Солнце закатилось за маячащий вдалеке горизонт и напомнило людям о том, что скоро вообще будет ночь.

Ты шла к себе домой. Зачем же?

Тебя не ждали там ни пушистый кот, ни ласковый пес, ни дети, ни муж…

А главное - тебя не ждала там я. Потому что, чего уж там кривить душой - я всегда ждала тебя, в любом из твоих переменчивых настроений, в любом виде, в любой форме существования. И ты привыкла к тому, что я тебя жду.

Может быть, поэтому ты не завела себе любовника или кота.

В этот вечер ты придешь домой в дурном настроении. В учебе дела плохи, рассорилась с друзьями, вымоталась в бассейне и вдобавок ко всему этому тебя не ждут дома хороший ужин и моя ласковая трепня.

Никто не сделает тебе массаж, не завалит тебя, раздобревшую от ужина и вина, на диван с целью защекотать, а потом…никто не поцелует тебя так же осторожно и нежно, когда ты спишь и ничего об этом не знаешь…

Мы все же выяснили отношения вчера, при свете уличных фонарей.

Шли из бара, я тебе со всей дури и призналась во всем: в том, что безмерно люблю тебя, в том, что хочу, чтобы ты поняла это и решила. Так больше не могло продолжаться.

И ты решила…решила, что обойдешься без моих слез, болтовни, сумасшедших идеек, вкусных блюд, духов, цветов, моих шмоток в нашем шкафу, да и шкаф просто станет теперь не Нашим, а ТВОИМ.

Обойдешься без моих стихов, моих извечных и бесконечных по своей численности кассет, CD и пластинок.

Обойдешься Без Меня.

*******

Я провожаю тебя взглядом, провожаю до дома в последний раз.

Тревожное и щемящее чувство на душе- вдруг все же ты обернешься и кинешься навстречу бледной мне?!

Нет. Холодно и равнодушно прошла мимо, да и не твоя вина - ты просто не знала , что я сижу здесь под дождем и жду тебя.

Дверь в подъезд по привычке аккуратно закрыла. Не на замок. Я всегда, когда приходила к тебе на ночь, мучалась с этим замком и судорожно путалась в ключах.

Сильная ностальгия жгутом скрутила сердце.

В этот ночь ты уснешь под музыку Русского радио, а не под мою музыку…


************

Вот так это случилось, и то, что случилось надо просто принять.

Я не могу оставаться больше в нашем тихом городе. Это сильное напоминание о тебе.

Покупаю билет. На поезд. До столицы.

Ничего не соображая- где буду жить, и на что есть и пить, - хватаю шмотки, укладываю в дорожные сумки.

Пробьюсь! Прорвусь! Денег хватит на то, чтобы снять хорошую квартиру на год.

Что будет потом со мной, даже загадывать не хочу. Иду на вокзал, подписываю какие-то бумаги о перевозке вещей до Москвы в государственном контейнере.

Поздно вечером проводник приносит мне горячий чай и белье.


***

Москва встречает меня своим равнодушием и холодом.

Моросит мелкий дождь - конец лета выдался скверный.

Охватывает грусть и безнадежность - ну и куда я теперь? Загоняю слезы и бессилие свое до лучших времен в глубину души и плетусь в камеру хранения на вокзале. Жестяной звук выданного мне жетона извещает о том, что я могу идти и искать себе прибежище без докучливых сумок и рюкзаков.

Ах, и все же какая красота!!!

Огромный мегаполис поглощает мое холодное-голодное и поджарое тельце .

Теперь - на поиски!!!

Сижу в сквере на Тверской и внимательно изучаю газетные столбцы с объявлениями о сдаче в аренду квартир. Курю , наверное, третью сигарету за последние 40 минут.

Улыбнувшись иду к автомату…

- Алло?

- Это по объявлению!


****************

Квартира оказывается очень и очень приличной, светлой, двухкомнатной и в центре.

За такие деньги у нас можно было бы купить три таких квартиры, и не на год, а навсегда.

К вечеру мобилизирую ресурсы своего несчастного организма, чтобы выложить из сумок все вещи, приготовить ужин и принять перед сном горячий душ.

Расставляю фотографии в рамках, и жилище начинает выглядеть так, как будто всегда было моим.

Завтра иду получать центр и комп.

Засыпаю, вспоминая тебя.


***********

Наконец-то полностью устроилась.

Сразу залезла в интернет, скинула Тебе сообщение.

Ты удивишься, а может поднимешь брови и слегка улыбнешься. Мне уже все равно.

Ты сама решила все.

**************

Пора бы подумать и о работе.

Итак, то, что я умею делать:

Крутить виниллы, быть неплохим системным программистом, частным психологом (ну.. если уж очень постараться). В конце концов делать переводы и контрольные на английском и немецком, а так же мыть, убирать, стирать, разносить блюда. Ну и если уж совсем ничего…хотя бы спеть несколько песен в вечернем сквере, аккомпанируя самой себе на гитаре. Негусто для огромного города, где меня никто не знает и я никому не нужна…

Черт побери, и зачем я сорвалась и уехала? Я совершенно не знаю, что теперь делать. Привыкнув еще в детстве самой работать и обеспечивать свое существование, до сих пор подвергаюсь горению от малейшей нервно-импульсивной искорки в Читать далее...

Море было огромным, всеобъемлющим. Где-то вдали мелькнули два красных огонька - «Маяки», - машинально подумала Ленка.

Холодный прибой обрушился на ее голые ноги и, рассыпаясь на брызги, смешался с двумя маленькими, солеными капельками, пробороздившими дорожку на лице.

Ярко-черное южное небо было заполнено звуками и шорохами. Матово сияли матово-золотые звезды. Слышались перешептывания сверчков, и там, где небо сливалось с морем, виднелась небольшая угасающая прожилка заката, розово-красная и трепетная. Мохнатая, слегка отблескивающая голубой акварелью, луна высвечивалась дорожкой в черной мгле воды. Тишина была перемешана пением цикад и скрипом кузнечиков. Теплый воздух южной ночи обнимал Ленку за плечи, как ласковая волна. Виноградные листья и перистые тени акаций убаюкивали.

Ленка закинула далеко-далеко в море монетку. Закинула не для того, чтобы вернуться, нет, для того, чтобы остаться. Остаться в этом Городе, где нет и не может быть ее прошлого страха. В этом воздухе, пьяня и перелетая с места на место, резвилась белая бабочка. Ленка вспомнила дрожащую в предсмертных судорогах крапивницу, припечатанную к смолистому тротуару растоптанным старым ботинком, и лицо ее сделалось плачуще-злым.


******

Она ненавидела свою прошлую жизнь, ненавидела свой родной город.

Он, казалось, был разрисован мрачным художником пессимистом, экономившим свои старые краски и жадным на радостные блики. Этот скряга разрисовал ее город бледной палитрой, в которой было все два основных цвета: ярко-черный и грязно-белый. Ярко-черными были голые деревья, трамвайные рельсы, подъезды и подвалы, мертвые, искалеченные лица строившихся панельных многоэтажек. Черной была сама жизнь, и не просто черной, а грязной и липкой, как мазут. Грязно-белыми были совести воспитателей, редкие снежинки, белье и все ее светлые чувства. Может быть, для кого-то этот город и был ярким, и даже радужно-прекрасным, но не для нее. Радужным и теплым этот город могла сделать только радость, а вместо нее у Ленки в сердце постоянно был склизкий, шероховатый комок страха.


Ленка была нелюбимой с рождения. Никто не ждал ее появления на свет. Поэтому плакала она часто, но постоянно ждала какой-то будущей перемены, которая должна была вот-вот появиться. Родители жили в лачуге, где постоянно распивалось огромное количество спиртных напитков, после чего разбивались стекла или разламывалась оставшаяся в живых мебель.

Ленка же в такие моменты прятала самую свою большую драгоценность - маленький и легкий сосновый кораблик…

Этот кораблик выстругал ей знакомый старичок, который когда-то давно жил в прекрасном городе Херсоне, и плавал на небольшой яхте.

Кораблик был чудесный - живой, маневренный, желто-коричневый с парусами-крылышками…С выточенным штурвалом и мачтами, капитанской рубкой и матросским кубриком…с маленьким металлическим якорьком на легком канатике, сплетенном из коричневых ниток. Это была единственная игрушка у Ленки, и потому она берегла ее как зеницу ока.

Однажды она зашла домой и не увидела кораблика на своей деревянной полке…

Она, все еще не веря своему несчастью, обыскала всю комнату, и пошла в комнату к родителям. Мать лежала ничком на железной койке, заломив руки и страшно открыв рот.

- Мама…- робкий Ленкин голосок тревожно зазвенел - ты не видела мой кораблик?

Мать грязно выругалась и велела ей убираться.


Вечером пришел отец. Он окликнул мать и, найдя ее в комнате, округлил красные, напряженные глаза с набрякшими веками , лицо его сморщилось , и он начал кричать на мать:

- С-сука !!! Сосала вчера х.. за спирт? С кем ты, сука, спала, шлюха, тварь…- он весь дрожал, пальцы его тряслись. Увидев, что мать не отвечает и притворяется спящей, он с размаху ударил ее в лицо, потом накинулся на нее и стал жестоко избивать ее, пинать ногами и дергать ее окровавленное тело с болтающейся головой за волосы, после чего ударял ее лицом об стены. Из комнаты неслись стоны, крики, маты и глухие удары.

Ленка видела все это. Она стояла бледная, не смея крикнуть или пошевельнуться.

