ПРО ВЕЧЕР

После трех часов удачного напряжения мозга вышла на влажный проспект и купила бутылку пива, исходящего пеной из горла, из губ, между ними - на пол, на асфальт в разноцветных неоновых звездах... Пиво гадкое, дешевое - собственно, что я хотела за день до зарплаты, но все равно как-то чувствую себя королевой ущербных революционных времен. Дойдя до дому, запиваю его кофе из фарфоровой кружечки и заедаю печеньем, кропаю тексты... а ведь я хотела больше написать и что-то другое - точно хотела, но я не помню. Бог с ним. Ах, да... как голову обнимало что-то, копошащееся сотенкой нежных пальчиков, похожих на музыку Тирсена, таких же невесомых. Как думала, что становлюсь собой под эту музыку, так мною и не сыгранную, так мною никогда и не могущую быть сыгранной, потому что пианино продано, руки растеряны, ритм сбит. Остается пить пиво вперемешку с кофе, думать на трех языках, говорить себе одно и то же на трех языках, радоваться на них же - родного мне давно мало.И еще жадно Катькин дареный соверен - курить, курить, согласуясь с пьяностью мозга, с летящими фразами наперебой, с нежностью сердца, помнящего гораздо больше, чем просто тебя, - помнящего многих "ты" и никогда не забывающего "я". Завтра поскачет обычная жизнь, но что она может сделать со мной, привыкшей верить глазам и умеющей говорить на трех языках? Кончилась эта страница... Магическое нажатие "ентер"... Больше сегодня я ничего не напишу.



ПРО ЦВЕТАЕВУ

Также, как Цветаева была уверена в своих стихах, я уверена в своей прозе, но также, как она, я ленива и не обладаю тягой к какому-то последовательному труду. Больше всего я ценю порыв, а его по-хорошему может хватить только на стихотворение, - стихи же у меня с некоторых пор совершенно не пишутся, и я даже не слишком о них жалею. Думаю, может, еще вернутся, а может и нет, да и Бог-то с ними, потому что в них я никогда не была так уверена, как в прозе. Забавно, но в вопросе распространения и популяризации своего творчества я действую прямо противоположно, то есть охотно и спокойно делюсь стихами, в то время как прозой - неохотно и секретно, только самым-самым близким из знакомых людей или, наоборот, совершенно чужой аудитории под другим именем без всякой возможности обратной со мною связи. Проза моя ритмична, упруга, занятна, драматична и не обладает женскими чертами в плохом смысле этого слова, зато, на мой взгляд, обладает глубинной женской сутью, изначально поворачивающей описываемые события так, как их могла бы повернуть лишь женщина, причем именно такая, как я: слишком женщина, у которой все гипер.Я пишу и ловлю в себе Цветаеву - много, много Цветаевой, но мне почему-то не стыдно от сознания собственной похожести: я совершенно не вижу в этом плагиата, скорее, ученичество. Я сразу, как только стала читать ее еще совсем маленькой, еще никогда ничего не писавшей, кроме дневников (спрашивается, неужели я сейчас что-то принципиально иное пишу?), узнала собственную ритмику, собственный синтаксис, собственную музыкально-гладкую рваность, с которой я всегда думала у себя в голове. Можно ли сказать, что это плагиат, если уже в 16-17-18 и так дальше лет я ощущала свою принадлежность к племени не просто пишущих, но пишущих так, именно так! Я думаю, когда я отбуду, отживу этот сложный кусок времени, полный нелюбимой и выматывающей работы, не совсем полноценной учебы, странной, полу-суррогатной, боязливой, детской любви, я сумею написать хоть немного связной текстовой ткани, которую критики смогут, слегка потянувшись и покривившись, назвать, например, "романом" и издать и даже - !!! - продавать. Честно говоря (может быть, я идиот, может быть, я совсем уже идиот...), я бы охотно купила свой роман, стой он сейчас на полочке в Буквоеде. Только вот беда: никто, кроме меня, его, боюсь, не напишет...



ПРО АРАБА

...И еще я знаю, почему именно в канал Saint-Martin сбрасывали все трупы в детективах про комиссара Мэгре. Этот канал - система шлюзов (на одном из таких шлюзов как раз и стоит Амели - стоит себе и печет блинчики на воде, а сзади нее - водопад, заполняющий один из отсеков), и он не втиснут в набережную, как Сена, Нева или любая другая нормальная речка. Вода в заполненном отсеке канала Saint-Martin находится примерно на том же уровне, что и суша, достаточно просто шагнуть с каменного тротуара... Район этот - не самый приятный и безопасный. Я помню улицы, полные домов с наглухо заколоченными ставнями - крайне нетипичная картина для благополучного и жизнерадостного города, отталкивающих нищих, непохожих на романтичных клошаров с центральных улиц. Было бы любопытно, если бы со мной там что-нибудь произошло... Но ничего не произошло....И еще Rue des Abesses, а также одноименная станция метро (Abesses), рядом с которой я жила. На этой станции Амели впервые увидела Нино. Я же никогда и никого примечательного там не встречала - единственное, что врезалось в память, это история под дождем.В тот день я нарезала свои обычные бесцельные круги по городу, дурила в кафе, изображая парижанку, Читать далее...

