Я смотрю на тебя не отрываясь.
Льдинки в твоих глазах потихоньку тают, и на смену им проклевываются зеленоватые веточки. Еще робкие, неяркие, готовые в любой момент подернуться серой снежной пленочкой.
Я тону в твоем голосе. Он застревает у меня в горле колючим игольчатым комом, и я ничего не могу с ним поделать. Я задыхаюсь, мне не хватает воздуха. Я выдохнула все, что имела, выплеснула вместе со словами, вместе с чувствами - и никак не могу вдохнуть, потому что зазвучал твой голос, и мое дыхание кончилось. Растворилось в его мелодии...
У тебя спелые губы, и мне безумно хочется лизнуть их тугую шкурку. Мне хочется поцеловать уголок твоего прищуренного глаза, те складочки век, в которых прячутся сны. Мне хочется погладить твои волосы.
Но ты говоришь - зачем?
И я думаю - а может, не стоит?
Пока есть неопределенность - есть и надежда. Есть мечта.
И большая цель. Практически достигнутая.
И в который раз отодвинутая - на завтра.

Они стояли на перроне.

Шум людской толпы сливался с грохотом вагонных колес, и мазутно-медный свет сиял над раскаленным добела зимним небом.

Им мешали. Тяжелым пыльным занавесом нагромоздились на них звуки: крики кондукторов и плач детей, последние наказы уезжающим, чмоканья, птичий гам, шипение сбрасываемого пара, тяжелый стук колес и скрип рельс, дребезжание вокзальных стекол, людские голоса, скрип снега, грязно-серого и испещренного плевками, окурками и птичьим пометом, бесконечные объявления, громыхающие откуда-то из-под вокзального граммофона, сигналы времени на огромных округлых часах под башней вокзального здания и взгляды, людские непонимающие взгляды, взгляды которые они ненавидели и которым слабовольно подчинялись…

Подчинялись, потому что это не принято и неправильно - когда женщины сходят друг по другу с ума…

Они не могли расстаться, они не верили в неминуемость этого, и их глаза были полными стеклянных слез. Замерзших слез последних надежд, хрустальных слез горечи, чистых, серебряных росинок Любви …

Лунный свет тяжело опускался им на плечи, густой снег покрывал их ресницы, холод сковывал их движения…

Они стояли и держали друг друга за озябшие нежные кисти рук, смотря друг другу в глаза, выражающие бездну безнадежности и отчаяния, излучающие последнее тепло – тепло Любви…

Надорванно-хрипло прозвучал голос проводника, призывающий пассажиров по местам, и разорвал пленку их неподвижности и забытия.

Никогда…Н-и-к-о-г-д-а…

Никогда они больше не увидятся. Это все равно что живого хоронить. Они хоронили вместе каждую минуту…

Тик-так-тик-так….

Стрелка вокзальных часов подползла с ледяным звучанием к двенадцати и эхом колокольного звона отдалась в них последняя боль…

Одна из них, поспешно чмокнув другую, вскочила, схватившись за ледяные поручни, в тамбур, и, оглянувшись напоследок, вошла в вагон…

А другая осталась. Поезд плавно оторвался, и лишь через долю секунды, показавшейся Оставшейся вечностью, заслышался мерный стук чугуна о легированную сталь…

******
И никто потом не смог объяснить откуда взялся на рельсах изуродованный труп молодой женщины, как не мог и объяснить почему поезд этот столкнулся с другим из-за халатности путевых работников, и почему погибли все пассажиры Того Самого вагона-разлучника...

Уехавшую похоронили в братской могиле вместе с Оставшейся, их не опознали, и когда последние комья ледяной земли, и последние снежинки упали на их могилу, свершилось чудо - над могильным холмом вдруг вспорхнули две души, два бесформенных облака, и, сливаясь в одно целое, улетучились…

Где-то я читала, что, когда наступает час синих сумерек, рождаются ангелы и умирают грешники, умирают молча, сжав зубы, чтобы не нарушить вечной и печальной тишины…

Я не сразу полюбила ее. Два месяца пряталась от ее странных разговоров, от предложений вместе покурить анаши, от общего этого образа - грубоватая, независимая, оригинальная… а самой 21 год, господитыбожемой… Говорит очень плохо, грязно, комкает слова, "вот, поеду на дачу, вот, и буду там собирать, вот, всякие разные вещи, вот, а потом буду делать из них, вот, всякие разные вещи…" И все это бубнится куда-то вниз, даже не под ноги, а в ключицы. Сутулится, особенно когда впадает в образ оригиналки, и явно чего-то хочет от меня, но вот чего? Не могу понять. Секса? Душевного тепла? Не похоже ни на то, ни на другое, поэтому недоумеваю и на всякий случай мягко отказываю, если ей все-таки удается дозвониться до меня. Потом мне все это надоедает. Объявляю ей дежурное "у меня нетрадиционная ориентация", вижу пожелтевшие от изумления глаза и понимаю, что она еще больше заинтересовалась моей особой. Через неделю после этого она просится переночевать. Переночевали…

Утром я проснулась и не обнаружила ее ни в постели, ни в ванной, ни на кухне - сбежала, подумала я злорадно, испугалась, так-то! Не в силах рефлексировать по этому поводу, я снова легла спать, дремотно вспоминая подробности ночи - изумительная прохладная кожа…девочка, конечно, неискушенная, но очень нежная… податливая, обволакивающая… четыре с плюсом, в общем. Через два часа она позвонила, начала какой-то бессвязный монолог, сбилась - я молчала. На размышления вслух, вроде "мне надо подумать" я уже несколько лет не реагирую - берегу последние нервы. В общем, разговора не получилось. Ближе к полудню я уехала на дачу - сохранилась фотка - красная рубашка, глазки-щелочки после бессонной ночи, нацелованные губы - сижу в траве на пляже. А когда вернулась, она приехала ко мне, решительная и нежная, со следами мучительного вывода в глубине сухих глаз. Каким-то непостижимым образом из хмурой угловатой девчонки с походкой гавроша вдруг выглянула зеленоглазая, нестерпимо желанная, бесконечно женственная, немного смущенная и готовая на все любовь во плоти.

В первое время мы почти не вылезали из постели - я ходила на работу как на подвиг, а потребность в сне как-то закономерно сократилась до самого мизерного предела. Притираться, ссориться, мириться, вместе ужинать, покупать одежду - все это только предстояло нам. Это был долгий процесс, не лишенный сладости побед, кстати...Я учила ее говорить - иногда срываясь на грубость (как филолог до мозга костей физически не переношу плохого языка): "Пэтэушница! Меня тошнит от твоего "окея"!!!" Не скажу, что она сразу так и избавилась от ста миллионов "вот", "ну" и "этсамое" , но речь ее стала уравновешенной и неторопливой. Я знала, отчего это происходит - рядом со мной ей было спокойно. Вся ее щенячья, бродячая, оторванная жизнь вросла в нашу уютную квартиру, в мою любовь и непрошибаемый оптимизм. Деньги в необходимом, правда, урезанном количестве мы зарабатывали в прямом смысле ногами - помыкавшись два месяца без работы, устроились курьерами в одну тухленькую контору. Получали удовольствие от того, что будни не мешают нам быть вместе…Мы переплелись, стали помесью друг друга - за весь год расставались не больше чем на трое суток, потому что скучали до физической дурноты. Восемь лет разницы не мешали - напротив, принятие решений как-то естественным образом стало моей привилегией, она же поворачивала меня лицом к маленькому, но крайне важному миру, который я упускала из виду. Она стала очень интересной, распрямилась, постриглась, подкрашивала ресницы - картинка, ангел, глаз не оторвать…

Та, в "Седьмом Континенте", как раз их и не отрывала. Как назло, работала всего одна касса, и очередь не двигалась. Мы были слегка пьяны, и в корзинке у нас лежали две пачки сушеных кальмаров, бутылка "Флагмана" и томатный сок. Зимний набор алкоголика. Мы уже натырили жевачек и хихикали, как Бивис и Бадхед. А она стояла и улыбалась Ла - откровенно и очень спокойно. Как будто дело происходит в "Би-2" на концерте "Снайперов"…Когда моя дурында поняла, что улыбка предназначается ей, она раздулась как павлин и густо покраснела. Но очень быстро пришла в себя, сориентировалась и улыбнулась в ответ. А надо сказать, у нее потрясающая улыбка - с длинными очаровательными ямочками и голубыми звездочками в глазах…Так они любовались друг на друга минут сорок, а я, мудрая Тортилла, цинично нашептывала ей на ушко лекцию о том, как опасны случайные связи. Потом очередь задвигалась, и эта коротко стриженая нимфа растворилась, как кошка в ночи. Я не запомнила ее лица. В течении двух-трех недель я подтрунивала над своей улыбчивой подругой, предлагала ей разбить палаточный лагерь около "Седьмого континента" и вслух сомневалась, имею ли я теперь моральное право делить с ней постель…Потом все забылось. Зима кончилась. В начале марта она сломала ногу, позаимствовав у какого-то мальчишки опасный для жизни агрегат Читать далее...