В углу валялся корпус ее кораблика, наполненный пепельными окурками дешевых папирос, измазанный в яичном желтке и пахнущий водкой и кислой капустой.


********

Когда хоронили мать, пошел снег. Зябко Ленке было в ветхом стареньком пальтишке, и она мечтала, чтобы наконец все закончилось.

Ленкины глаза остекленели от горя, холода и всего сразу… но в этих глазах не было слез…

Плакал только отец.

Рыдал, сжимал до хруста костлявые пальцы, словно пробуя их на излом.

Его лицо резиново морщилось. Остальные собутыльники молчали. Впрочем, некоторые из них перешептывались о том, где же они будут пить сегодня.

Один из них, худосочный дядька в мятой полосатой матроске, подошел к отцу и спросил, не даст ли он на водку пять рублей…

- Сволочи!- громко охнула Ленка и забилась в тихом плаче. Читать далее...

Ну хорошо, если уж вам так хочется, я могу сказать, что мне было ее жалко. Пожалуйста, мне не трудно: мне было ее жалко. Довольны? Только имейте в виду, что это неправда.



Ее звали Инна. Она жила этажом выше и каждое утро звонила мне в дверь: "Привет. Ты идешь?" И смотрела на меня с покорностью и обожанием. Странный это был взгляд. Я брала портфель, и мы шли в школу - как две подружки, честное слово, хотя никакой подружкой я ей не была, просто она жила этажом выше и просто с этого года она училась в нашем классе.



В общем-то, я была не против, пожалуйста, пусть заходит, но этот ее взгляд… этот ее покорный обожающий взгляд меня раздражал. Как вам объяснить…Она смотрела на меня так, будто, кроме меня, у нее никого не было, как будто я была ее единственной и даже последней надеждой, которая при первой же возможности уйдет от нее к другим - как и все остальные ее надежды, когда-то с легкостью покинувшие ее. И она смотрела на меня именно так: привычно и с покорностью - с привычной покорностью, будто с минуты на минуту ожидая, что я все-таки не замечу ее однажды, случайно посмотрев на других и уже больше никогда не посмотрев на нее. И она старательно обожала меня - за то, что я все еще рядом, что она звонит и я открываю дверь, и мы идем в школу как две настоящие подружки.



Она была согласна на все. Разумеется, я пользовалась этим. Только не подумайте ничего такого - как особь женского пола она была мне совершенно не интересна. Правда, однажды мелькнула у меня мысль: а что если купить вина, напиться и в случае какого-нибудь потрясения и ужаса с ее стороны сделать вид, что все случилось по пьянке? А что? Она бы согласилась, я думаю. Но я только успела представить себе всю эту сцену: вот я - ни с того ни с сего лезу к ней под блузку или (чего там) сразу под юбку с какой-нибудь развеселой мыслишкой хоть чего-нибудь попробовать наконец, и вот она - сидящая напротив меня, с удивленными, непонимающими глазами, с мяклым, не защищающимся от меня телом, готовая без рассуждений принять от меня любой жест - любую обиду, любую насмешку, если уж мне этого так хочется, - и я только едва успела представить себе всю эту сцену, как мне стало тошно. Потому что это ж и дураку было ясно, что как только она поймет, что мне от нее наконец-то чего-то хочется, то вместо потрясений и ужасов я получу все те же покорность и обожание, обожание и покорность - и ничего больше. Ну и зачем мне все это?



Поэтому пользовалась я ею совсем в другом смысле - прогулять, к примеру, или вечером пойти куда-нибудь, или сбегать за дом покурить - она была согласна на все. И это меня жутко раздражало.



К примеру, прогулять. Я-то понятно - не выучила чего-нибудь, или просто в школу неохота, или читала чего-нибудь полночи, никакой нормальный человек не встанет после этого в семь утра. Но она-то? Но ей-то? И вот она звонит в дверь, я открываю, злая, невыспавшаяся, и на тебе: "Привет. Ты идешь?" - "Куда?" - "В школу. Нет? Ну я тоже … Зайдешь за мной?" - и даже невыспавшаяся и злая я вижу, как загораются ее глаза безумной, безумной надеждой, что я зайду, что поднимусь наконец на ее этаж и позвоню в ее дверь, сколько же можно делать вид, что я опять не услышала, и уж тогда-то мы точно будем как две настоящие подружки.



Ну очень меня это раздражало. Она словно втягивала меня в свое существование, осторожно, вкрадчиво, шепотом и на цыпочках, чтобы я ничего не заметила, чтобы не успела ни возмутиться, ни уйти, чтобы мне даже и в голову не пришло спросить: а что, извините, делает эта не нравящаяся мне девочка в моей собственной жизни? Ну вот зачем ей это было надо? Ведь она видела, не могла не видеть, что я всего лишь терплю ее, буквально из какой-то мне и самой неприятной милости, ведь нельзя же на самом деле на равных относиться к человеку, который смотрит на тебя с покорностью и обожанием. Ну ладно с обожанием, это я еще могу понять, но покорность - зачем? Это просто выводило меня из себя. Ну почему, почему она не понимает, что вся эта покорность, вся эта готовность принять любое твое решение, снести от тебя все - вот так, с обожанием и не рассуждая, - ведь это ужасно. Ведь это стыдно. Ведь это значит, что ты хуже, ниже, что ты зависим и неинтересен и что каждый может ткнуть тебе этим. Потому что кому нужен зависимый, неинтересный человек?



Я буквально мучилась этим. И сама не могла понять, почему я все это терпела. Не то чтобы я к ней привыкла, и не то чтобы мне стало ее жалко наконец, и не то чтобы мне были очень уж нужны эти ее покорность и обожание - совсем не нужны, но как вам сказать… было в ней, вот в этих ее покорности и обожании какое-то пугающее меня, невыносимо жалкое, робкое, нежизнеспособное нечто, которое почему-то именно я и должна была понимать и оберегать и из-за которого ее присутствие в моей жизни превращалось в абсолютную невозможность, отчего при полном Читать далее...

у нас слишком мало времени… не смотри в сторону… у нас слишком мало времени… и я брежу, брежу.. брожу по краешкам важных фраз, не вижу их окончаний, границ. не чувствую… не знаю, где – важное. где - обрыв на линии. шепчу пересохшими губами… тебе? да нет, наверное, больше самой себе, для себя, чтобы услышать треснувший в нескольких местах шепот… чтобы понять, что я еще могу говорить… хотя бы говорить… не смотри в сторону! я научу тебя любить…. я покажу тебе все, на что ты способна… я покажу тебе все, что я умею… я покажу тебе.. ну не смотри же в сторону…. посмотри мне в глаза… у нас так мало времени, а ты не видишь, я стою перед тобой на коленях, я не хочу тебе показывать ни-че-го… я не хочу быть с тобой. но душа уже развернута скатертью-самобранкой…. душа уже вывернута наизнанку, брошена тебе под ноги широким жестом, чтобы ты не замочила своих нежных шелковых туфель… не смотри в сторону… не пытайся сыграть в то, что тебе это интересно, я знаю, что нет…. то, чего ты не видишь – не может быть интересным… не играй… просто – побудь со мной чуть-чуть… не смотри в сторону…. я стою перед тобой на коленях и не даю тебе идти дальше… я не хочу, чтобы ты любила меня сильно, безоглядно… я не прошу об этом… но я не переживу безразличия.. не смотри в сторону…. не смотри мне в глаза. я не хочу, чтобы ты знала, как я люблю тебя. это только сделает мне больно… просто – наступи легким шагом на мою душу, перейди вброд, как посуху, эту самую грязь, от которой мне так мечталось спасти тебя… и – продолжай свой путь… я стою на коленях. уже за твоей спиной… когда люди любят – они смотрят не друг на друга, а в одну сторону… я смотрела на тебя, во все глаза… я видела тебя кожей, клетками, волосками, поднимающимися на руках, стотысячным чувством - посреди ночи, через время, через расстояния, которые я ненавижу, и которые, наверное, будут ненавидеть мои потомки… настолько эта ненависть вжилась в мою плоть и кровь.… я смотрю на тебя, памятью, мысленным взглядом… на то, как ты легко наступала на мою душу, не замечая ее, переходя через лужи… и ровно до тех пор, пока ты не скрылась из поля зрения… ведь я смотрела на тебя… а ты… ты смотрела вперед, в свое будущее, такое ослепительно голубое с серебром, темно-синее в звездах, атомно-взрывоопасное – как солнце… ты шла к нему и не замечала того, что творится вокруг и немного ниже…. боги не могут не обратить внимания на пыль под ногами…. боги – не могут. а ты – не бог… ты очень похожа на него…. на них… наверное. на Олимпе или где-то чуть ближе создают Вас, таких невесомых, таких неуловимых, как ветер, таких непоколебимых как Джомолунгма, таких… таких…. таких, как ты… создают, и отпускают на землю… чтобы такие, как я могли стоять на коленях посреди дождливой осени, подстилая свою незарубцованную душу под воздушные шаги… не чувствуя боли… наполняясь опустошением…. и благодаря судьбу за то, что есть такие встречи…. что значит - жизнь продолжается…. продолжится… у каждого – своя… осенняя.. зимняя… весенняя… я знаю, каждому свое… но это случится чуть позже…. а пока – не смотри в сторону… у нас так мало времени… прошу….