“You did what you did to me, -
Now it’s history, I see…”

Guano Apes

…Вот так всегда с ней, так ВСЕГДА!!!! черт! вечные ее «нет», которые почти всегда означают «да»…. чуть более редкие «да», которые… ну, довольно часто означают надвигающееся «нет»… улыбки, посланные другим… приходы и уходы – как всегда невовремя… неумение контролировать время, подчинять его бег или улиточью скорость своим целям и желаниям… да и вообще – все ее существование!… черт! иногда Женьке казалось, что они просто созданы друг для друга… это случалось в такие моменты, когда они были вдвоем, ну, или среди своих, когда держались за руки и дарили друг другу ласки, когда шептали слова правды, так похожей на главы доброго романа… когда Женькины глаза встречались с ее – звездочками, меняющими цвет в зависимости от… черт! ну как так можно! иногда Женьку переполняла ярость, слепила злость и душила горечь и предчувствие чего-то нехорошего, затаившегося и выжидающего… так было и сегодня, когда Женька, так и не дождавшись ее у метро, сердито взбивала ботинками слежавшиеся разноцветные листья на дорожках парка, запах которых питал и удобрял внутреннюю тоску, становившуюся уже ощутимой физически… умершие листья, которые цветом напоминали оттенок ее волос. Рыжик… как перехватывало у Женьки дыхание, когда ей представлялась возможность шептать это с утра, пока ее подруга спала, это мягкое - «Рыжик…»… ну как так можно поступать? и, что самое обидное, она же не СПЕЦИАЛЬНО так делает… всегда есть оправдание, всегда найдутся такие причины и слова, которые заставят ее, Женьку, почувствовать себя виноватой… виноватой в том, что обрушивает на ее ни в чем не повинную рыжую голову поток упреков – пусть не облеченных в слова, но настолько явных… виноватой и в том, что опять надумала всякой чепухи, включая ревнивые мыслишки, и вообще – какие-то недостойности, а на самом деле она просто… ну, к примеру перепутала время… или место… или заснула в метро и долго кружилась по ветке… мы же вместе уже больше года, я люблю ее, неужели нельзя привыкнуть!?? – спрашивала себя Женька. «ха! вместе!» – издевательски отвечала сама же себе. «интересное название этих отношений… видитесь урывками – исключительно, когда она свободна, остаетесь наедине – еще реже, она все время торопится, такое впечатление, что у меня – одна жизнь, для нее, а у нее – тысяча; она нужна всем, ее все любят и жаждут общения, а я – попросту теряю себя… и это страшно… значит, редкие встречи, чтобы не торопиться и не нестись куда-то… а так уж, чтобы засыпать и просыпаться вместе – это вообще… ра-ри-тет… какое уж тут «вместе»… это просто издевательство какое-то!!!» снова взметнулись листья, и Женька вдруг осознала, что лицо ее мокро от слез… «черт, что со мной… почему это я плачу? обычная же история… она снова опоздала…» но история-то была как раз Необычной. Потому что впервые Женька ушла, не дождавшись. Раньше – стояла, мерзла, мокла, дремала, мучалась обилием народа в переходах московской подземки, но – дожидалась… а сегодня, вроде бы где-то на двадцать пятой минуте ожидания что-то закончилось… словно последняя песчинка скользнула в нижнюю колбу часов, время истекло… Женька остановила свои круги в районе места встречи и, неловко прикрываясь от ветра, прикурила… потом двинулась в сторону парка, разбавляя воздух облачками своего дыхания, смешанного с сигаретным дымом. Такое случалось крайне редко. Это она, вечно опаздывающая, жадно курила весь день и вечер напролет – с утра ее тошнило. А Женька – не любила вкус и процесс затягивания дыма в легкие… но сигареты таскала с собой всегда – Рыжик часто забывала, или попросту теряла свои… вечная ее рассеянность и вопросы о том, какой сегодня месяц! – воспоминания отзывались чем-то похожим на ма-а-аленькую иголочку в районе сердца. Женька затянулась, и ее разобрал кашель… слезы потекли потоком… что же, что происходит? что-то, уже какое-то время выжидавшее и прячущееся, начало процесс выползания, выхода из тени… оно неумолимо надвигалось на Женьку, накрывало ее своей тенью… и Женька понимала, чувствовала, что процесс – необратимый. От этого было еще хуже. Сигарета прыгала в пальцах, плечи вздрагивали от вздохов-рыданий… но парк был пуст… по дальней дорожке прошел мужчина с двумя потрясающей красоты афганскими борзыми, но Женька, которая просто обожала собак, даже не повернула головы… она стояла неподвижно, за исключением мелкой дрожи, периодически сотрясающей тело… и никому не пришло бы в голову, что сейчас, в этот самый момент, затерявшийся где-то между 19 и 20 часами среды, девушка эта, стоящая посреди парка с поднятым к небу лицом, занимается принятием очень важного для себя решения… да и не принятием его, в популярном значении слова… а, как бы, осознанием того, что все должно быть так. Именно так, а не иначе. Решение было принято. Руки перестали трястись, а взгляд приобрел некоторую осмысленность. Решительно вмяв Читать далее...