вспомни - раньше я читала тебе на ночь книжку про винни-пуха. и через две страницы ты уже утыкалась в подушку и начинала ровно сопеть. а я рассматривала твое беззащитное, как у всех спящих детей, выражение лица. и - сладкие сонные слюни. и - кончик носа, торчащий из километров намотанной на тебя одеялки. а потом я ложилась рядом и утыкалась тебе в спину - носом между лопаток. в самый нежный и горячий кусочек кожи на позвонках.
а когда ты начинала беспокойно разговаривать во сне, я тихо зашептывала тебя "все в порядке… спи... спи, моя девочка… все будет хорошо.."
вспомни - у тебя болела рука, и ты забинтовывала ее на ночь, одевая сверху смешную пуховую варежку. а потом среди ночи я просыпалась, ошеломленная ползающим по мне котенком, и… хваталась за твою варежку.
вспомни - ты постоянно споришь, немедленно переходя на крик, если с тобой не соглашаться. и - возмущаясь, если соглашаюсь слишком поспешно. а я вечно пытаюсь найти компромисс и снизить децибелы твоего крика. я не люблю громких звуков. просто ненавижу. что не мешает мне по ночам будить соседей…
вспомни - нашу последнюю поездку в Питер. и ощущение вечности любого чувства, когда мы молча сидели на траве в парке. и странные личности, попадающиеся на нашем пути все время бродяжничества по городу. и моего приятеля инопланетного вида и поведения с торчащими кудрями-антеннами, через которые из космоса к нему приходит музыка (лучше бы канал перекрыли ;0)) и мою ревность - тебя к этому городу и твоему прошлому. ревность, которая внезапно закончилась - не смогу объяснить - почему.
вспомни - нашу зиму, пережить которую мы вряд ли бы сумели без отогревания друг друга три долгих месяца. идеальный вариант - не вылезать из постели до весны - нам не удался. пришлось утепляться пижамками и шерстяными носками. помнишь мой развеселенький балахон на два размера больше? вряд ли я одену его снова. он весь - сплошное напоминание о тебе. о наших бесконечных разлуках и разъездах. о твоих ночных звонках. о моих всхлипах в трубку… "я хочу домой…к тебе… что ты делаешь?.."
… "ты знаешь, я опять сплю в твоей пижаме… мне так легче… а то - холодно и тоскливо.. приезжай. пожаааааалуйста!!!!.. я больше не могу…"
вспомни - как ты заставляла меня бегать по утрам. брррр…. и отжиматься-подтягиваться-прыгать-ползать-махать конечностями… просто умереть-не встать… я чувствовала себя кроликом для опытов, нет, лягушонком для издевательств.. а потом - мазохизм развился до крайней степени абсурда, и я стала таскать сонное тельце в лес даже в твое отсутствие.
вспомни - как я сходила с ума от твоего запаха, обнюхивая каждый сантиметр твоего тела. пытаясь запомнить это безумное сочетание детского молочного аромата с дымным запахом горячей кожи. ни один парфюм не вызывает ассоциаций с тобой потому, что такого несочетаемого сочетания не выпускают. тебя может напомнить осенний запах костра.. сырой утренний воздух… запах вечернего города… аромат молочного коктейля…
вспомни - твое открытие джаза. я до сих пор радуюсь, что ты смогла принять эту важную часть моей жизни. ты ведь будешь без меня слушать радио-джаз?
вспомни - ты научилась готовить… мдааааа…вот я завернула.. ну, начала учиться…. скоро дело дойдет до пирожков))) только не выливай опару в окно, если она тесто будет подходить медленно… не все получается на счет раз-два-три как на утренней разминке..

попробуй вспомнить это...

мне хочется стать незаметной. слиться.

как это сделать? отказаться от красных ногтей? от блеска волос? от шороха моих длинных юбок и звона колечек в ушках? отказаться от пространства, которое я занимаю в мире? но как? я ведь не пушинка... не говоря уже о том, что пушинка, собственно, тоже занимает место в пространстве, просто она - маленькая, а я большая, она летит, а я стою, припаянная к полу на своем восьмом этаже, облепленном ковролином графитного оттенка. вроде и не на земле, но уж и всяко не в небе. на случайных подмостках между...

в этом впаянном в пол многотонном состоянии очень страшно чувствовать неудержимое влечение вылиться ранним весенним утром в голый город, сделать ему тайский массаж нежными ступнями по ледяному еще асфальту, по настоящей, живой земле, по хлюпающей грязи. извозиться по щиколотку в глине, обваляться в иголках осенней соломы. увидеть деревья и окна в мягко-кофейной сепии, разглядывать ветер по облакам, отбеливать их до ослепления встроенным фотошопом. найти несколько лиц среди сотен натянутых серых чулков в резиночку, поместить их в свою картинку, упросить ветер растрепать им волосы, а облака - посветить backlight"ом.

здесь, на восьмом этаже - тонкие слюдяные перекладины и никакой страховки, здесь только страх впитаться грязновато-оливковой лужей в графитный пол. так и вижу себя масляным тягучим пятном, а вокруг - толкучку сошедших с ума коллег, забывших разом часы работы ФКЦБ, МАПа и ГБР, дату подписания Гаагской конвенции и правила UNICITRAL. в этой луже будут плавать два огромных, безупречно накрашенных и плотно закрытых глаза, напоминающих цветки росянки, и пухлый сжатый рот с ободранными в кровь губами...

ну, надо же как-то защищаться...

надо же что-то делать!

...когда открываются все 8 шлюзов от ануса до глазниц и в них начинается траффик, сравнимый с торнадо где-нибудь на Майами. когда в ладонях оседает морская соль, смешанная с грязью близлежащего завода и слякотью марта. когда я начинаю видеть деревья и окна в мягко-кофейной сепии разглядывать ветер по облакам, отбеливать их до ослепления встроенным фотошопом. и искать криком лица среди сотен натянутых серых чулков в резиночку...

и когда на моем собственном лице 2 глаза сжимают ресницы в линию, принимая очередную информацию, как росянка, принявшая очередную жертву, а потом сразу распахиваются за следующей, чтобы поглотить ее также незаметно и быстро. жаль, я не умею есть мух, они, очевидно, сытнее, чем картинки: росянка, кажется, ест по одной в день, я же хочу цвета и света постоянно.

негнущейся куклой переставляю ноги по восьмому графиту. годами купаюсь в этом сером супе. сосу капли крови из собственных губ (росянка не может жить индустриально, как ксерокс, пожирая одну лишь бумагу...) сливаюсь.

посвящение Королеве НикО (по мотивам полиморфных извращений и навязчивых сновидений)

...она язвительна и иронична, стремительна и неуловима. Она мчится навстречу...чему?
а под колесами ее байка... нет, не покорно выстилающаяся дорога, а - стонущие тела девушек. Они высматривают ее, подкарауливают, бросаются навстречу, лелея призрачную надежду на чудо. Надежда умирает под колесами ревущего монстра, которому нет дела до похрустывания нежных девичьих косточек и криков любви из раздавленных ртов. Любить ее - чистой воды мазохизм и верный путь к критически-параноидальному одиночеству. Она растворяется, исчезает, уходит... даже не заметив ваших встревоженных глаз и потрясенного лица. Да и как их заметить в толпе таких же восторженных идиоток ;-)
Эх-ма... ладно... будем наблюдать издалека, тихо пуская слезу умиления и печально подбрасывая в воздух чепчики... А нет ли какого-нибудь специального байкерского святого, кстати? Я б ему свечечку поставила, чтобы в следующий раз топливо этого зверя, уносящего мою мечту прочь, кончилось аккурат напротив моего дома... кофе бы попили... коньяк... Нету, говорите? ну ладно... пошла я на дорогу... караулить...

P.S. типичная, но трогательная история;-)
нас тысячи... маленьких абсурдных миров...