03.03.2002

В прихожей темно, на полу валяются ботинки, я спотыкаюсь, предлагая тебе выпить еще водки. А что я могу предложить кроме нее, ведь пиво кончилось?..
Ты хорошенький, гибкий, глазастый. Дикий зверек семнадцати годов отроду. И чем тебе мой муж понравился? Вон он, посмотри, водку пьет, глазами на тебя косит, развалился на постели, уши красные. Нравится?
Подожди обуваться, не спеши. У тебя ведь есть еще полчаса свободные. Давай покурим. Он не подойдет, не остановит тебя, даже если ты соберешься прыгнуть из окна - нет. А ты думал напугать его проституцией? Объявил во всеуслышание, дескать, пойдешь зарабатывать денег натурой? Нет, чтобы в соседнюю комнату выйти, оттуда звонить, договариваться о времени и месте. Ты хотел его видеть, когда говорил. Увидел? Насмотрелся?
Проститутка, которая плачет, собираясь на работу, это ужасно. Ужасно нелепо. Не моргай, у тебя тушь течет, дай вытру. Хрен с ним, со свитером, отстирается.
Знаешь… Уши моего мужа горят по причине его богатого воображения - сидит сейчас, краснеет от мысли, что ты будешь делать, отрабатывая обещанные клиентом деньги. Ему, мужу, всегда грезился короткий острый секс в хорошем авто. Да, только задница… Это его неоправданно больное место. А ты и задница у него в голове вещи неделимые. Думаешь, он сейчас о твоей попе беспокоится? Милый мой, он слишком занят - боится за свою. Почему? Потому что ты слишком красив, что бы он мог в трезвом уме и здравой памяти взять тебя за руку, не давая уйти. Господи, почему ты предпочитаешь верить в сказки, а не мне… Молчи, сама знаю - оглушающее чувство близости любимого, и все такое. Маразм.
Ладно, хватит, сигареты выкурены, слова сказаны. Ты все еще собираешься ехать? Почему я все время даю возможность сделать шаг назад, а мне попадаются упертые идиоты, идущие на принцип, как на закланье? Хочешь, я потом, когда ты вернешься, расскажу тебе, что он делал в твое отсутствие? Мои уговоры остаться тебе нужны так же как сифилис, поэтому давай закроем эту тему, не открывая ее. Да, и еще, на обратном пути купи пожалуйста пачку чая, специально идти не хочется - лифт не работает.

Черт бы побрал гостей, которые в нетерпении ожидали моих комментариев, как только я закрыла за тобой дверь. Нет, дорогие гости, сегодня я не разговорчива, мне хочется помолчать. Вы лучше отберите бутылку у моего мужа, пока он ее не допил, у него и спрашивайте. А лучше не надо, он сейчас злой и не вежливый. Что? Он не отдает бутылку? Из горла хлещет? Значит уснет скоро. Да… Всем уже пора спать. Вам тоже. Опять я сказала что-то не то? Простите, я устала. Да, созвонимся на неделе. До свидания, до свидания, до свидания. Была рада видеть.
Одно окно горит, потому что еще не все вернулись с ночных прогулок. Одна женщина, жена, мать, любовница, губу закусила, а все никак не плачется. Одна сигарета осталась, и ее не жаль, вообще ничего не жаль, себя тоже, вот только не надо звать по имени, и все буде хорошо, пусть не долго, вы же понимаете.
Почему хлопнувшая коридорная дверь всегда звучит как выстрел? Может быть, это всего лишь сосед, возвращающийся со смены. Может быть. От острия надежды до мякоти реальности, до стука в дверь - меньше минуты.

Трамвай как всегда набит. Я стараюсь встать у замерзшего окна, перчаткой крошу льдинки со стекла. Как остры и волнующи стали эти поездки. Разглядываю окна, проплывающие мимо. Наверняка, я скользила взглядом и по твоим шторам.

У нас редко бывает тихо. Удивительно, но сегодня нет никого. Только брошенные простыни на полу... Только братские могилы тарелок в мойке. Начинаю все это лениво разгребать. Она помогает с энтузиазмом. В ней сгусток жизненной энергии. Она умеет всех ею заразить.
Спрашиваю: - у нас нет молока?
-сейчас я в магазин сбегаю
-да ты что, у тебя волосы мокрые. и не так уж оно и важно
-да разве это волосы? через две минуты будут сухие - проводит рукой по короткому ежику
- смотри, уже сухие
- все равно, не надо молока

Открываю окно - слышу звук - пробежал трамвай. От тебя ко мне. Скоро он развернется и поедет обратно. От меня к тебе... Включаю воду. Осталась только посуда.
Она садится рядом, бренчит на гитаре. Как всегда бренчит на гитаре. Потом ставит ее на пол. Закуривает. Смотрит задумчиво - "Ты могла бы быть идеальной женой ..."

Я стою спиной. Но знаю, она смотрит. Смотрит изучающе, чуть прищурившись.
Я стою спиной. могла бы... я могла бы...
Я могла бы быть озером. Глубоким и спокойным озером. Прохладным в жаркий день и всегда ждущим твоего тела, уставшего разгоряченного тела. Обнимать водой, обволакивать свежестью... Я могла бы быть озером..
Я бы стала рекой, рекой с сильным течением, несущей тебя по заданному маршруту. Я была бы спокойной, сильной рекой... А может, с водоворотами и омутами... Я бы стала рекой.
Я могла бы стать домом. Спокойным, старым деревянным домом, поскрипывающим всем нутром сухими ночами, пахнущим смолой. Тем, что ждал тебя когда-то. Помнишь? Ямогла бы им стать.
Я могла бы быть ветром, ветром, сопровождающим твои дороги... Теплым, свежим или колющим, резким как решение.... Искры от сигареты врассыпную...Волосы в глаза... Я могла бы быть ветром...
Я могла бы стать твоей дорогой. Босиком по пыли, по теплой, земляной тропинке среди золотых полей... Блеском мокрого асфальта... Всегда вести тебя. Всегда подать под твои ноги. Куда бы тебе хотелось пойти? Я могла бы быть твоей дорогой...
Я могла бы стать временем. Ласкать, проходя с тобой рядом, твои превращения, угловатость, перерастающую в зрелость... Спокойно течь вокруг тебя... Всегда... Потом лелеять твои первые морщины... Кончить вместе ...Я могла бы стать временем. Я бы хотела, чтобы меня всегда не хватало...

- Почему ты молчишь? - она ставит точку сигаретой в пепельнице. Почему я молчу ? О чем я молчу ей? О тебе? О себе...
- Просто молчу. Сыграй еще. Очень красивая мелодия...

Поздней ночью кошка как всегда осторожно пробирается ко мне и уютно сворачивается под боком. Глажу ее сонной рукой. В тишине она начинает громко урчать, теплым, уютным моторчиком. А за окном звук пробегающего трамвая. Последнего ночного трамвая. От меня – к тебе.

У моей девочки волшебные глаза. Чудесные, лучистые глаза, переменчивые и хитрые.

Они меняют свой цвет в зависимости не от освещения, как у многих, а в зависимости от того, о чем она думает, что вспоминает, в зависимости от того, какие картины предстают перед ее мысленным взором в тот или иной момент.

Они бывают как южная летняя ночь - бездонны и черны, когда моя девочка печалится или задумывается.

Они бывают как спелые сочные вишенки, когда моя девочка сосредоточенно изучает что-либо.

Они бывают как янтарные капли, когда у нее легко на душе, и искрятся подобно шампанскому, совсем кошачьи, песочно-желтые, когда она смеется, когда ей хорошо.

У моей девочки в самом деле волшебные глаза.

Такую я ее и придумал - давным-давно, когда я был еще волшебником, могущественным и сильным. Я знал, что она появится рано или поздно - красивая, умная девочка, смелая и упрямая как ветер, переменчивая и неумолимая как море, искренняя и чистая как весеннее небо…

Моя девочка появилась, только я давно уже не волшебник. Мозоли на сердце и на руках мешают творить чудеса.

Я не волшебник, но моя девочка появилась именно так, как я и колдовал когда-то.

Вихрем, солнечным ливнем - стремительно, смело. Бесповоротно.

И заиграла, и зазвучала давно позабывшая про песни флейта.
И расплескало банджо лепестки звуков.
И взорвалась аккордами бас-гитара.
И проронил капельки-слезинки клавесин.
Оркестр моих страстей.
Оркестр моих тревог и надежд -
Зазвучал.
Встречая мою девочку с волшебными глазами.

Она посмотрела на меня влажно и бездонно - мимо меня, сквозь меня, в меня, и я понял, что это она и есть, и время волшебства настало вновь.

Она посмотрела на меня - пронзительно-янтарно, ясно. Не увидела, нет, просто нарисовала вежливую улыбку - случайному встречному, преграде на пути.

Она посмотрела на меня - "привет", пенной волной прошептал ее взгляд.

И тогда она остановилась и посмотрела на меня по-настоящему.

"Это я", - сказали ее волшебные глаза, в растерянности меняя свой цвет от прозрачно-золотистого до насыщенно-шоколадного.

А это - я, - ответил я ей.

С тех пор мы вместе.

Всегда, даже если мы с ней совсем не рядом, а на другом конце - провода, города, страны, мира, вселенной.
Мы - вместе.

Потому что я - опять волшебник.
А у нее - волшебные глаза, преображающие мир...

Она : головокружительное создание из породы женщин, которым возраст только добавляет шарма. Изогнутая бровь намекает на пытливость ума. Невозможно хороша. Любит гладкие прически, ибо отлично знает, какие чувства способна вызвать ее открытая сзади шея. Сиреневый безразличный взгляд, брошенный из окна ее "Рено", ранит тебя и лишает покоя. Ты случайная жертва - она не хотела. Ты не ее птичка.
Ты - разведчица, медсестра, боец невидимого фронта. К двадцати пяти ты наконец-то определилась со своими комплексами. В принципе, ты уже научилась проигрывать и отступать с невозмутимым выражением лица, хотя тебе хочется заплакать - все-таки ты девочка, и тебе бывает очень страшно.У тебя нежная кожа, смеющиеся желто-серые глаза и стриженный затылок. Тебя по-прежнему смущают красивые женщины, и тогда на твоем лице появляется неудержимая застенчивая улыбка. Она тебя обезоруживает и выдает.

