетя Наташа выходит из дома, только чтоб погулять с собакой или сделать покупки.
Дядя Боря уже несколько лет может войти в кухню, только повернувшись боком и сделав глубокий вдох, поэтому все три приема пищи тетя приносит ему в комнату. Ест он всегда один. Наверное, его мучает совесть, когда он ест, а может, у него врожденный дефект, и он не умеет пользоваться вилкой и ножом и поэтому ест только руками, а остальные портят себе аппетит, когда смотрят, как он запихивает в себя еду – может, так оно и есть, я не знаю, ест он всегда один. После еды тетя выдает ему банку ананасов в сиропе – она всегда говорит, что ананасы помогают сжигать жир. По-моему она не очень разбирается в диетическом питании, но я не вмешиваюсь. Он уходит из дома на 4 часа – на работу. Я понятия не имею, кем он работает.
Лера еще выходит из дома. Но чаще всего она пускает из окна белых бумажных журавлей, - да, они плохо летают, но самолеты ей не нравятся.
Зато, сами понимаете, у меня всегда есть место, куда я могу прийти и быть уверенной, что кто-то да есть дома. Это бывает приятно.
Основной их доход составляют деньги, которые они получают, сдавая квартиру дяди Бори. Тетя Наташа любит рассказывать, сколько хлопот доставляет ей это предприятие – правда все рассказы о хлопотах сводятся к истории о четырех евреях, снимавших эту квартиру лет 8 назад. Как-то раз евреи очень долго разговаривали с друзьями из Израиля, а потом сбежали, не заплатив за квартиру и разговоры. Поэтому тетя с дядей не очень жалуют евреев, поэтому я еще тщательней распрямляю волосы перед тем, как навестить их.
В комнате дяди с тетей есть полка, на которой стоят альбомы с фотографиями. Очень интересные альбомы. Там есть несколько типов фотографий.
1. В руках у героя фотографии огромная индюшачья нога\ громадный кусок арбуза\ длинный шампур с нанизанными на него кусочками трупов животных. Рот героя фотографии угрожающе разинут, так, чтоб были видны зубы и торчащий язык. Глаза от этого сильно проигрывают – становятся очень маленькими. Можно предположить, что в следующий момент зубы вонзятся в еду, но тут фотограф пленительно улыбается и откланивается, избавляя нас от вида самого поглощения. Следующие фотографии указывают нам на то, что индюшачья нога или выдающихся размеров кусок арбуза так и не были съедены. Их передали следующим участникам пиршества, которые с соседних фотографий тоже разевают рты на еду.
2. Рыбалка
3. Фотографии застолья. На таких фотографиях виден сложный выбор фотографа, пытающегося выбрать главный объект съемки – объектив разрывается между ребенком, умилительно посасывающим помидор и огромными блюдами с салатами, креветками и проч. Поэтому у ребенка на фотографии чаще всего оказывается отхваченной половина макушки.
Я еще как-нибудь расскажу тебе про них, они хорошие, мне кажется, даже занятные. Но сейчас пойду курить.
Привет, как дела?
Как-то мне случилось снимать пасхальные торжества в одной из московских церквей. Перед крестным ходом священник читал традиционную проповедь. В этой церкви она звучала так – священник с кафедры говорил о какой-нибудь провинности, ну допустим: «Прости, Господи, что мы прелюбодействуем!» - толпа отвечала хором – «Прости, прости!» и все начинали сгибаться и креститься.
Между щелчками задвижек фотоаппарата я услышала слова священника: «Прости, Господи, нас за то, что мы не платим за проезд в транспорте!» - «Прости, прости!» - ответило со всех сторон людское многоголосье, смешанное с шумом одежды из-за поднятых в крестном знаменье рук. Занавес, улыбка, низкий реверанс.
Спустя месяц случилась следующая встреча. «Бог наказал», - сказала бабушка, упав на грязный пол. Ее прихлопнули двери автобуса, когда она попыталась пролезть внутрь в обход АСКП.
Забавно, как Бог от создателя мира, от вседержавца, от владыки помыслов и судьбы каждого, превратился в подобие кондуктора, контролера в метро, стоящего у входа с палкой и жестоко перебивающего колени всякому, кто решиться пролезть, не заплатив положенные 15 рублей.
Мне одной здесь видится основательный взрыв мозгов местного населения?
Ну вот опять – пожалуйста. Спрашивает: «Ты ведь понимаешь, что мне больше незачем жить?» - и поигрывает молнией на рюкзаке, в котором - я знаю - лежит черный пистолет. Папуля…
Еще одна такая неделя и я застрелю его сама.
Я ведь не сентиментальна.
Надоели трагедии.