[500x391]
"Для полной согласованности душ нужна
согласованность дыхания, ибо что - дыхание,
как не ритм души? Итак, чтобы люди друг
друга понимали, надо, чтобы они шли или
лежали рядом."
МЦ


Дошагала до двадцати двух. Лето жизни этого года. Августейшее время мое. Освященное величеством Искренности. Олег и Марина - Митяев и Цветаева - живу сейчас под их звездами. Современник и Подруга в веках. Музыка и стихи, но преломляясь - сквозь тебя. Тебе приношу - как на алтарь. Я закашлялась этими днями. До хрипоты кричу о своем счастье - на листах, с балкона - в миррр, в телефонные трубки, в себя.
Дни разбегаются с рассветов. Рассвет - начало и конец. Теперь он мне - соперник. Именно сейчас мечтаю о дне БЕЗ солнца (это Я-то?!), как долгое продолжение рассветного часа... Пусть будут первые птицы, сверчки, с детства загадочные и манящие перестуки поездов и пугающий шорох ставень. Не вынесу звука трамваев, играющих в песочницах детей и ругающихся взрослых. Затыкаю уши нетвердым сном, искупав ладошки в тебе...
Солнце все-таки врывается - спустя мгновение казалось бы - со свитой шума и Утра... Еще не прихожу в себя, но животно-физически ощущаю насколько удобна постель, насколько нежно-тепло, насколько восхитительно-удивительно... И пахнет морем... На пятом этаже ветхой хрущевки... Пробую сдвинуть с места хотя бы один глаз и еще совсем ничего не понимаю. Сразу обрушиваются две неожиданности - первая: просыпаюсь с Тобой; вторая: удалось это сделать раньше тебя... Веки протестуют, заталкивая меня обратно в забытье, сознательно подчиняюсь, пока не слышу пронзительный внутренний вопль о том, что нельзя терять ни секунды, ни кусочка этого чуда! Сначала украдкой, из-под тонкой кожи наблюдаю тебя и слушаю дыхание, после - решительно открываю глаза и резко ошеломляюсь. Ничего красивей, наивней и ближе не было. Такого не рисовали художники, и не воспевали менестрели! Я бы никому не поверила, если бы пытались рассказать. Это - больше Впечатления! Боюсь пошевельнуться, еще не ведаю порога твоей чуткости, но вполне предвосхищаю ее. Просто смотрю остро - как бы не разбудить! Ангел мой грезовый! Настоящая, ласковая карамель щек - детская доверительная открытость твоего лица. Всеми силами вбираю в себя и стараюсь зафиксировать. Ты - нервная эмоция моя - читаю твой сон по подрагивающим ресницам и кусаю губы. Не трожь! Не смей! Просто береги ее такой. Что-то ты сейчас видишь, с кем-то говоришь, удивляешься - легкая гримаса углубляет изгиб твоего рта - удерживаюсь снова, захлебнувшись умилением. Так не смотрят на апельсины, на воду, на золото. Так даже на небо не смотрят! Так смотрю тебя я - утром августа.
Это время - доказано! Твоей тональностью, качелями внутри меня и печатями на предплечьях. Это Время никогда не предать и уже не обокрасть.
И однажды будет - новый Закат...

- Дорогая, я дома, - произнес муж обычное свое приветствие.

- Я на кухне, - откликнулась жена.

Сергей прошел на кухню и привычно звонко поцеловал Анну в щеку.

- Ну, что у нас на ужин? - каждодневный вопрос мужа не вызвал у Анны ни малейшего раздражения. Почти каждый день, примерно в одно и то же время, сцена с этим диалогом проигрывалась в этом доме. Анну, не выносившую рутину, не признававшую никаких констант, любившую больше всего в жизни именно неповторимость каждого мгновенья, эта повторявшаяся изо дня в день картина только умиляла. Потому что она любила Сергея. Любила до самозабвенья. Любила в нем и то, что было чуждо ее природной натуре – однообразие.

- Иди, умойся. У меня уже все готово, сейчас будем ужинать, – сказала она и чмокнула мужа. Семейная идиллия продолжилась за столом. Сергей рассказывал о работе, она в свою очередь об интригах, сопровождавших любой производственный процесс в женском коллективе, где она добывала деньги в семейный бюджет.

- Мне на работу сегодня звонил Лешка Аркадин, в субботу ждут к себе в гости. У его Наташки день рожденья, - бодро сказал Сергей, когда они закончили ужинать и вместе мыли посуду.

- Ну что ж, давай сходим. Завтра в обеденный перерыв пробегусь по магазинам, поищу подарок. – Они закончили мыть посуду и пошли в зал смотреть телевизор.

К Аркадиным они явились вовремя. И были первыми из приглашенных. Все опять как всегда: стол еще не накрыт, гости не собрались. Анна понимала, что, если бы торжество было назначено и на час или на два позже, придя вовремя, они застали бы все ту же картину. Зная это, она все равно всегда и везде старалась быть в назначенный час. За что и получала: в каждом доме, куда их с Сергеем приглашали, она была первой помощницей хозяйке. Минут через сорок все собрались и сели за стол. Поздравления имениннице, просьбы передать какое-нибудь блюдо, призывы всем налить - начало любого застолья. Все как всегда. Анна расслабилась. Почти всех гостей она знала, поэтому для поддержания беседы особо напрягаться не надо.

- Как на работе?

- Обещали повысить зарплату.

- Как дети?

- Вчера мой принес двойку.

- А мой пятерку по английскому.

- А вчера новости слышали? Похоже, опять цены поднимут.

Так прошла первая, трезвая часть вечера.

Когда все изрядно накачались алкоголем, вторая часть программы стала разнообразней. Кто-то танцует, кто-то курит на кухне и спорит на повышенных тонах. Сергей танцевал с незнакомой Анне женщиной, сослуживицей хозяйки дома. Он не скучал. Ну и хорошо, скоро они пойдут домой, по дороге будут делиться впечатлениями от вечера. Анна уже знала, над кем будут смеяться, а кому сочувствовать. Ну вот, первые гости заспешили домой. "Можно и нам уходить" - подумала Анна.

- Сергей, пойдем домой, уже поздно - она взяла мужа за руку и повела к хозяевам дома прощаться.

- Ань, давай Эльвиру проводим. Она одна, а на улице темень непроглядная.

Анна только сейчас заметила, что рядом с Сергеем стояла женщина, с которой он танцевал раньше.

- Вас зовут Эльвира? Очень приятно. Нас так и не познакомили за весь вечер. Конечно, мы вас проводим. Вы где живете? - не дослушав ответа на свой вопрос, она направилась в прихожую. Втроем вышли на улицу в полном молчании. Не сговариваясь, так же молча, повернули к остановке.

- Ань, подожди минутку - голос Сергея испугал Анну. Она вздрогнула, повернула голову к мужу и похолодела: он держал за руку Эльвиру и смотрел на жену чужими, холодными глазами.

- Мы с Эльвирой знакомы уже несколько месяцев. Мы любим друг друга - его голос доносился откуда-то издалека, и в тоже время оглушал Анну. Она замерла, почти перестала дышать, и только дрожь в ногах напоминала о том, что ее тело еще живет.

- Я не хотел говорить тебе все это дома. Я боялся истерик. Ненужных выяснений. Так случилось, я ухожу. Просто смирись. Ты здесь не при чем. В понедельник я заберу свои вещи. Нам не нужно пока встречаться. Разводом займусь сам. Когда все оформлю, позвоню тебе. Так вышло. Ты справишься. Все будет хорошо – впервые, за все время что она его знала, в его голосе звучали наставительные нотки. Все так же держа Эльвиру за руку, Сергей прошел мимо нее и не оглядываясь махнул рукой проезжавшей машине. "Я тоже боюсь ходить в темноте" - пронеслась единственная мысль у Анны в голове, и затем все стихло.

Она стояла на том же месте и не двигалась. Проходили люди, проезжали машины - она не слышала, не видела. Все умерло. И она сама тоже.

- Девушка, вы не меня ждете? -пробасил над ее ухом чей-то голос. Странно, но она услышала. Повернула голову - увидела. Основные чувства возвращаются.

- Ну что стоишь одна? Приласкать некому? Так я помогу - сильный запах водки изо рта этого незнакомца окончательно вывел Анну из оцепенения. Она развернулась, и, ничего не отвечая наглецу, пошла от него прочь. Но не так-то легко отвязаться от пьяного мужика, осмелевшего под покровом темноты.

- Что, будешь целку из себя строить, шалава? - он крепко схватил Анну за руку и поволок к ближайшему Читать далее...

* * *
Легкое перышко. Щекочущее. Скользит по моей шее шелковистыми ворсинками. Такое зыбкое возбуждение - то ощущаешь его на своей коже, то оно бесследно исчезает и вновь появляется, неожиданно обнаруживая себя. Покат правого плеча... левого... Игривое движение на моем теле. Пробежал невидимой полосой по линии декольте, пепельно-белый кончик перышка, а за ним шлейфом пронесся легкий ветерок возбуждения. Кокетливо и непринужденно изучает мое тело, прорисовывая все изгибы. Я полностью расслаблена, прислушиваюсь к каждому шагу этого природного творенья.