Вот уже полчаса я пристально рассматривала крошечную блестящую набойку на ее немыслимой шпильке. Это сверкающее пятнышко словно пригвоздило меня к дрожащему мартовскому воздуху. Слова перекатывались во рту, как сухие камешки, нервы рвались в разные стороны, но я догадалась привязать их к длинному каблуку ее туфельки, как к флагштоку.
Она покачивала ногой, и я покачивалась вместе с ней.
- Котенок, только не надо надрыва, ладно? - сказала она нежно и протянула руку, чтобы погладить меня по голове. Я отшатнулась.
- Я хочу ребенка родить, понимаешь? - терпеливо объяснила она.
- Понимаю, - кивнула я.
- Котенок, я же не могу родить от тебя, рожают от мужчин, - сообщила она.
- Не можешь, - согласилась я, колупая ногтем сиденье.
- Вот видишь, ты же все понимаешь, ты солнышко и умничка…- она снова протянула руку, а я снова отшатнулась.
Её это разозлило. Она порылась в сумочке, достала сигареты и закурила.
- Ты знала, на что шла, - сказала она спокойно, - и не надо ничего усложнять. Я тебе ничего не обещала. Я замужем и хочу родить ребенка - прости меня, но твои инсинуации здесь не причем.
Мы помолчали. Меня вдруг охватила тупая, одноклеточная тоска. Захотелось немедленно уйти.
- Дай мне, пожалуйста, десять рублей, я куплю себе воды, - сказала я.
- Да, конечно! - она достала бумажник с отчаянной поспешностью. Ей тоже нестерпимо хотелось, чтобы этот разговор хоть чем-нибудь закончился.
Я взяла деньги и пошла к палатке с жизнерадостной надписью "Все для вас - в любой час!" . Кустодиевская женщина, стоявшая за прилавком, куталась в ярко-красную шаль. Москва медленно оживала. Жизнь была прекрасна, просто мне не хотелось в ней участвовать.
Так мне и надо.

Три месяца назад я нарушила сразу две святые заповеди: во-первых, "не заводи сексуальных контактов там, где работаешь" и во-вторых, "не заводи гомосексуальных контактов там, где работаешь".

В приличное иностранное представительство я попала с помощью папиной поклонницы. До этого я работала в нескольких привлекательных для девочек с высшим гуманитарным образованием местах, как то: оптовая палатка на Курском вокзале, мебельный склад на территории завода "Серп и Молот", и, наконец - взлет карьеры - в магазине "Окна и двери" (между прочим, товароведом). Поэтому, когда меня привели в маленькую комнатку с белыми жалюзями, где на овальном столе стоял ослепительный новый компьютер и оранжево светилась аристократического вида лампа, я твердо решила, что с этой минуты я выкину из головы все глупости и оправдаю скромное имя "сотрудника отдела логистики". Мне надоело мерзнуть и собачиться с пьяными грузчиками…

- Познакомьтесь, девушки, это наш новый сотрудник Аня! - оптимистично произнесла моя благотельница Галина Ивановна ( мой отец раз в месяц ставил новую деталь на ее "Хонду"). Позже я поняла, что в этой компании исповедуется оптимизм. И патриотизм. Преданность общему делу должна была бросаться в глаза. Коллектив именовался не иначе как "команда", а раз в год всех вывозили на тренинги - сплочаться.

Как и полагается новому сотруднику, я скромно улыбнулась. Аня - это я. Правда, я вам подхожу? И я обвела комнату тем особенным взглядом, которым обладают близорукие люди - он адресовался сразу всем и каждому в отдельности. Вот уже два месяца денег у меня не было даже на шнурки, не говоря уже о новых линзах. Однако шестым чувством я уловила беспокойное, томительное тепло, лизнувшее мне левую щеку. Любезная Галина Ивановна широким жестом указала в ту сторону и значительно произнесла:
- Альбина Сергеевна…коммерческий директор.
Подавшись в сторону тепла, я увидела ее: она вплыла мне прямо в глаза, как в кинозале с объемным изображением: змейка волос вдоль щеки, тревожные сиреневые глаза и долгая, обжигающая улыбка. С руки, поправлявшей заколку, брызнуло бриллиантом. Мне стало жарко. Я вспомнила с точностью до недели, когда я купила одетые на мне вельветовые штаны, и устыдилась.
- Оччень приятно познакомиться, - сказала она и откинулась в Читать далее...

...когда-то давно, в те времена, когда по земле еще ходили загадочные животные, а в небе, пасмурно-серого цвета, носились диковинные птицы, планету нашу обхватывали, обдували множественные ветра. когда им было хорошо - они были спокойны и дружелюбны. но в основном - особенно из-за общего дикого настроения планеты - они были буйны и неуемны; круша все на своем пути проносились по экватору и поперек его, выкорчевывали деревья и ни-ког-да не могли остановиться....

в затерянном домике посреди леса жила волшебница. она была молода, по своим, волшебным меркам (было ей лет около трех сотен, но это, как Вы понимаете, не отражалось на внешности, только знание жизни было в ее взгляде... да и то, считая это излишеством, волшебница чаще прятала его, нежели демонстрировала тем редким путникам, что умудрялись найди ее жилище в лесу)... итак, волшебница была молода, но очень (просто не по годам) мудра. однажды, прямо посредине очередного бушевавшего ветра, когда заборчик вокруг ее дома начал отвратительно скрипеть, что-то дернуло волшебницу, и она произнесла одно только слово. имя. женское...

в момент все стихло.... почти унесенный заборчик аккуратно встал на свое место, а перья, вынесенные вместе с обалдевшими курами из курятника, вернулись чуть ли не туда, откуда были вынесены...

что может быть приятнее того, когда тебя называют по имени. никто никогда не звал тот ураган (да, впрочем, никакой другой ураган - тоже!!!) - именем. нежным мелодичным голосом, по слогам... позвать - значит приручить... приручить, значит полюбить...
когда тебя любят - ты не можешь быть сердитым, ты не можешь НЕ остановиться, если то, что ты делаешь не придется по нраву тому, кто любит... да, к тому же, ты и сам можешь, скорее всего! - полюбить. даже если ты всего лишь ураган....

на протяжении многих лет волшебница и ураган были неразлучны. он носил ее по свету, рассказывал обо всем, что успел повидать, нежил в своих объятиях, пел-мурлыкал ей песни (Вы когда-нибудь слышали, как поют ветры? а ураганы? о, это непередаваемо!!!особенно, когда любят...)... а она - называла его разными ласковыми словечками и быстрыми пальцами расчесывала его невидимую гриву...

они были неразлучны... волшебница уже никогда не хотела вернуться в свой дом в глубине леса... а ураган (о да, он уже носил красивейшее женское имя, данное волшебницей), никогда не жалел о том, что ему приходилось оставаться на одном месте больше, чем полминуты....

с тех пор ветрам давали женские имена, а тех, кто умеет особенно произнести наше имя вслух мы не можем не полюбить...

* * *

Добрый день! Вы соскучились. Да нет же, не отпирайтесь, я отлично вижу, что соскучились! И не пытайтесь меня переубедить.

* * *

Всенний город вцепляется в плечи, как старая кокетка, которой уже ничего не светит, - длинными лиловыми ногтями. Хочется получить от кого-нибудь подарок и не поблагодарив, направиться в дорогой кабак.

* * *

Бабушка всегда очень хотела, чтобы я была хозяйственной девочкой, поэтому я узнала, как отстирывать пятна крови гораздо раньше, чем то, откуда эти пятна могут появиться.

* * *

Я так люблю вкусные запахи, что даже швабру мою туалетным мылом.

* * *

Она - про меня (хитро): "У тебя такой язык... Жесткий, умелый. Я даже у себя во рту чувствую, какой он литературный!"

* * *

Я помню, как я в тебя влюбилась, это было роскошно. Представьте себе: бар, ночь, - и тут из туалета появляешься ты, аккуратненько заправив платье в колготки...

* * *

Иду по солнечной аллейке с бутылкой пива. Вы бы меня такую не стерпели. Вы же не выносите, когда интеллигентные хорошенькие барышни пьют пиво из бутылок, шагая по аллейкам.

* * *

Подружка из Москвы:
- Видишь, какая у меня реакция? Почти как эрекция!

* * *

От моих подруг пахнет мужским дезодорантом.

* * *

Каждый вечер, ложась в постель: то ли медитировать, то ли мастурбировать...

* * *

Самая бесполезная вещь в моем доме - презервативы.

* * *

Я удивляюсь холоду и непрозрачной дымке в воздухе по дороге на работу. Перестаю определять, который час, по цвету неба за окном. Мерзну.

* * *

Странно как-то... как будто я между потолком и полом... сигареты с ментолом... и стакан с корвалолом...

* * *

Я пьяна, и мне плохо. От этого меняется почерк - даже на компьютере. У меня болит живот, мне на все насрать, но даже это толком не получается, т.к., см. пункт 1: "у меня болит живот".

* * *

Вспоминаю 8 и 9 круги Дантова ада: те, кто обманул доверившихся, и те, кто обманул недоверившихся. Это так страшно, что я даже не готова думать об этом.