Еще пару лет назад мне было как-то неудобно читать в книжках, которые традиционно именуются художественной литературой, про людской трах. Сейчас же я уговариваю себя – это ис-кус-ство!.
А вообще было бы интересно поговорить со слонами, которые, говорят, держат мир.
Я все-таки с каждым днем все больше склоняюсь к христианскому социализму. Я безнадежно устарела – теория проиграла уже лет сто назад, но по-другому как-то не можется.
Нужно признать, что последнее время я являю собой стопроцентное хуйло – бегаю по улицам, пристаю с разговорами к прохожим. Судя по всему, мне не избежать карьеры городской сумасшедшей. Нужно подумать о территории, к которой я буду прикреплена. Ведь, как мне кажется, городской сумасшедший выполняет достаточно-таки ответственную роль в жизни мегаполиса – он как старожил ну или знакомый всем покосившейся фонарь, который в общем-то не приносит никакой пользы, но без него кому-нибудь да будет грустно.
Думаю, район кузнецкого моста мне вполне подойдет, так что, если что, встретимся.да
А тем временем я все жду, что кто-нибудь из моих случайных спутников, подобранных на улице, с которыми я провела весь день в разговорах, иногда интересных, иногда не очень, вдруг наклонится ко мне и скажет: «На самом деле я Христос, я расскажу тебе, зачем мы живем». Я не удивлюсь, и мы пойдем дальше, улыбаясь прохожим и открывая рот дождю.
Но пока мои случайные друзья оказываются или слишком пьяны, или слишком глупы, или несчастны, или слишком пугаются моего настойчивого желания разговаривать.
Так что я, пожалуй, все еще в поиске.
Песня о растерянности. Слушала ее зимой, когда ночью дежурила в первой градской больнице и пила коньяк с врачами. Тогда она производила удручающее впечатление. А летом - ниче так.
В колонках играет - I'm a kloot - from your favorite sky Настроение сейчас - голова болит
Кондолиса Райс, госсекретарь США, на днях сделала примечательное заявление:"Теперь миссия США заключается в том, чтоб принести независимость Косово".
Читай - пиздец стране. Держитесь, братья-славяне.
ps Когда я рассказывала об этой одной барышне, она сначала округлила глаза, а потом рассмеялась - ей послышалась "Америка хочет принести независимость космосу". Ну этот знаменательный день, видать, тоже не за горами.
Время от времени у меня рушится крыша. Мне хочется то вести скромную по-монашески аскетическую жизнь, сидеть за столом с утра до ночи, и корпеть над сочинениями, которые возможно и будут гениальны, но по скромности своей я никогда не осмелюсь их обнародовать. Читать книги. К этому плану должны прилагаться: ночник (чтоб помогать мне работать ночью), скрипящая ручка (для колоритности), маленькая комната, где-нибудь на чердаке старого московского дома (в крыше желательно дыра). Еще очень бы хотелось болеть чахоткой, ну, может, на рак я бы тоже согласилась. Наверное, у меня еще должен быть немощный и слепой старший брат или больной отец, может, сумасшедший дед. Все.
Upd. Писала это год назад в каких-то черновиках. Нашла сегодня. Порадовалась за себя. Все мои желания исполнились. Бойтесь своих желаний – они имеют свойство исполняться.
У Фаулза была отличная метафора творчества – секс нимфы и художника. В рассказе мысль развивалась следующим образом. Чем сильнее муза желала художника, тем изощренней она была в соитии. Чем интереснее был секс, тем интересней результат – произведение.
У дам с сексом с нимфами сложнее, уже ввиду одного пола. Видимо, попытка приблизится к мужчине, полюбив его, на творчестве сказывается резко отрицательно. Наверное, уже потому что женщина изначально слабее, она глупая любит растворяться в избраннике – какое уж там творчество - Цветаева одна получается – талант и любовь к мужчине – лирика, трагедия, но, как результат, отсутсвие самой себя, мыслей. Вечная проблема в двух словах - если бы Маргарите дали написать роман, он бы был о мастере. Мастер же писал о Пилате, истине и Боге.
Посему приближаться к мужчине выгоднее по-другому, становясь похожими – потрахивать дам то бишь. Масса тому примеров гениальных творцов-женщин.
Сапфо, с острова Лесбоса. Она, как и обитательницы острова, изрядно прославилась любовью друг к девушкам. Кто еще? Фрида Кало. Творчество этой барышни из Мексики, представлять, наверное, не стоит, она мила еще и схожестью с пост-импрессионистами - те же сочные цвета и сильные мазки. Дама, так сложилось, любила потрахивать своих более раскрепощенных американских подруг. Жорж Санд, эта дама любила мужчин, которые от любви к ней, по рассказам современников, любили проливать слезы, как женщин.