* * *
Безупречно гладкое и округлое. Можно уместить в одной ладони, можно, удерживая двумя, передавать свое женское тепло.
Зажала в руках, поднесла к губам - так и хочется поцеловать это кисловато-сахарное совершенство. Горячими сухими устами прижалась к багряно-желтой стороне. Я отдаю ему свое тепло, а оно оставляет на моих губах прохладный яблочный аромат.
Теперь совсем теплое, живое, медленно скатывается, удерживаемое моей рукой, по спине тоже гладкой, но могучей, стремится вниз и замирает, оказавшись в глубокой впадине на пояснице. Я привожу его снова в движение, заставляя подниматься по линии упругих ягодиц. И вот оно без всякой помощи срывается к ногам, неуклюже перекатываясь до колен, по икрам, к голени. Остановилось. Я заставляю его проделать обратный путь, останавливая и делая круговые движения на внешней стороне бедра, а затем, повторяя линии ребер, отчего возникает легкий щекочущий трепет. Достигнув бугорок шейного позвонка, плод, как будто обессилев, падает и оказывается в укромном отверстии между шеей и сильным мужским плечом. Идя на поводу этого искусителя, мы замираем, поддавшись расслаблению тел и душ.

* * *
Пробуждение. Тепло и сладко всему телу. Оно еще дремлет, но разум постепенно оживает, прислушиваясь к звукам вокруг. Легкий поцелуй и полное пробуждение. Ты берешь мою руку, губы окунаются в ладонь - улыбаюсь. И вдруг, еле уловимый холодок на месте только что побывавших твоих губ. Эта прохлада проникает в меня словно сотни невидимых иголочек, колющих насквозь, но так приятно. Еще недавно так решительно пронзающие меня холодящие струйки, ослабевают и бессильно растворяются во всем моем теле. Маленькая капелька стекает с ладошки, за ней еще одна, и вот я уже чувствую в своей руке крохотное озеро чуть прохладной воды.
"Что это было?" - мысленно спрашиваю я. А в ответ: "Кусочек льда".

09/2000

Распоясавшись в свободе, забываю о необходимостях. Глазею по сторонам, не глядя под ноги. По-первоклашечьи сшибаю коленки и локти. Навзничь. Чужая страна, язык, губы, глаза… а сердца замирают в унисон. Это комфортно.

Учишь меня летать, но там, куда я вернусь - нет такого неба. Пытаешья обогнать в заплыве, но я тону, если тебя нет рядом. Это же не морская вода. Пресная. В одиночку.


И грубые ботинки, и жесткая щеточка на макушке, и даже брякающая поясом и цепями-цепочками походка выдают в тебе нежную струнку, главную. Девичью.


Твои майки пахнут экстреммой. А щеки - молоком. Ты пьешь меня по-мужски, будто держа за ручку большой пивной кружки, и когда губы тянутся за первым глотком, ты - одними только глазами меня - навылет!


Слабо пытаюсь рикошетить твои ласки, ты подавляешь своими выдумками самые сумасшедшие мои инициативы. Судорожно вздыхаю, чтобы шепнуть: "Ich Kapituliere"

Этот город нелеп, этот город смешон,
Этот город навечно уходит в запой.
Только я у него как всегда не решен,
Не решен, запрещен, может, просто чужой.
Нарушитель границ, я не знаю примет,
Я не помню законов, хожу по кривой...

Дождь, дождь, дождь... Весна осталась где-то в странно теплом феврале с его двадцатью градусами выше нуля... Сейчас - не весна, не осень, а безвременье, наполненное сыростью, напоённое влагой, обложенное туманом как недоношенный младенец ватой, путающее все планы на мирный исход ссоры с самим собой, хнычущее, сплошное многоточие в мире вопросов... капли - точка - тире - точка - тире, не выходит даже SOS, март-марток-марточек, факнутый по ошибке не тем сезоном, вялотекущая шизофрения, напрасная попытка-пытка что-то начать...


Жест раскрошился... Полувздох...
Молчание кружит и мучит.
Как будто - жизнь, как будто - учит.
День тянется, не так уж плох,
Хоть не хорош. Лишь на пределе
Звучит аккорд. Струну задели
И тянут, тянут жилы вон...
По небу скачет Дикий Гон,
Как поздней осенью...

...слушай, на черта тебе это? Я не вспоминала о тебе лет пятнадцать... я точно знала, я определила для себя, что все прошло, вместо тебя внутри было большое пустое место, уже привычное и потому не страшное, грязная клякса пустоты, подрагивающая, сжимающаяся в невесомый комочек от чужих рук, слов, взглядов, прикосновений, проникновений... уговоренная-заговоренная чужими почти любовями, почти правдой отношений, твердых решений, на девяносто девять процентов убедительных чувств... и вспухающая как паук в те минуты, когда вдруг чей-то жест нечаянно все же что-то напоминал мне - далекое, мимолетное, почти прозрачное и нереальное... почти несуществовавшее... ведь никогда не бывшее не может причинять боли, правда? ...так, прикосновение тополиного пуха, не больше... на черта тебе это теперь, когда мы выросли из этих штанишек, разошлись, не оглянувшись друг на друга, утекли короткими импульсами в противоположные стороны... нас нет, потому что мы не-вместе... "не-вместе" - способ неприятия жизни, попытка отторжения единственно родного как чужеродного, сумасшедший рывок в нормальное (ха! ха! ха!) существование... ты, вероятно, смогла...

ты приговорила меня... к чему? после тебя от меня уже никто не уходил, эту сомнительную привилегию я оставила себе... просто в какой-то момент срабатывала кнопка, щелкал выключатель, мгновенно и одномоментно происходил сброс параметров и я поворачивалась к уже чужому человеку лишь для того, чтобы сказать отстраненное "нет"... каждый раз одно и то же... чьи-то слезы были мне смертельно скучны, может быть потому, что все мои остались далеко в прошлом... мне было не о чем говорить, нечего объяснять, не в чем разбираться... черный экран - и не нажать reset... я не могла вызвать в себе даже приличествующее моменту чувство жалости... только холодная, мертвая скука и ощущение неловкости за стоящего рядом незнакомца... я не хочу ломать то, что у меня есть сейчас - пусть всего лишь около души - но горло уже перехватило, и не выдохнуть беззабботно, не улыбнуться...

что со мной сделала эта весна? тебя не должно было быть во мне! А я...я разговариваю с тобой, спорю, доказываю, жалуюсь, сержусь, топаю ногой, утешаю, вынашиваю тебя, ращу, ребенок-ты рвется изнутри, заполняет все вокруг, не дает дышать... млин, да я даже не помню твоего лица... глаза помню, губы, матовую смуглость кожи, воспоминание прикосновения бродит как молодое вино... а лица - нет... не складывается... пытаюсь откопать старую фотографию... смотрю... ты... на фоне дурацкого бронзового орла, столь милого сердцам всех кефирников, приезжающих в этот городишко... тебя-то как угораздило? ...хмурясь, всматриваюсь, хочу пробиться глубже, под глянцевую кожу равнодушного черно-белого снимка... кажется, что-то всплывает... что-то... черты-черточки-штришочки-привычки-голос-интонации, а лица - нет...

Может, тебе интересно, о чем подумала сегодня? смешно, наверное, ты представь - ведь я могу пройти мимо, если встречу тебя... столько лет... Я просто не узнаю тебя настоящую. Ты вообще-то помнишь о тех пятнадцати годах, о которых шла речь в самом начале, а? Чего я хочу? Или ты? Не знаю... Кого винить? Ты опять приходила во сне. Зачем? Что ты хочешь мне доказать? Что я должна сделать здесь, сейчас, чтобы ты отпустила меня там, в нашем прошлом?

Знаешь, все мои бредовые монологи, все рассказики, строчки, буковки суть ненаписанные письма тебе... я сбрасываю слова в Сеть, они будут кем-то услышаны, они раскодируют чьи-то чувства в кажущуюся осмысленность... порой думается, что чем больше я выплесну, тем меньше ты будешь жечь, но рубцевания не происходит, клякса ожога расползается, уже трещит кожа - ты-alien внутри меня выкручиваешь жилы, выстраиваешь лабиринт, который мне не одолеть никогда... Ну зачем я тебе? Зачем там, в другом измерении, ты вдруг обернулась назад... секундный взгляд - и камень осыпается песком...