* * *

Ну как можно работать в этой конторе? Захожу к директору, а в приемной сидит его секретарша и стрижет ногти огромными тупыми офисными ножницами!

* * *

По телефону на работе:
- Как Вас представить?
- Представьте меня смуглым брюнетом, обнимающим Вас за талию.

* * *

С любимой подругой, обнимаясь (давно не виделись):
- Маша, я тебя сейчас изнасилую...
- Ну, наконец-то!

* * *

Иногда не надо казаться сильной. Надо ею быть.

Клево Маринке. Все знает. Проблемы, конечно, есть, как и у всех, но она к ним относится спокойно и решает по мере поступления. Интересно, а как это так люди живут? Позвонить узнать что ли? Задать очередной дураций вопрос? А что делать-то? Все равно ничего более умного в голову не приходит.
Совка стала нажимать на телефонные кнопочки. Кнопочки противно пищали. Маринка оказалась дома и как всегда в бодром настроении. В мире должно быть равновесие, подумала Совка. Раз кто-то постоянно бодрится, значит есть кто-то, кто постоянно депрессует. "Я, например", - меланхолично подтвердила она себе.
- Ну, че случилось? - услышала она жизнерадостный голос.
- Практически ничего, - буркнула Совка, - только Светка, оказывается, живет со своей подругой и любит ее, а ко мне испытывает стандартно-дружелюбные чувства. Я счастлива, - закончила она похоронным голосом.
- Какая Светка?
- Очнись, я уже полгода тебе о ней рассказываю.
- А, очередная твоя влюбленность? Так я тебе сразу говорила - выходи за Коляна, он тебя будет в шампанском купать и розовыми лепестками утирать, а на баб своих забей. Они все суки.
- Марин… мне правда плохо.
- Так ты не убивайся сразу-то, - голос в трубке стал серьезным и сразу деловым, похожим на тот, каким Маринка обычно обсуждала проблемы покупки-продажи в своем офисе. - Что, все так безнадежно?
- Да… (Молчание)
- Ну, не хлюпай… подожди… На все есть два выхода, как известно. В твоем случае, я думаю это либо забыть самостоятельно, либо забыть с чужой помощью. Как тебе удобнее?
- Мне удобнее повеситься, - уже с долей оптимизма произнесла Совка.
- Сейчас, подожди, где-то у меня телефон был записан Центра, там лечат от влюбленности.
- Психушка что ли?
- Ща, погодь… Трубка на том конце брякнулась о столик и послышалось шуршание. Не иначе, Марина достала свой бесконечный ежедневник, просто пухнущий от имен и телефонов.
- Во, нашла… адрес - Семеновская площадь, недалеко от тебя. Но надо будет на два-три дня взять отпуск. Вторник у меня свободен, я могу тебя во вторник подвезти.
- Ты что, с ума сошла? От любви не лечат, это утопия, такого не бывает. Эта твоя фирма - шарлатаны какие-то. - Совке перестало казаться, что это розыгрыш. Более того, зная характер Маринки, она могла предположить, что во вторник ее действительно погрузят на личный Маринкин БМВ и покатят пить таблетки и делать инъекции, только потому, что Маринка где-то прочитала какую-то очередную фигню про панацею.
- Спокойно! Всем Совкиным заткнуться и слушать наконец умного человека. Во вторник я за тобой заеду и мы поедем тебя лечить. Все понятно?
- Понятно, - обреченно сказала Совка, надеясь, что это либо шутка, либо до вторника все изменится, либо Маринка права, и это состояние безмерной подавленности действительно можно вылечить.
- Ну, давай, собирай пожитки-то. Пойду я покушаю.
- Подожди, - вдруг вспомнила Совка. - А откуда ты все знаешь?
Вопрос прозвучал по меньшей мере странно, но Маринка не удивилась.
- Я просто все систематизирую. Стараюсь свести хаотичность жизни к минимуму. Пытаюсь не допустить случайностей, а остальное все легко просчитывается.
- И на какой промежуток времени ты загадываешь? На месяц? - Совку, привыкшую не доверять даже следующей минуте, всегда коробила пунктуальность подруги.
- На вечность. На день, на месяц, на год… и так далее… просто чем дальше дата, тем более крупная цель.
- На вечность? А кем ты хочешь стать после смерти? - раздраженно съязвила Совка.
- Перестань, иди телевизор посмотри и не думай о плохом, я тебе позвоню и приеду.

Мысль избавиться от тянущей боли путем быстрого лечения оказалась крайне заманчива. Все воскресенье и понедельник Совка перебирала в памяти короткие встречи, взгляды, слова, вспоминала походку своей любимой и, сжимаясь от горя, утешала себя, что, начиная со вторника, все это будет уходить от нее. В понедельник вечером, не удержавшись, послала смс Свете: "Прости меня, я перестану надоедать тебе своей любовью". Ответа, как и ожидалось, не последовало. И Совка съежилась еще больше, закутавшись в потертый плед.

Со вторника она взяла отпуск без содержания - до пятницы. Никто этому не удивился, потому что уже неделю Совка приходила на работу сине-зеленая, с припухшими глазами и носом, а также совершенно отсутствующим взглядом. Благо шел февраль, она отговорилась тем, что у нее простуда, поэтому бухгалтерия облегченно вздохнула, когда выяснилось, что больничный оплачивать не придется. Родителям она сказала, что поживет у Маринки, и те тоже обрадовались, потому что своим угнетенным видом она действовала раздражающе, а кроме того постоянно огрызалась. Кроме того, у них возникла надежда, что их чадо "разгуляется", или, другими словами, придет в себя.
Во вторник утром Совка, собрав какие-то глупости вроде трусов-маек-носков, сидела у телефона. Раздался звонок:
- Ты собралась? Выходи. Документы не забудь.
Совка схватила спортивную сумку и понеслась вниз по лестнице. У подъезда она увидела Маринку - как всегда великолепную в своей дубленке - накрашенную, Читать далее...

Я стоял на палубе огромного лайнера и, щурясь от ветра и соленых брызг, всматривался в бескрайнюю даль океана… Я плыл в Америку! Судно называлось как-то красиво, именем какого-то древнего бога или героя - хотя я не очень-то силен в мифологии - и было совершенно фантастическим. Я слышал равномерный шум работающей машины и ощущал качку. Вдруг палуба накренилась, тряска усилилась, и сквозь гул двигателей прорвался какой-то посторонний шум, словно бы чей-то голос: «Ну, пожалуйста, ну, повернись на бочок!» - умолял он…
Я проснулся. Оказалось, что путешествие в Америку я совершал на спине и при этом сильно храпел. Прекрасное видение еще несколько секунд висело маревом перед моим взором, а потом я увидел окно, а за ним серело раннее осеннее утро.
Потревоженная «работой двигателей» супруга опять забылась сладким утренним сном, а я, вспомнив вчерашний вечер, в порыве благодарности чмокнул спящую благоверную в нос за то, что разбудила меня раньше, чем начался кошмар, и поклялся себе, что больше никогда в жизни не буду смотреть фильмы типа «Титаника» на ночь глядя.
Проснулся я удивительно бодрым и, поминая многочисленные народные мудрости на тему "ранних пташек", которым "Бог подает", решил посвятить неожиданно не занятые сном минутки размышлениям. Размышления с утра - дело, совершенно отличное от, например, вечерних предсонных фантазий. Думал я о своей работе, о незаконченной вчера программе, которая, к слову, должна была быть сдана еще на прошлой неделе, о деньгах, которых всегда недостаточно, о нашей семейной жизни, которая в последнее время стала слишком спокойной. Все было хорошо, как всегда. Стася была так же очаровательна и удовлетворительна во всех отношениях, как и в первый день после нашей свадьбы, но, как сказали бы во французской мелодраме, у нашего брака кончился завод. При этом я, будучи не совсем законченным идиотом, осознавал, что разрушать такую «ячейку общества» не имею никакого права, да и не очень-то хотел этого. То есть совсем не хотел, но душа жаждала какой-нибудь встряски. Я почувствовал, что сегодня совершу то, что совершал крайне редко - напьюсь.
Моя супруга была само совершенство - я признавал это без всякой иронии - за исключением одного - она была, пожалуй, слишком правильной, слишком, может быть, верной, слишком, я бы сказал, сдержанной. В глубине души я этим гордился. Это позволяло мне спокойно жить и не изводиться пустыми подозрениями. Но - вечная мужская природа! - это же лишало меня трепета и определенной доли адреналина.
Я вспомнил свою институтскую подружку, девицу, не отягощенную комплексами и без каких-либо моральных устоев. Я совершенно не одобрял ее стиль жизни, но сердце всегда больно и сладко сжималось, когда я рисовал в воображении ее образ. Я не понимал себя, да и давно смирился с этим, зная, что все мои друзья страдают тем же самым…
Переставив будильник на 9.30, чтобы Стася не проспала, я умылся, выпил кофе и отправился на работу.