Таких дам музы желали, такие дамы любили муз, не щадя ни сил, ни себя, ни муз – результат творчество – внеполовое – не сугубо трагически-женское, разумное.
К сожалению, потрахивать дам - не мой путь просто.
Да и в общем-то суть наверное в том, что женщине сложнее перешагнуть чувственность, проклятую самоотверженность и начать думать.
Заботливые люди.
Ночь. Я стою на четвертом этаже. Возвращаюсь от друга. Зеленые стены подъезда, зеленый свет, отвратительный. Я стою у самых дверей лифта, нос почти касается его дверей. Вдруг, сотрясаясь, они начинают разъезжаться в стороны. Рядом с моим носом оказывается чужой нос. Обладатель этого носа смотрит мне прямо в глаза. Это женщина. Щеки обвислые, нижняя губа выпирает и висит, под глазами внушительные мешки - рожа отекшая и пропитая. Смотрит прямо в глаза. В глазах скука. Не отводя от меня скучающего взгляда, эта мадам вдруг прохрипела, очень мрачно и спокойно: "Аккуратно: моча!"
Действительно на середине лифта была солидная лужа, каких много в московских лифтах. Я перепрыгиваю, и с благодарностью к ней и жалостью к испорченному лифту говорю: "Какой ужас". Она опять уставилась в меня своим прямым, скучающим взглядом: "Это не ужас, это МОЧА..." Ее, видимо, оскорбила моя непонятливость. Я не стала спорить. До первого этажа ехали молча.
Кругом заботливые люди.
Любящие люди.
Как-то я задержалась допоздна у друзей. Я, признаться, не являюсь любителем случайных встреч в темных переулках с малознакомыми мне гражданами, поэтому из гостей в таких случаях меня обычно забирает мой великовозрастный брат, по пути домой мы всегда заходим в какой-нибудь магазин и уходим оттуда с разными вкусностями.
За вкусностями в ближайший супермаркет мы отправились и в этот раз. Зашли в магазин и увидели следующую картину: у касс стоят две тележки, оставленные хозяевами. В одной из них лежит любимый всеми торт «Полет» в белой коробочке, перевязанной белым бантиком, какое-то мороженное, традиционные йогурты с невиданным мною фруктом маракуя и что-то еще. И вся тележка, и белоснежная коробочка торта, и мороженное, и даже несчастные йогурты были залиты кровью, а кровавые следы на полу, оставленные видимо после того, как несчастного уволокли, уходят куда-то к выходу. Охранник, спокойный, как стадо больших слоников, стоит рядом с тележками спиной к нам и ковыряется чем-то в зубах, низко наклонив голову.
- Дядя, а что здесь случилось? – робко спросила я, попытавшись заглянуть в лицо охраннику.
Дядя повернулся, посмотрел на меня сверху вниз, звучно плюнул зубочисткой в окровавленную корзину и ответил:
- Да тут… двое (пауза) очередь не поделили…
Мы вышли из магазина и пошли по красным следам, которые, как оказалось, вели за угол.
За углом на корточках сидели двое. Первый держится за нос обеими руками, второй держит руку у первого на плече и говорит: «Ну что ж ты, братан, сразу не сказал, что к жене спешишь, а? Давай я тебе встать помогу, пойдем за твоим «полетом».
Кругом любовь.
Искренние люди. Соседи.
Мой отец живет по принципу: держи врагов близко. Наверное, поэтому мы с ним живем в разных концах города, а его самый страшный враг был выбран мне в крестные отцы и наши с ним дома в поселке N разделяет только зеленый забор. Дядю Колю в приватных беседах со мной отец называет своим заклятым другом. А судиться с дядей Колей стало нашей семейной традицией: моя мама даже подвозит дядю Колю до прокуратуры.
Прошлый год дядя Коля потратил на попытку перенести зеленый забор поближе к своему дому, потом написал заявление в прокуратуру, что мы пытаемся захватить метр его участка, а затем пошел к нам пить чай с шарлоткой.
Мои родители подумали и написали заявление о том, что дядя Коля построил баню в опасной близости к нашему забору. Потом мы пошли поздравлять жену дяди Коли с юбилеем.
Дядя Коля растерялся, но заложил кирпичами окно, выходящее на наш участок, и срубил на своем все березы. Теперь березы на нашем участке, атакуемые ветром, падают с завидной регулярностью, угрожая когда-нибудь сломать шею или нам или дяде Коле.
Теперь мы все вместе пьем вечерами чай и на прощанье, улыбаясь, говорим друг другу: «Кстати, Марья Ивановна ждет вас завтра в местной прокуратуре! Чай был прекрасным!»
или «Ну что за чудо были сегодня ваши пирожки с капустой! Увидимся завтра на слушании». Соседи как никак.