[200x266]
"Это любовь… хотя ее проповедника давно уже нет в живых" (Снайперы)


… Любовь. Что о ней можно сказать… А нужно ли вообще говорить? Да, да… есть такое чувство. Это как желание пить и есть. Желание любить, чтобы тебя любили. Желание ощущения "хотькомутонужности"… вселенское желание…
Я сейчас одна. Мучает ли меня депрессия или еще что-то? Знаешь, нет… А с чего бы? Ах, да… Ты сделала мне больно и все кончилось. А ЧТО кончилось? Что? Ведь на самом деле ничего и не начиналось. Да разве это вообще ТЕПЕРЬ имеет значение? Вот и я о том же. После того воскресенья, с пятницы до которого ты всем своим поведением доказывала (показывала) мне (себе) мою ненужность тебе, я впала в депрессию. Мне было больно. Ты знала об этом. А может, ты считаешь меня виноватой во всем? Может так и есть? Вряд ли, солнце… я не спрашивала у тебя разрешение привести ночевать к тебе своего "любимого" мальчика, не так ли? Наоборот… это ты… неважно… такое было со мной впервые. И что я могла сделать? Я сказала, что это очень умно с твоей стороны. Ты взяла меня за руку, я вырвалась… началось… понеслось… Два дня после этого мое сердце было пронизано тупой несмолкаемой болью. Ощущение ненужности меня не покидало. Я не могла есть, не могла спать. В конце того дня ты сдружилась с ней. Что ты… признала родную душу… а ведь ты прекрасно знаешь, как я ее и без того ненавижу… Надо было сказать всем: " Всем спасибо, прием окончен, все свободны"… но все остались… на 2 дня… невыносимые 2 дня… всем было хорошо… а тебе? Признаться, я не знаю… я не понимаю тебя…
До сих пор боюсь услышать твой голос по телефону… Да что там… меня до сих пор лихо потрясывает, когда тебя вижу… А ты? Ты стала грубее… между нами теперь нет ничего того, что было… нет, нет… я скучаю??? Да, я скучаю… ты… ты такая гордая, сильная, властная… называешь себя сукой… Бог тебе судья, дорогая… черт знает, что у тебя на сердце… разберись с собой, сделай одолжение… на мой вопрос: "Тебе на меня наплевать?", даешь ответ: "не знаю… исчерпывающий ответ, да?". А на мою просьбу послать меня, когда надоем, отвечаешь, смеясь: "Я подумаю"… думай, думай…
Сейчас я стараюсь не думать о тебе. Хожу в кино… с кем? С молодым человеком… просто в кино… отвлечься… Гуляю с лучшей подругой… Ты в это время топишь боль (зло, ненависть, скуку - нужное подчеркнуть) в вине (пиве, водке - аналогично)… говоришь, ты меланхолик… а я мазохист по натуре. А мой оптимизм советуешь засунуть ………………………… Неужели! Счастье мое, жизнь не стоит на месте, понимаешь? Я уже не знаю, кого успокаиваю, тебя, себя… Ты говоришь, что я дура… Да? Да… Знаешь… я никогда тебе не говорила… когда мы только познакомились, я уехала на практику загород… однажды ночью я увидела на небе одну звезду… она была одна… совсем одна… а я скучала по тебе… уже тогда! Представляешь! я загадала желание… загадала, чтобы у нас с тобой что-то было… Что-то… Смешно, да?... нет, скорее грустно… у нас было…. Что-то… Теперь я верю в то, что желания, загаданные в момент, когда на небе появилась только одна звезда, сбываются… Попробуй, загадай что-нибудь. Выйди, как обычно, ночью, на балкон покурить и загадай… Может, сбудется…

25.07.02

Да, вот и дождалась.

Целых десять дней ждала нашей встречи, целых десять дней считала часы и минуты, целых десять дней удерживала твой образ, твое тепло у себя в груди, в ладонях, в солнечном сплетении. Целых десять дней ждала тебя.

И дождалась.
Довыделывалась.
Доигралась.
Доумничала.
Довела тебя до белого каления, сама того не желая.
Разозлила.
Может, обидела.
Может, достала.

И ты решила избавиться от меня. По крайней мере, так мне показалось. Так я это поняла.

Твое требование определиться, чего же именно я хочу, чего же именно я жду от тебя, для меня - смерти подобно.

Чего может ждать Поэт от предмета своего вдохновения?

Чего может ждать Рыцарь от Прекрасной Дамы, во имя которой он совершает все свои подвиги и безумства?

Ничего они конкретного не ждут - просто любуются, просто вдохновляются, просто - любят. Ты только будь - Прекрасная, нежная, таинственная, близкая и далекая, вроде бы - понятная - и недоступная.

Ты только будь, и позволь быть рядом с тобой - иногда, изредка, когда все особенно плохо или когда крылья за спиной. Ты только будь - и в снежном вихре, и в сплошной пелене дождя, и в кипятке тумана отыщу я дорогу к тебе, отыщу я твое тепло.

Я не могу ответить на вопрос - зачем? Почему именно ты? В качестве кого? Для меня это пустые вопросы, ответы на которые никогда не смогут быть однозначными и простыми. Ответы на которые вообще вряд ли могут существовать.

Не задавай мне таких вопросов. Или не жди ответов на них. Я не отвечу, но не потому что не доверяю тебе, не потому, что обманываю тебя, не потому что не уважаю твоего времени и твоих усилий.

Я просто не могу облечь в материальную форму слов те чувства, что испытываю к тебе. Да и не хочу. Ты ведь умница, ты можешь уловить их энергетику, и можешь понять их и без вербального выражения.

Ты не захотела этого делать. Ты решила поставить меня на место - это твое право. Ты хотела активизировать меня. Спасибо тебе за это. На меня трудно воздействовать, если я сама не возжелаю поддаться этому воздействию. Но все равно спасибо.

Мне грустно, мне даже печально от того, что ты так все неправильно поняла. Мне грустно - но это ничего не меняет. Ты нравишься мне. Ты пробуждаешь моего Поэта и отправляешь Рыцаря на поиски приключений. ЧТо может быть лучше этих занятий?

Я любуюсь тобой, хотя ты и не разрешаешь мне это делать.

Я буду и впредь любоваться тобой, я буду и впредь приходить к тебе в разных качествах - я все-таки не сторонник одномерных отношений. Мне нравится предоставлять тебе разные роли. Ты так хороша в них всех!

Позволь мне продолжить?

Позволь себе быть.

[376x480]
Ты затуманила взгляд на сотую долю секунды и вдруг быстро покрыла свои глаза непривычным и резким холодным инеем. Ты вообще резкая. Справедливая. Гордая, и знающая Что надо делать и Как надо жить, а также Что и Кому и Когда говорить.

Ты всегда такая. Постоянно совершенствуешь себя, развиваешься, чего-то добиваешься.

Ты настоящая бизнес-леди. Иногда сентиментальная, чаще стремительная и уверенная, и почти никогда дурашливая. Тебе легко общаться с людьми, ты прекрасный организатор, и любой примет тебя в свой коллектив. Ты прекрасно располагаешь к себе людей.

Это я такая дурашливая, неуместная и глупая. Это я не умею себя вести и не знаю как и где держаться. Я не нравлюсь людям. И тебе тоже. Ты все это выдумала, про нашу дружбу только для того, чтобы иметь шута рядом, чтобы можно было выплеснуть все свои эмоции, всю злобу и нервозность на кого-то. На меня.

А я принимаю все с очередным порезом в душу и нелепой улыбкой на устах.

Я люблю тебя. Я уважаю тебя. Я завидую тебе.

Ты умеешь поставить в разговоре точку, выдать свое мнение, раскритиковать и думать, что ты права. Причем у окружающих создается такое же мнение.

Тебе не жалко меня, когда мою душу и все рвение к своей персоне ты отпинываешь ногами, как надоедливого щенка.

А мне жалко меня до слез. У меня вся жизнь не удалась. Никто меня не жалел, а раны в сердце не зажили до сих пор. Я всегда была неудачкой. Из серии "не на работу опоздала, так залила пиджак кофе".

Ты думаешь, что у меня все обыденно. Высмеиваешь мои зачатки творчества, обрезаешь мои крылья насмешливым – «Ну-у-у-у, что вы говорите... Слова-то какие... Где таких начиталась?»

Мне больно, а ты думаешь, что я ничего не чувствую.

Я добилась первых мест в обществе, чтобы следовать за тобой, чтобы тебе не было за меня стыдно.

Я записалась на ненужные курсы экономики и высшей математики, хотя по складу ума гуманитарий.

Я много читаю, я занимаюсь языками…я работаю над собой.

Я начала пить и курить. От тоски и ненужности. Одиночество в толпе.

А ты…ты затуманиваешь взгляд и сквозь сигаретную дымку, окутывающую тебя, как утренний туман, снова слащаво-ненатурально улыбаешься всем моим тщетным попыткам завоевать твое внимание.

Я и ты - две параллели, несоединимые и логичные.

Черное и белое. Красное и мертвое.