* * *
Я проснулась чуть раньше, чем прозвонил будильник в сладких судорогах совершенно непристойного сна. Когда я вспомнила, что мне приснилось, щеки мои словно опалило огнем, руки прижались к губам. Боже, откуда все это в моей голове?! Все эти женщины, эти ласки, эти руки… Удовольствие пересилило даже стыд, я сладко потянулась, радуясь тому, что никто никогда этого не узнает. Даже Ромка… Ромка… он почитаем меня за бестелесное создание, сошедшее с небес, противопоставляя всем остальным женщинам, которые, якобы, все… м-м-м… легкого поведения. Откуда, интересно, ему это известно? Я старалась не разрушать этого имиджа, а может, просто не решалась дать волю своим желаниям и эмоциям. Мой муж, конечно, просто дар судьбы - честный, умный, добрый, работящий, непьющий… Может даже слишком работящий, с обидой подумала я, вспоминая наши вечера, которые он проводил в обществе компьютера, а я в обществе книжек. И уж чересчур непьющий, никогда не поддерживает мои одинокие субботние попойки, которые заканчивались всегда одинаково: я расслаблялась и предпринимала даже некий вариант неумелого заигрывания, он обещал оторваться от компьютера «скоро», «сейчас», «через 2 минуточки», а я, так и не дождавшись, засыпала неудовлетворенной и обиженной. Тогда мне снились особенно непристойные эротические сны, в которых я - Дама Пик - мечта всех мужчин и женщин, гордая и свободная, сама выбирала счастливца, который будет любить меня. По совершенно непонятной мне причине чаще это оказывалась счастливица. Она нежно касалась моего тела, что-то шептала, и я просыпалась в сладких судорогах…
Я скучала. Работа дома все еще казалась мне привлекательной по ряду причин, но мне не хватало общения. Раньше Роман заменял мне всех подруг и знакомых, но в последнее время нам стало не о чем разговаривать. И в этом я винила себя, считая, что перестала быть интересной для него, подозревала даже, что у него есть кто-то еще, хотя простой подсчет его времени показывал, что ему было бы просто некогда встречаться с ней.
И все же, все же… Воображение рисовало мне Ее - соперницу - и Читать далее...

Шляясь по осеннему Питеру – проспектами, улочками, переулками. Прогуливая вечерний институт. Размышляли о красоте и старости, вечности и любви после посещения фотовыставки в «Борее». Километры мостовых – миллионы возражений.
- Куда мы идём уже третий час?
- Не знаю, но мне кажется, мы здесь уже были.
- Правильно.
По узкой улице тёплым ветерком тянется ароматный, вкусный запах шоколада.
- Давай, купим чёрный горький?
- Давай! Вон в той лавке.
Они зашли в магазин и остановились у витрины. Яркий свет подчёркивал красоту изобилия разноцветных обёрток импортного и отечественного, непонятного, но съедобного, разложенного щедро – кучками, горками, рядами. Глаза заскользили пытаясь узреть в хаосе выложенного товара, именно то, чего хотелось сейчас более всего.
- Ну вот, как всегда нет, - расстроено.
- Как же нет? Вот же лежит, прямо у тебя перед глазами.
Они задумчиво помолчали минуту, словно уже оценивая на язык, прикидывая мысль обладания и поглощения. Сглотнув слюну.
- Ну что, большую возьмём или маленькую?
- Маленькой мало будет.
- Тогда две маленькие.
- Ага, давай!
И, обращаясь к румяной пышной продавщице: «Девушка, дайте, пожалуйста, две упаковки крабовых палочек за девять рублей».

Солнце село, звёзды украдкой выглядывали из-за туч городского смога. Огромные тополя шуршали чёрными листьями. Хроменькие старички выгуливали перед сном своих облезлых пудельков-болоночек. А они всё шли в тёплой сентябрьской ночи - две девчонки шли и ели замороженные крабовые палочки. На улице по прежнему безумно ароматно пахло шоколадом и этот запах был тёплым.

http://www.mordred.yuri.pl/

Когда-то она сказала, что я её первая, я действительно была первой у неё - но только в постели, потому как эту девчонку угораздило влюбиться в кого-то ещё раньше, чем появилась я, а она собиралась прыгать с крыши от этой своей жестокой и нераздёленной любви к кому-то, но слишком любила жить, и ей нужен был достойный предлог, чтобы остаться, а мне нужна была она, и получилось так, что мы заключили сделку: я так часто просто просила её остаться, не делать глупостей, и вот среди ночи, лёжа на моей груди и впитывая моё тепло, она спросила: я нужна тебе? - и я ответила: ты же знаешь, что да, и тогда она сказала: я останусь ради тебя, я пообещаю не ходить на тот завод, кстати, надо съездить туда, я хотела тебе его показать - высокий, - и я дрожала каждый раз, когда она упоминала тот завод, потому что знала, что она может пойти и сделать, глупая девчонка, не дорожашая в жизни ничем и ставящая на кон всё, мне говорили: так нельзя, ты одна веришь ей, дура, ты её толкаешь, но я видела её, сначала стоящую на краю в порывах ветра, потом летящую - она и носила-то имя птицы, - а в итоге лежащую на земле, она сама верила, что душа вечна, я терпеливо слушала все её заморочки, не особо вникая в смысл сказанного, потому что размеренный голос и то чувство, которое она вкладывала в свои слова, стремясь рассказать о своей близости к Богу, меня завораживали, и я готова была часами сидеть рядом с ней, слушая лишь интонации и голос, её голос, тогда я боролась с искушением в первый раз поцеловать её, и мы пили красное из двух бокалов, потом уже из одного, а позже, гораздо позже, хотя той же ночью, но, казалось, прошла вечность и пали в руинах мои и её стены, она допивала вино из моих губ, я тогда пожелала ей, чтобы всё сложилось у неё хорошо с этим кем-то, где-то там, чтобы лежали они вместе и пили тёплое красное из губ друг друга, чтобы оно струилось в их венах, плавя лёд в их сердцах и заставляя рушиться стены, но не удалось, не случилось, она могла смеяться только в его присутствии, а я, один лишь раз услышавшая этот смех, не смогла сдержать слёз, - в нём сквозила истерика, да ладно, немудрено, - подумала я, - парень сегодня уезжает, вестимо она нервничает, а ведь это она приучила считать меня этого кого-то парнем, хотя какой, к чёрту!.. - велась девочка на андрогинов, ну и ладно, кому они не нравятся, пусть называет, как хочет, только я не могла, увидев того-ту, считать её парнем, местоимения исчезли, остались имена, остались я, она и она-та, что не любила её, а меня испугала грозным взглядом, появившись спросоня на кухне - не сумели разъехаться вовремя, но я бы отдала всё на свете, чтобы это был взгляд после хмельной и бессонной ночи, я спросила у неё: было что? - она рассказала, что накануне облазили весь город, напились пьяными, она в который раз повторила свои попытки заполучить её-ту - тут я слабо улыбнулась про себя, вспомнив свою формулировку про разные весовые категории, - но... ничего не случилось, её опять погладили по головке, посоветовали успокоиться и не нервничать, не забивать голову всякой дурью, и на вокзале мы были не вместе - она стояла с ней-той, потом куда-то умчалась, а я стояла позади, в отдалении, теперь уже наедине с ней-той, и сверлила взглядом её спину, заставляя нервничать и зло поглядывать на часы, и я ждала, что вот сейчас она-та обернётся, увидит мой взгляд - и все поймёт, я не знаю, чего тогда больше перемешалось во мне и отразилось в глазах: ревности к ней-той, злости на неё-ту, за то, что отвергла её любовь, грусти за них обеих, но она-та так и не обернулась, зато вернулась она, и я надвинула очки и развернулась на каблуках, мне ещё много надо было сделать, надо было "поймать", как она сама выразилась, её, удержать, не дать сойти с ума, заставить обещать не ходить на тот завод, и вот среди ночи, лёжа на моей груди и впитывая моё тепло, она спросила: я нужна тебе? - и я ответила: ты же знаешь, что да, и тогда она сказала: я останусь ради тебя, я пообещаю не ходить на тот завод, кстати, надо съездить туда, я хотела тебе его показать - высокий, и мы проезжали мимо того завода, она показывала мне его из окна автобуса, но я его не видела: у меня перед глазами стояла лишь одна картина - она на краю крыши в порывах ветра, потом летящая, а в итоге лежащая на земле, - и я опять вздрагивала, когда думала об этом, но вспоминала, что ночь или две назад она обещала мне, что останется ради меня, и я приняла обещание, и не отдала его назад, хотя она сразу же попросила об этом, и я смотрела на этот завод из окна автобуса и дрожала, вспоминая, и язычок огня зажигалки привычно обжигал мне пальцы, я нервничала и как всегда тянулась к огню, поворот колесика - и теплая боль, и дрожь унималась, а она привычно пыталась отнять у меня зажигалку, косясь на тех, кто косился на нас, а я провожала глазами высокий силуэт её завода, пропадающий за домами, и вспоминала хриплое Читать далее...

привет, я опять, ничего?

ты ведь знаешь: как только у меня происходит какой-то
очередной ступор-вихрь (по сути - одно и то же), так я
сразу кидаюсь писать тебе. в очередной раз я вычеркнула кого-то из телефонного списочка...

бред какой-то кругом: февраль на дворе, а на речках
льды тают, дробятся, пачкаются, покрываются желтой
жижей поверх белого плотного сала, из-под него
вылезают и затопляют лесенки-спуски.. ветки все голые,
мокрые, похожи на змей, топорщатся за окном в свете
фонаря. на моем втором этаже вообще ощущения
специфические: тут как-то проехала снизу
снегоуборочная машина с рыжим огнем на макушке - так я
подумала, горю на фиг, так она ярко мигала.

существование происходит в странном виде, определить
его сложно. на стихире висят последние стихуи, подруга
моя Юлька сказала про них, что в них нет ощущения
"пробитости" в космос, как оно бывает от больших, от
настоящих поэтов, что это просто я, как я есть - такой
локальный оргазм ценою в цент. я тоже не могу сказать,
что я заплатила за эти строчки многим больше: как-то
плеснуло на бумагу, так быстро, я и не почувствовала.
ничего от меня не отслоилось с написанием.