Вряд ли у нас когда-нибудь что-нибудь с тобой получится. Ты ведь такая нужная всем, и, конечно, слепо было бы верить во что-то между нами кроме небольшой жалости от тебя ко мне. И все.

За четыре года нашей совместной жизни ни одного одобрения…на черном фоне бесконечные трещины отношений.

Лабиринт судьбы, паутина жизни. Стена ненужных фраз и нелепых признаний.

Горы недоразумений и непонимания.

Озера моих слез и землетрясения твоего гнева. Нелюбовь, Недружба.

Холодная река жизни, бурные потоки которой направляют нас все в новые и в новые русла, и я бессильна бороться с ее течением и порогами. Пора расслабиться и пойти ко дну.

Без тебя. Что подразумевалось во всей моей жизни каким-то нелепым ученым математиком.

Пора признать власть точных наук, часов, денег, налогов, заведений, механизмов, газет, компьютеров, калькуляторов и толстых банковских служащих.

Пора признать и то, что у меня уже никогда не будет, как у всех людей, простых, казалось бы вещей: горячего шоколада в мягкую кровать, свежих газет в утреннем парке, смеха детей, фырканья собственного авто, хороших духов и сигарет…

Никогда не будет любви…Взаимной.

Не будет Тебя.


Ты затуманила взгляд, и прозрачно-белесый лед оттаял в твоих горячих, живых и любящих зрачках.

- Я люблю тебя! Давай забудем все! Я раньше этого не понимала, и все же я тебя безумно люблю и всегда любила!

Тихо плачешь и прижимаешься щекой к обалдевшей мне.

А утром ты приносишь мне в постель горячий шоколад, и даришь набор из восхитительных духов и дорогих сигарет… Мы едем кататься на нашей машине, и я уже слышу смех детей… Они где-то внутри. Тебя и Меня...

[246x350]
Ночь. Первая ночь нашего знакомства. Она могла быть вполне обычной. Мы работали вдвоём в эфире. Только ты и я.
Ночь стала для нас волшебной.
Сотни разноцветных огнедышащих сполохов, сумятица. Только одно слово, и от страха - к любви, от оцепенения - вперёд, увлекаясь другими, новыми словами…

У тебя меня не было никогда, у меня - тебя.

Словно сотни лет мы шли друг к другу, словно сотни лет ждали именно этой ночи, чтобы увидеться и рассказать всё, что произошло за это время без наших встреч.
Мы много говорили, зачем-то обещая друг другу всё…на осень, на зиму, на жизнь вперёд...

Но красно-жёлто-синий рассвет за окном посмотрел на нас недружелюбно. Ночь закончилась.
Ждёт ли нас вторая встреча?
Быть может, эта ночь сотрётся днями, другими ночами, без меня и без тебя. Забудутся наши разговоры, обещания, откровения. Затеряются лица.
Сколько ещё времени нам предстоит прожить друг без друга?
День? Два?
Или снова года, столетия, жизни?
Чтобы опять вдруг встретиться, случайно или не совсем…

И уже через день мы встретились. Мне казалось, что так не бывает. Такого со мной и не было никогда.

Иногда по привычке бросаем друг другу колкости…
"Прости, малыш…я такая, потому что люблю, когда люблю…"
Я тоже…

Подруга? Сестра? Любовница? Ни та, ни другая, ни третья. Нашей любви нет названия, или же мы просто не знали такой любви? А может быть, я люблю тебя лишь потому, что ты - это я, а я - это ты?
Если бы это было так… но между нами есть что-то, что намного ярче, важнее, чем просто я и ты. Это главное.

Эти осенние вечера - для наших разговоров, ночи - для прикосновений. Ты засыпаешь, а я - нет. Я не могу представить, как можно закрывать глаза рядом с тобой. А ты видишь сны за себя и за меня. Держишь меня за руку и видишь сны.

Утром я улыбаюсь навстречу нежному осеннему солнцу. Мы расстаёмся с тобой, не прощаясь.

И я честно пытаюсь не думать о тебе. Целый день. И весь следующий день. И вечер. И ночь.
Но всё время думаю.

Это было вчера…
Мы не виделись уже несколько дней, и вдруг я услышала её голос по радио. Ночью.
Обычно я передаю ей сообщение вроде "Малыш, я слышу тебя. Буду за тебя спать. Алеся"

Вчера…
"…Ну что женщине для счастья надо? Доброе слово, да и только…"
Она сказала это немного устало и поставила в эфир какую-то песню по заявкам…

На лифте я быстренько спустилась вниз, к телефону-автомату, сказала в круглое пластмассовое ухо:
"Привет, малыш. Доброе слово тебе. Спокойной ночи, если получится. Очень тебя люблю. Алеся"
И услышала в ответ от оператора стандартное "Передаю, спасибо, до свидания"

И опять к себе на девятый, послушать, что она там скажет... каким голосом…
Песня заканчивается, и в эфире я слышу:
- Что-то звонки у нас срываются. А я пока передам привет девушке Алесе от её подруги... Светланы... она обещает, что завтра обязательно… просто обязательно позвонит ей на работу... и всё будет хорошо, ведь завтра пятница... И для Алеси звучит песня Земфиры "Девочка, живущая в сети"…

Какое оно - счастье?

В осеннюю ночь резво ударила летняя луна, распрямила свои лучи, разбила стёкла. Улыбка её завладела городом, заволокла улицы туманом…

Девятый - первый...
"Малыш… все мои ласковые улыбки - тебе. Спасибо за Земфиру. Люблю. Девочка, живущая в сети"

И сквозь туман, сквозь темноту, через это ненужное невечное расстояние в ночи я вдруг вижу, как она улыбается…

Я выхожу на улицу. Туман. И вправду туман.
"Как в Лондоне" - сказал устало чей-то голос над самым ухом.
Небо слегка покачнулось и снова вернулось на прежнее место.
"Девушка, ну что вы от меня шарахаетесь? Я вам ничего плохого не сделаю"
"Я знаю" - говорю я - "Я не специально. Это случайно получилось"

Просто я так же пьяна, как и вы сейчас…

Её руки – это гипноз, таблетка «паркопана» уводящая в страну грёз. Она говорит, а пальцы играют, переплетаются. И кажется, что их не пять на каждой руке, а восемь, десять. И не важно, слышишь ты или нет, что она говорит, руки расскажут то, что надо услышать тебе, именно тебе. Особенно сегодня, сейчас.
«О чём, ты думаешь, Наташа?» - неожиданный вопрос, такой, что вздрагиваешь внутренне, чуть не выдавая себя.
«Не знаю»
«Это неправильный ответ»
«Так…не сформировавшиеся мысли»
«Кафе закрывается, давай уйдём отсюда пока нас не выгнали»

Через пару улочек другая дверь в полумрак.
«Я не люблю красные пирожные»
«А чай с дымом?»
«Да, Саша, да»…
Как близко сейчас находится её щека. Так близко, что её волосы касаются меня.
«О чём, ты думаешь, Наташа?»
«Не знаю»

В полумраке за низким круглым столиком уютней, чем десять минут назад за высоким квадратным. За окном почти новый год – радостно мигает нелепыми огнями электронных ёлок.
Она тихонько говорит: «когда ты освободишься внутри себя – они отпустят тебя, и, не стоит думать что центр вселенной вокруг тебя».
На меня накатывает неудержимое веселье, сравнимое разве, что с радостью детства, что никак не вяжется со сладким вкусом сигарного табака на губах. Пытаюсь воткнуть ложку в пирожное. Без её помощи не справиться. Говорю ерунду – ну вот, разошлась. Но замираю на полуслове. Боже, какая она красивая сейчас! Смотрит. Ласково? Нежно? Нет, показалось.
«А о чём ты думаешь, Саш?»
«О тебе…просто о тебе»

Какая же она красивая сейчас. Не могу отвести глаз. О чём думаю я сейчас? Просто представляю, что мы одни. И так просто протянуть руку и поправить вот эту вот выбившуюся светлую прядь…её волос. А потом задержать руку у её щеки, наклониться к ней и поцеловать. Целовать, целовать – пока она не опомнится, не рассердится. Это значит навсегда её потерять. Или найти. Опасная игра. Я даже представляю, что скажет она – как было уже один раз: «посыл, породивший эти слова – не принимаю».

За окном поезда, уносящего меня, темно и холодно. Уносящего далеко от дома – за окном торжественная зима. Ёлки приготовились к встрече нового года. Великие стоят. Я люблю сосны – они светлые и весёлые, радостные и живые, тёплые своими оранжевыми стволами.
А ёлки плотно стоят вдоль холодной стали рельс. В белых пушистых нарядах. Свет от поезда выхватывает отдельные снежинки, превращая их в огоньки-искорки. И мерещится мне за каждой елью – глаза голодного хищного волка. Чужой лес, чужая зима – куда еду? Кто я?
И бухает в висках правда: «не хочешь ехать - слезай с паровоза, хочешь – приезжай ко мне». А я испугалась хрустящего снега и волков – вот, что не позволило мне дернуть стоп кран.

«Это было жестоко – ведь, да?»
«Да, любимая, да»
«Сашка», - мысленно кричу, - «ну поцелуй же меня, я сама не смогу. Я, похоже, вообще ничего не смогу без тебя»

Хрустит снег под ногами в первый день нового года, маленького такого, в совсем коротких штанишках. Иду к ребёнку, подарком для самой себя. Картонная малиновая шапка, руки в карманах – деловой дед Мороз. Улыбаю случайных прохожих на тёмной ночной улице. Один день, как полгода. Но завтра будет уже два – равняется год. И так до конца.
«Привет!»
«Привет!»
И, наконец, она поцеловала меня. Закружилась голова – какой это был поцелуй. Такой я не забуду никогда. К чёрту всё, скажет умри – умру, скажет живи – буду жить. Знаю, будет любить. Знаю, что я буду слёзы лить. Сажать сердце крепким кофе – и до сумасшествия её любить. Навсегда, пока она не бросит меня.

Улыбаюсь. Ну, иди же ко мне, крадись во тьме - твои глаза полыхают ярче всех моих фейерверковых вспышек гнева. Хоть я и маню тебя огоньком, ты сама - поглощающий костёр. Ты привыкла прятаться, таиться, убегать, любишь, когда тебя хватают; я же играю твоими спичками: чирк-чирк, я использую каждую твою уловку, но коробок ещё полон, чирк-чирк и во тьме проступает мой парусекундный силуэт. Ты пугаешься, стараешься меня остановить слишком легко, осторожно-наивным "Спички детям - не игрушка". Одну я просто выбрасываю, потому что такие я ярко не умею. Да, до таких игр-игрушечек надо ещё немного подрасти. Зубоскалю своему отражению в тебе, начинаю истерико-вредничать, подбрасывая коробок, ловлю его на кончик языка, на кончик твоего пламени.
Ну, иди же ко мне! Я ухожу к разным людям. Таким несуетливым, таким любящим тебя. Я буду испытывать ласку с каждым из них, но так и не признаюсь, что ты - это я, твои спички и огонь - это тоже я, твоё сердце, что стучит - оно стучит только в мои двери. Ты уже поняла, что смысл игры заключается не в правилах, а в самих игроках?
Я перевязываю ладони белыми ленточками и иду к тебе сдаваться. Какая, в конце концов, разница, кто победит! Ты берёшь одну палочку, чиркаешь и несёшь огонь к моим глазам, находишь там себя и подносишь спичку к свече. Потом хватаешь меня на руки и со словами - Господи, ты вся в золе! Что ты уже успела сжечь? - опускаешь в ванну. Как что, недоумеваю я, твои мосты! Я сожгла все твои мосты. Теперь - только вперёд. Ты хохочешь и обливаешь меня ледяной водой, скользящей мурашками по телу, но я всё же успеваю заметить, как из твоего рта вырываются искорки.

…Знаешь ли ты, что именно тогда, когда ты поднимешься высоко-высоко, настолько высоко, что лишь очертания силуэта подсказывают, что это именно я, а никто другой, именно тогда и только тогда хочется прыгнуть вниз, вниз головой и разбиться о то, с чего всё начиналось?

Важно лишь то, что никто не может догнать тебя, успеть дотронуться до тебя в тот момент, когда весь разум окутывается холодной шалью мыслей, которые не дают покоя: " Я поднялась выше, чем хотела, я достигла того, о чём и мечтать не могла, но где тот, с кем ты можешь поделиться всем этим, где руки, которые помогут унести все те богатства, которые тебе достались при достижении цели, при осуществлении мечты, где та улыбка, будоражащая кровь, где то солнце семи миров, согревающее тебя не только в пасмурный день, но и в дни неугомонного дождя, снегов и вьюг?"

Стоит ли говорить, что ещё при жизни ты стала мне всего на земле дороже?.. Дышу невпопад, наугад… Живу только теми днями, в которых мы были так счастливы с тобой и так несчастны. Мы разминовывались на протяжении всей жизни, разминовывались в звонках друг другу, в строчках сердечноколющих, в неродных городах, поскольку только тот город был любим, в котором находилась ты, изменяя мне физически и духовно, душевно и хладнокровно, врезаясь в сознания тех, кто отвечал тебе взаимностью, заочно ненавидя меня. За что? Теперь-то, с такой высоты я понимаю, что причина была единична: "никто бы не смог любить тебя так самозабвенно, так глубоко, так преданно и честно, как я". Ты обвиняла меня в нелепости моей жизни, в неправильности выбора того или иного пути, я не перечила, я просто не могла быть другой. Да и помнила бы ты обо мне вообще, если бы я не была такой, какая я есть…

Я знаю одно, я ни разу не предала тебя. Меня влекло ко многим мужчинам и женщинам, меня любили и те и другие, но внутри себя, где-то в том месте, которое называют душой, я точно знала, что Ты исход и итог всей моей жизни. Я не предавала тебя, когда целовала других, потому как целуя думала лишь о тебе. Даря кому-то своё тело я вспоминала те немногие ночи, в которые мы сходили с ума друг от друга. Говорила ли я кому-то, что люблю? - говорила, и не лгала, потому, как это было правдой, я отдавала принадлежащую тебе любовь другим, любящим меня. Я говорила, что люблю, но не говорила кого… странно правда? Я благодарна тем людям, которые забирали у меня то, что по полному праву было твоим, потому как в один из стольких дней я бы задушила себя любовью к тебе, меня бы не стало…

Спасибо, что ты была в моей жизни, спасибо, что ты пришла и ни разу не покинула меня, я никогда не была одинока, хотя годами была одна. Твоё сердце билось где-то рядом, я слышала его, от того мне хотелось жить, дышать и дарить себя тем, кто в этом и вправду нуждался. Любила ли ты меня? Поначалу я задавала себе этот вопрос не единожды, но спустя некоторое время поняла, что ответ на этот вопрос бессмысленен, т.к. находясь вдали от меня ты так же даешь мне жизнь, как бы могла давать её будучи со мной рядом, ладошка в ладошку… Я пыталась разлюбить тебя, но любовь к тебе оказалась сильнее всего, что связывало меня с этим миром. Я привыкла думать о тебе, писать о тебе, петь о тебе, не представляя, что будет, если это всё уйдёт.

Спасибо тебе, дорогая моя, нежная моя, родная и далёкая… ты навсегда во мне, навсегда…