я никогда не была пушистым зверем - скорее, пушным:
меня вечно держали за дивиденды, за мех в перспективе,
и я устала от этого. так что олина недавняя фраза,
сказанная у меня на диване, "я не могу перестать
приходить сюда, тут кайфово", прозвучала для меня не
лучше, чем когда-то настина "но есть-то что-то надо" в
супермаркете... настя когда-то тянула меня по капле, как апельсиновый сок из трубочки, оля теперь делает то же самое, живя у меня дома в среднем два-три раза в неделю, привыкнув к тому, что тут есть ее тапки, полотенца, зубная щетка, и я - теплый комок уюта, гарантия комфорта, тактичное невмешательство. я привыкла, и мне не кажется уже, что мне чего-то не дают... мне совершенно уже все все равно: опять растащили на кирпичи, а я-то, как дура, пытаюсь
в сотый раз намалевать на отдельных сегментах забытую фреску - улыбку, что ли?

помнится, написала как-то на днях оле большое письмо,
с кучей эмоций в ущерб идеям и логике (не по поводу
нее, а вообще, просто я,я,я,я,я,я,я...), а в ответ
получила 1 строчку:"Машка, напиши что-нибудь еще..." :))))
такой вот комплимент, реплика из зала, дескать,
давай, мне нравится, пой. а то, что у меня дырок на
теле не 8, как у всех, а 143, и из каждой течет, то
кровь, то слизь, то вино, то моча - это нормально, это
так и надо. валяй, мол, все очень художественно, ты молодец.

питаюсь подножным кормом, прекратила себе готовить
совершенно. за неделю, что бегала в соседнее Невское Жили-Были по десерты, похудела на 3 кило - стрессы, стрессы... оно, конечно, чудесно, но мешает постоянная тошнота. пью кефир. жую кедровые орешки.

купила мешочек на мобильный телефон в виде плюшевого
мишки - и только сейчас вспомнила твое "у тебя фартук
с мишкой..." плевать я хотела на пробитость в космос:
на стихире таких уродов 16 тысяч, если каждый будет
долбаться в космос, то что ж получится? кто-то
выплеснул чашку чая на этот сайт, кто-то вылил слезы,
кто-то просто плюнул, - если от этого хоть на секунду
соседу стало лучше/хуже - вообще как-то, значит, уже
хорошо. прошло, я думаю, время "БОЛЬШИХ" поэтов- ну, и аминь. а мы будем так.

я не могу работать, меня блюет от работы, хорошо, что сейчас ее не очень много...

меня стали опять пытаться найти какие-то
прошложизненные люди. выразила неимоверный интерес к
моей персоне девочка из института (из первого из моих
четырех), с которой мы не общались года два.
настойчиво долбается в асю, попросила мобильный (я не
дала - она опешила, но на вопрос "зачем?" не могла
дать вразумительный ответ, так что номера не
получила), попросила найти ее на концерте Насти (я ее
видела, не подошла), - очень хочет. а я не хочу. саша ("хозяйка" нашего с настей недолгого совместного жилья)
шлет уже второе письмо и в каждом оставляет свой новый
телефон. из последнего письма я выяснила, что неземная
любовь с ее последним мужиком идет на спад, ей стало
скучней и страшней, она хочет поболтать. у димки спрашивала мой телефон еще одна психованная, мимо которой я целое лето ходила, как мимо столба, по переулку, в котором жили снайперы: она стояла под окнами и ловила в небе журавлей, а я просто ходила на работу.

куда они все прут, я никак не пойму? и среди них нет
ни одного любимого лица и ни одного лица, которое
могло бы стать любимым. про половую принадлежность тактично молчу.

потому что, на самом деле, мужики тоже есть, но тоже в
таком же маринованном виде. я им чего-нибудь скажу -
они в ответ тоже чего-нибудь скажут, а дальше -
провал. полный. как на сцене - с тухлыми яйцами,
криками (боли), свистом и изъятием этого номера из программы.

мне повадились дарить блокноты для заметок - я просто
уже с ума схожу: куда Читать далее...

Оливия

Она сразу обратила на себя внимание: короткая мальчишеская стрижка, мужская рубашка, рюкзак вместо дамской сумочки и бездонные зеленые глаза.

- Это ваш новый научный руководитель. Лучший преподаватель с богатой практикой
в университетах Англии, США, опытом работы со студентами разных стран. Знакомтесь. – отрапортовал декан и покинул кафедру.

- Оливия, - представилась женщина и протянула мне руку. Я неуверенно пожала, промямлив свое имя. – Вы свободно владеете английским? У меня были студенты из России.

- Я из Беларуси. Язык выучила еще в детстве.

Оливия улыбнулась и взяв мою документацию принялась за изучение.

- Я думала вы младше лет на десять. – Она снова растянулась в улыбке. Я действительно в свои 26 выглядела как девочка-подросток. – Ну что ж7 До встречи на лекциях.

Я вышла, сделала глубокий вдох, понимая, что попала.

Занятия по ее предмету проходили с малой группой студентов: шесть девушек и Оливия. Я ловила каждое ее слово как самое важное в жизни, старалась заглянуть в самую глубь ее глаз, впитывала собой ее неиссякаемую энергию, замирала, когда она подходила ближе, так близко, что я могла вдохнуть ее аромат.

Меня восхищало в ней даже то, что в остальных вызывало возмущение: непомерная требовательность к студенткам, обилие заданий на дом, каждодневное написание отчетов и высылание ей на e-mail.
Я просиживала все свободное время в интернете выискивая информацию о своей зазнобе. Прочла все ее научные труды и работы.

Пол года пролетели как одно мгновение. Я училась, писала диссертацию, подрабатывала в ночном клубе. Усталость, недосыпание дали о себе знать. На одном из занятий Оливии у меня случился нервный срыв. Я разревелась под удивленные взгляды одногруппниц. Как назло не оказалось при себе салфеток. Слезы на лице, ладонях, тетради..так мокро..так неудобно, неуютно..и так жалко саму себя. Я вырвалась из-за стола, уже в дверях почувствовала на своих плечах руки..нет, не мешайте, пустите..оттолкнула быстро, грубо, поздно соображая, что это ее руки, руки моей Оливии, те за которыми я так ревниво следила, когда они прикасались к кому-то другому. Вдоволь наплакавшись, умылась, вернулась, стараясь ни на кого не смотреть.

После лекции она подошла. «Останься»..Останься...Останусь..
Села рядом молча..
- Простите, я не хотела так сбросить Ваши руки, то есть я совсем не хотела сбрасывать Ваши руки..я не хотела..- чувствуя себя полной идиоткой, я продолжала лепетать какой-то бред.
- Тебе видимо очень трудно одной в чужой стране. Если хочешь, мои уши к твоим услугам. – Оливия улыбалась.
- Я люблю Вас. – я произнесла по-русски со слабой надеждой, что она не поймет. Но это фраза, которая понятна на любом языке, которая понятна и без слов..по одной интонации, по одному лишь воздуху, выходящему из груди.
- Я знаю. Знаю язык. Кое-что..
Готов провалиться сквозь землю, я плавилась под ее взглядом. Вечность. Молчание как вечность.
- Ты явно переучилась - наконец произнесла она, - Я постараюсь меньше вас загружать. Это пройдет.
- Что пройдет? Я с первой встречи поняла все. Я не знаю, как буду без Вас, без тебя, Оливия.
- Ну еще пол года ты сможешь наслаждаться моим обществом.
Казалось, она просто издевается.

С последнего разговора я старалась даже не смотреть на нее, не думать. До защиты остались считанные дни. Я с головой ушла в свой собственный труд, пестряший цитатами своей любимой.

Получив степень, вернулась доктором в свое одинокое жилище. Дрожащими пальцами набрала номер Оливии. Автоответчик. Ненавижу эти сигналы. После них я говорю не то, что хотела..либо молчу и кладу трубку. Включив компьютер, уставилась пустыми глазами на монитор. Почта. Новое письмо. Мама. Поздравляет дочь, гордится. Знала бы ты, мамочка...
Легла не раздеваясь, без чувств, без желаний...только одиночество и боль.

Тихонько выдавил из себя звук телефон. Смс. Адрес. 20:00. Оливия.

Я не помню как собралась. Главное происходило внутри..буря эмоций, сомнения сменяла уверенность и наоборот.

Она поцеловала меня в пороге. Все кружилось в бешеном ритме. Пальцы заблудились в моих волосах. Я только могла шептать ее имя...Оливия..Оливия..
Моя Оливия...

22. 05. 2008

.
[680x510]
[680x510]
[680x510]

Только на этот раз никакой любви, - сказала я себе строго и строго посмотрела на себя в зеркало, - никакой, слышишь? И чтобы на этот раз никаких отговорок.

Я решительно накрасила один глаз, отчего моё лицо тут же распалось на две половины: одна, правая, с накрашенным глазом, смотрела на мир недоверчивым, холодноватым зрачком; другая, не накрашенная и нежная, была дура дурой.

Дура и есть, безжалостно сказала я себе напоследок и решительно накрасила второй глаз. Обе половины тут же воссоединились, хищно втянув в зеркало остатки моего лица. Вот так, сказала я себе, и главное, помни: на этот раз никакой любви.

Накинув на плечо сумку, я вышла.

Майский вечер был навязчиво нежен и мил, это успокаивало, хотя и не вселяло надежды, тем не менее возле метро я с приятностью постояла, дожидаясь подругу и радуясь теплу и покою, от этого тепла происходящего, и когда подруга моя наконец появилась, я с приятностью спустилась в метро и с приятностью заняла абсолютно пустое место в абсолютно пустом вагоне, идущем в центр.

Ехать нам было не так, чтобы далеко, но и не так, чтобы близко, во всяком случае вполне достаточно для того, чтобы подруга моя успела рассказать мне от самого начала до самого конца всю печальную историю своей большой и светлой любви, которая, как и всякая любовь, имеющая неосторожность быть большой и светлой, была, конечно, печальной, - то есть не так, чтобы совсем уж печальной была она, но и весёлого в ней, конечно, было не так уж и много, и даже совсем не много весёлого было в ней, в этой печальной истории о большой и светлой любви, которую рассказывала мне подруга в этот вечер, печально сидя в абсолютно пустом вагоне, идущем в центр.

А я слушала и печально кивала в ответ, и думала, кивая, что, конечно, тут есть чему покивать, определённо есть, и что не только чему покивать есть в этой печальной истории любви, но и погрустить есть о чём, потому что всё, что рассказывала мне моя подруга, было ни чем иным, как бесконечной историей из моей собственной жизни, потому что, как показала эта самая жизнь, всё, что с нами происходит, есть не что иное, как единственная история одного и того же человека, а, стало быть, не только счастливы, но и несчастливы все одинаково, а стало быть и нет смысла докапываться до каких бы то ни было индивидуальных причин, потому что и причины тоже одинаковы, так что кто бы ни сидел или ни стоял сейчас рядом или даже не рядом со мной, и как бы ни велика была разница в именах, голосах и прочем, главное всегда остаётся одним и тем же: нам хорошо, и мы счастливы, или нам плохо, и мы, конечно, несчастны, и что чем лучше нам сейчас, то тем хуже будет потом, и что чем больше нас любят сегодня, тем быстрее забудут завтра, и что чем нежнее и пристальней смотрят в наши глаза, тем с ещё большей нежностью будут смотреть в другие, и ещё хорошо, если не в нашем присутствии, ещё хорошо, если нам позволят уйти, уползти, забиться в тень, проявив тем самым то единственное милосердие, на которое только и способны те, кто нас больше не любит.

Вот-вот, сказала я себе. Да-да, сказала я себе. Нет-нет, сказала я себе, только не это.

...- Это было ужасно, - сказала подруга и встала, потому что мы уже приехали.

Весь путь по эскалатору мы проделали молча. Молча вышли на Кузнецкий мост и молча пошли по Кузнецкому мосту, и только я собралась молча поглазеть на дома, молча уходящие в переулки, и заглянуть в переулки, молча втиснутые в дома, как моя подруга решительно сказала:

- Я больше не хочу любить. Я хочу избавиться от этого. Я хочу наконец быть счастливой.

Я искоса посмотрела на подругу: её лицо побледнело, приобретя трагический оттенок.

- О, - сказала я, тут же забыв про дома и переулки, - но ведь для этого нужно стать ею.
- Да, - тут же опечалилась подруга. - Но как?

Она с надеждой посмотрела в мои глаза. В мои холодные глаза, которые больше никого не любили. В мои пустые глаза, которые больше не нуждались ни в чьей любви.

Я посмотрела на дорогу: на дороге валялась обёртка от мороженого.

- Не знаю, - сказала я.
- Да, - вздохнула подруга.

И тут мы пришли, потому что моя подруга вдруг остановилась перед каким-то огороженным чёрной решёткой неприметным подвальчиком, в который можно было попасть, спустившись вниз по довольно крутым ступенькам, которые мрачно упирались в некую железную дверь, наглухо закрытую и без каких-либо опознавательных знаков на её гладкой, чёрной поверхности, если не считать довольно весёленького флажка, прикреплённого рядом с ничем не приметным звоночком. Подвальчик, в который мы пришли, был закрытым мужским клубом, очень закрытым и очень, очень мужским, куда, впрочем, иногда пускали и женщин; это было довольно известное, хотя и не слишком афишируемое место не слишком традиционных, хотя и встречающихся буквально на каждом шагу романтических встреч.

В переулке, в котором мы стояли, было пустынно и тихо. На дороге, совсем рядом с подвальчиком, одиноко стояло белое авто; когда мы подошли, дверь авто вдруг открылась, и из него вышла Читать далее...

Почему взрослые всё усложняют? Придумывают какие-то условности, потом сами же им следуют. И своих детей заставляют поступать точно так же, когда те вырастают. Взрослые знают, как принято жить. Дети - нет. Они просто живут.
Тогда, в детстве, всё было просто. Санаторий, палата на пятнадцать девочек, палата на пятнадцать мальчиков. Не нравится тебе, допустим, что твоя кровать стоит рядом с Юлькиной - пожалуйста, поменяйся местами с Катей, которая с этой Юлей дружит. Возьми свою подушку и положи её на другую кровать. Вытряхни все свои нехитрые пожитки из тумбочки и аккуратно разложи их в ящике другой. Будешь спать у стенки и тихонько перестукиваться с Димой из соседней палаты, перешёптываться с Леной, которая лежит на кровати напротив тебя. Всё просто.



На работе так не получится. Если ты умеешь что-то делать, работай только в том отделе, где это нужно. Если тебе не нравится, работай всё равно. Если тебе уж очень не нравится…ну что ж…ищи себе другую работу. Мы тебя не держим. И никто не держит.
Но как быть, если сама себя держишь?



Вхожу, и ярким пятном ударяет в глаза плакат. На нём помидор в разрезе оказывается апельсином, яблоко - помидором. На другой стене - кошка внимательно наблюдает за компьютерной мышью, кажется, что вот-вот схватит её и умчится прочь!
Отдел договоров и контрактов.



- У нас сегодня чай "с одеколоном" - улыбается Оля, - хотите?
- Жасминовый? - догадываюсь я. Оля кивает. А я жду, пока она ещё что-нибудь скажет. Жду, когда вновь зазвучит этот неповторимый голос… неужели такие голоса и в самом деле бывают? Невозможно объяснить… как объяснить плеск воды, игру огня, сияние солнца?
- Катя, давай свою чашку.
Катька. Улыбкой встречает каждого, кто приходит. Улыбается и сейчас, в телефонную трубку.
- Алло, здравствуйте! Начальника нет, он только что вышел…не знаю, куда…ой, знаете, я обычно не выглядываю за дверь, после того, как он выходит…(затянувшаяся пауза)… Хорошо, я передам ему… До свидания!
Положив трубку, смеётся.
- Звонила какая-то Корчагина. Я её, наверное, чем-то рассмешила. Она так хохотала в трубку!
- О, вообще-то она женщина серьёзная! - уважительно восклицает Галина.



И все смотрят на Катьку. А она, как ни в чём не бывало, вновь садится за стол, чтобы сэкономить для бюджета ещё пару десятков тысяч. Рублей, разумеется.
Когда начальник отдела куда-нибудь выходит, Катька, неутомимая неугомонная Катька, любимый ребёнок всего отдела, затевает разговор. О чём угодно. О фильме, о своих ощущениях, о погоде, обо всём… Иногда начальник всё-таки застаёт хвост такого разговора. И, если в настроении, улыбнётся и сам расскажет что-нибудь из воспоминаний своей бурной молодости. Расскажет незатейливо и хорошо, словно только и ждал именно этого момента… А потом вновь зазвонит телефон…



- Алло! - серьёзно отвечает молчаливой трубке начальник отдела. И ещё раз, нетерпеливо - Алё!
Катька незаметно подмигивает мне и улыбается. Второе "Алло" выходит у начальника добродушно-заинтересованно, совсем по-карлсоновски…



- Катька, я тебя убью, если ошибёшься! - кричит Татьяна, когда та вновь поднимает глаза от калькулятора, чтобы рассказать очередную милую историю.
- Чем? - смеётся Катька.
- Найду чем, - вздыхает Татьяна, - ты только попробуй у меня…
- А я не ошибусь! - уверенно отвечает Катька. И, конечно же, ошибается. Потому что листок с расчётами вновь падает к ней на стол. Но Катька не сдаётся:
- А я не в тот момент ошиблась, когда рассказывала, а позже!
- Знаем мы! - ворчит Татьяна. Катька снова склоняется над сметой и сосредоточенно ищет ошибку.
- В материалах посмотри… - тихо говорит Татьяна, и Катька улыбается ей благодарно.



- Ух ты! Цветок с пятью лепестками! - Это Катька склоняется к вазе с сиренью.
- Это махровая сирень, на махровой - не считово! - возражает Галина.
- Нет, считово! - улыбается Катька. Это их любимая игра. Слова, смеющиеся буквы.
- А помните "Иди, гуляй, таращься на небо"?
Небо у них за окном - сине-синее. И снова мяукает оранжевая кошка, живущая в компьютере…


Возвращаюсь к себе в кабинет. Хочется собрать все свои бумажки, взять любимую чашку с Бартом Симпсоном и перетащить стол на третий этаж. В кабинет, где из горшочков таращатся глупые любопытные кактусята, где компьютер мяукает кошкой, с которой разговаривают, где вкусно пахнет жасмином и сиренью, где звучит нежно-прозрачный Олин голос и сияет Катькина улыбка… Нет, нельзя.
Я устраиваюсь в своём кресле поудобнее и думаю об апельсиновом помидоре. Глупо. С чего это я вдруг?
Может быть, кто-то тоже думает о том же. Да нет, не об апельсиновом помидоре, а о том, как хорошо быть там, где тебе хорошо.… Вот только никто не скажет об этом вслух. Не принято. Нельзя.
Мне тоже нельзя. Мне - тем более.
Я - директор.