Я очень люблю ходить в парикмахерскую. Да, да... Вовсе не из-за моей любви к роскошным прическам или комплекса по поводу цвета волос. Я прихожу туда и сначала присматриваюсь, выбирая себе мастера. Вот одна - лицо отстраненное, расческа в руках движется автоматически, даже ножницы лязгают холодно и неприятно. И прическа у клиентки получается стандартная, безликая. Вот другая - видно, что новенькая, может быть, даже стажерка. Долго расчесывает волосы, тщательно проводит проборы и закрепляет пряди… Режет неуверенно, неторопливо, но старательно. Слишком напряжена, чтобы думать о человеке, что сидит перед ней.
…А сегодня такой приятный весенний денек, снег уже почти совсем растаял, тополя выпустили крошечные клейкие листочки, а у моей подруги день рождения. Настроение у меня романтическое, хочется чего-нибудь неожиданно приятного…
Вдруг я вижу третью девушку в дальнем углу зала. Стройная брюнетка, крашенная, как и большинство работниц парикмахерской, но цвет яркий, даже дерзкий, и удивительно ей идет. Я сижу в очереди, делаю вид, что читаю, и любуюсь ею. Даже достаю очки, чтобы получше разглядеть ее. Тонкие пальцы… Боже, как приятно, когда тебя касаются такие пальцы! Форменный халатик распахнут, а под ним тонкая обтягивающая трикотажная блузка, а под блузкой…
Кажется, а уже даже и не пытаюсь смотреть на нее незаметно. Все, решено. В конце концов, я - клиент, и могу за свои деньги выбрать, у кого стричься. А это прекрасное создание будет порхать вокруг меня целых 15 минут. Вот закончила свою робкую работу стажерка и наступила моя очередь. Чего там, девушка справилась совсем неплохо, но… Но я оборачиваюсь к своей соседке по
очереди и с улыбкой говорю ей: «Мне кажется, Вы очень торопитесь. Проходите, я подожду следующего мастера». Та быстро кивает и быстро идет в зал. «Отстраненная» закончила стрижку, но, к счастью, начала накручивать волосы своей клиентки на бигуди. А моя (естественно, моя…) уже заканчивала укладку дородной дамы - не иначе, директриса школы, готовящаяся к последнему звонку.
Ах, если бы такое было возможно, что я понравлюсь женщине… Но уж такой женщине… Не знаю, почему мне вообще приходят в голову такие мысли, но с детства отношусь к ним, девочкам, девушкам, женщинам, так - трепетно, как к совершенно другим созданиям, чем я сама. И от прикосновения их пальчиков во время детских игр, или при заплетании косичек… Как жаль, что у меня в детстве всегда была короткая стрижка!..
Дородная дама наконец-то снимается с кресла, приближает свое лицо к зеркалу и оглядывает причудливую башню на голове. Видно, что она довольна. Интересно, она сама заказала такую прическу или это парикмахерша предложила?
Но брюнетка смотрит на все это, слегка улыбаясь. Кажется, дама ее веселит.
"Благодарю, милочка! Ты как всегда великолепна!"
"Ну, что Вы, Калерия Витальевна! Приходите к нам еще!"
Как славно, она знает клиенток по именам. Дама семенит к выходу, а я просто срываюсь к ней на встречу.
"Можно?.." - притормаживаю возле её кресла.
"Прошу Вас…"
Я сажусь в кресло, она, ничего не спрашивая, выбирает из моей нехитрой прически все шпильки и начинает расчесывать волосы щеткой.
"У Вас сегодня праздник?" - вдруг спрашивает она, - "вы так и светитесь…"
Я удивленно пялюсь на нее и вдруг вижу ее глаза - обрамленные умелым макияжем, искрящиеся и… мне мерещится?… заинтересованные… и… что-то еще… я даже не замечаю, какого они цвета.
"Да…"- еле слышно шепчу я.
"Давайте помоем голову", - решительно говорит она.
Клянусь, я приняла душ перед тем, как выйти из дома, и она не могла этого не заметить. Но я радостно соглашаюсь с ней и соскакиваю с кресла даже с некоторой поспешностью. («Все правильно, - догадываюсь я по дороге, - за мытье с меня возьмут дополнительные деньги… Только и всего…». А еще я
чувствую, как маленький озорной бесенок толкает меня на безумство… )
В ванной я через голову снимаю джемпер, обнажая при этом чисто выбритые подмышки и грудь, обтянутую белой маечкой. Вполне приличной, чтобы продемонстрировать ее врачу или парикмахерше… Это просто парикмахерская, никакой не салон, поэтому головы клиентам здесь моют над обычной ванной, а не в специально предназначенных для этого раковинах. Я нагибаюсь, широко расставив ноги для равновесия, и вопросительно смотрю на нее из-за плеча. Она словно задумалась о чем-то своем, глядя на меня. Потом она перебрасывает мои волосы вперед и открывает кран. Пока одной рукой она настраивает температуру воды, другой продолжает перебирать мои волосы. Я замираю с глупой улыбкой на лице, зажмурившись.
"Как Вас зовут", - спрашиваю я её.
"Наташа. А Вас?"
"Юлия."
И теплые струи обрушились мне на голову.
"Вам «Elseve 3 в одном» подойдет?"
"Конечно…"
Да, вот оно, блаженство… Соединение трех моих фетишистских фантазий в одном: нежные женские пальчики ласкают мою голову под теплыми струями воды…
Она заворачивает мою голову в Читать далее...

- Сережа опять плакал сегодня.
- Когда?
- С утра, когда все гуляли.
- Ну где он? Нет-нет, не ведите его, я сама к нему пойду.

Он стоял за верандой - так, чтоб никто не видел его намозоленных рукавицей щек. Я боюсь вспоминать... но на нем была черная синтетическая шубейка (я ее купила в ноябре в "Детском Мире", на вырост), черная меховая шапка (с резинкой, за которую удобно было засовывать пробитые абонементы, шапка, делающая голову похожей на шарик), потом теплые вязаные серые штаны (интересно, почему он ненавидел те, синие, непромокаемые?.. так ни разу, кажется, и не надел) в лохмотьях снега на попе и коленках, валенки с малиновыми галошками и рыжий нелепый шарф.

Мой маленький Сережа стоял ко мне спиной и просто, почти беззвучно плакал. Его крошечное, спрятанное в кобуру мешковатой шубы тельце тихонько тряслось. Я не смогла сразу подойти к нему, хотела довести себя до глухого бесслезного исступления этим бередящим все мои раны зрелищем. Он был как выпавший из гнезда галчонок, и его горькие слезки ошпаривали мое сердце.
- Сережа, - тихо позвала я.

Он на мгновение замер, потом я почувствовала, как в его большую детскую голову дошла мысль о том, что это Я приехала, и он обернулся.
- Мама... - его воспаленное лицо выразило улыбку: без того опухшие глаза сделались еще меньше, под ними красные щеки радостно собрались в холмики и гладкие детские губы, распахнувшись, показали прореху от выпавшего зубика.

Я тоже больно улыбалась в него. Хотела спросить, почему он снова плачет, но слишком неотвратимо понимала причину сама.
- Малыш, у тебя когда зуб выпал?
- Вчега.

В замешательстве ковырнув в носу, он поковылял мне навстречу. Его маленькие круглые ножки оставляли в снегу темные следы. Он никогда не был цацей, не любил мяться и обниматься. Теперь мне кажется, что он уже тогда все сразу знал, уже тогда был как будто бы взрослым. Мне было тяжело с ним - от ощущения, что он знал про меня нечто страшное и взглядом обещал никому не говорить.

Сначала он не понял, что я увожу его отсюда, забираю домой. И только когда понял, что у меня в сумке все его душистые вещи и пора прощаться с Ниной Никитичной, спросил меня: "А мы домой?" Я знала, что он боится, что это все ИЗ-ЗА НЕГО, что он переполошил всех и ... черт знает что еще. Я знала, что он сразу очень хотел домой, но боялся попроситься, потому что Олег по глупости сказал ему, что деньги за путевку уже заплачены... хотя мне очень тяжело и стыдно сейчас это вспоминать... хочется плакать, обнять его того, маленького, когда что-то еще можно было исправить...

Сережа боялся меня, Олега и всех вокруг. Боялся тогда не трусливо, а гораздо страшнее, глубже. Он никогда не был трусом, он, пожалуй, был даже самым храбрым мальчиком из всех, кого я знала. Но ощущая свою беспомощность перед одиночеством, которое пряталось у него в кармашках, он плакал. Мужчины от этого не плачут, а просто рвут на голове волосы, а он, малыш еще, искренне рыдал.

Я знала, что не могу, не умею ему помочь. Да он и не подпускал к себе никого. Его маленькое пугливое сердце колотилось так отчаянно, но он искал того, чего не имел силы найти. Или боялся.

Этот бред в его голове был от меня. Чудное наследство, мать его... Я помню ВСЕ, что он сейчас переживал, помню по себе. Когда мы сели в электричку, и он забрался на сидение напротив меня, я за его серыми глазами видела, как он тихо рад, но он никогда не бросался мне на шею, как никогда не плакал напоказ. Во всех его детских реакциях я видела только две вещи, друг другу вторящих, но противоречивых.

Буду говорить про уже более сознательный возраст, а не про те святые пять-шесть-семь. Он был один по натуре. Он поначалу ненавидел это в себе, потому что видел, что остальные ребята сливаются в пестрый шар и находят в этом какой-то кайф. Он тоже пытался найти, но был тем больше не к месту, чем сильнее старался.

Когда он начал один гулять во дворе (а случилось это рано, так решили мы с Олегом. Детей, вообще-то, довольно рискованно отпускать гулять одних в таком возрасте, но за Сережу мы как-то не волновались. Как будто он был взрослее нас.), я смотрела на него из окна. Наш тогдашний третий этаж позволял постоянно наблюдать его безумный рыжий шарф, пестреющий среди построек городка. Я даже могла рассмотреть его лицо, если он сидел на скамейке рядом с деревянным маленьким домиком, почти прямо под нашим окном.

Одно из последних моих воспоминаний, прежде чем меня в первый раз положили в больницу, было как мы с ним плакали по разные стороны окна. Это было холодное декабрьское воскресенье, он взял лопатку и вышел во двор. Я сидела у окна на кухне и пускала в морозный воздух будоражащий сигаретный дым. Я смотрела на сына, как он одиноко копается в снегу и что-то строит, и плакала, плакала... плакала на его горестное спокойствие, на его бессильно затихшие рыдания, на его сухое румяное лицо, не выражающее детской простоты... Он не плакал. Но я знала, что это только потому, что слезы на морозе щиплют щеки, и что приступы слез сменяются Читать далее...