Что я хочу сказать тебе? Что могу сделать? Зная, что ты уезжаешь…

Могу наслаждаться каждой секундой, проведенного с тобой времени. Могу любить тебя. Ведь не важно где ты, главное, что ты есть. Ты есть, значит есть надежда. На встречу, на чувства, на любовь.

Что я буду делать без тебя? Давай постараемся не думать об этом. Я хочу жить лишь тобой. Делать глупости и просить прощения. Совершать безумства, не задумываясь об этом. Безумно любить, зная, что ты все равно исчезнешь.

Господи, я не могу даже бороться за тебя. Почему? Потому что знаю, что тебе там будет лучше. Знаю, что там ты сможешь многое. А здесь?

Здесь я.. Всего лишь я…

Так.. Пауза… перерыв.. Секунду.. Поплачу тихонько..

Мне все равно, где ты будешь. Живешь ты на Земле или улетишь на Марс. Скроешься на той стороне холодной Луны , или окунешься в раскаленное пекло Солнца.

Убежишь от меня или молча придешь и останешься рядом.

Будешь любить меня или ненавидеть. Скажешь, что не можешь жить без меня или прохладно попрощаешься.

Мне все равно. Все равно, что ты будешь говорить мне в минуты обиды. Пусть твои слова больно ранят сердце. Пусть режут ножом всплывающие воспоминания. Пусть ты, сама не подозревая, затрагиваешь то, в чем не дозволено копаться никому. Читай меня как книгу. Думай, что я обманываю тебя. Думай, что недоговариваю что-то. Думай что хочешь! Мне все равно!

Мне не интересно, любишь ли ты еще кого-нибудь. Мне безразлично, нравятся тебе стройные, молодые, умные или тщеславные.

Не пугайся, но это тоже не имеет для меня значения. Мне наплевать на все это. Я знаю одно - есть ты. И я люблю тебя такой, какая ты есть. Изменчивой и страстной, разбивающей сердце и зализывающей раны. У меня есть ты. И где бы ты ни была, куда бы не занесла меня судьба-злодейка, все равно ты в моем сердце. Для меня безразличны расстояния. Мое сердце живет ради тебя. Знаешь почему оно бьется? Оно отстукивает время, оставшееся до встречи с тобой.

Все равно за расставанием всегда следует встреча, так что пусть оно стучит не останавливаясь. Для тебя.

Таня прозрела. Утром. Только почему-то посреди сезона. Оказывается, теплые дни уже свалили восвояси. Вместе с вечно мерзнущими птицами и состоятельными дядьками на юг улетели. Какое сегодня число? …октября…какое же октября-то?…вчера все поздравляли с наступающим…чем? Впрочем, выжрав годовой запас джина в баре, можно было успешно поздравлять друг друга и с наступающим Новым годом. Осенью. Так что не мудрено.

Память, перебирая цифры, таранила ее голову номерами телефонов, именами партнеров по работе, девичьими фамилиями подруг.…Вот и то, что нужно: 14 октября – пятая годовщина совместного проживания с Катей…нашли, с чем поздравлять. Хотя, когда-то была любовь. Влюбленность. Нет, влюбленности не было. Сразу “бац” – и Любовь. А потом все закончилось. Тоже вот так “бац”.

Как? Да просто - проснулись утром в одной постели и…не было желания обнять, прижаться.…Наверное, так и кончилось. Может, пора прекратить привычный ход жизни? А друзья? В этом была ее постоянная проблема. Почему Таню всегда интересовало, что скажут, почувствуют друзья, глядя на ее поступки? Глупая. Есть только я, только мое мнение важно, только я могу… - к черту аутотренинг.

Так вот она, пятая годовщина.…Поговорить сегодня?.. Нет, не буду на праздник.… Хотя какой праздник-то? Никаких друзей в доме.…Вспомнилась первая годовщина: столько смеха, пиздежа, гостей. Ну, гости у них были постоянно. У них с Катей всегда был проходной двор. Всегда легко и хорошо. Правда Катька тогда напилась... и Таня тащила ее к кровати, разувала, укладывала…

А сейчас…не вспомнить, когда третьей в квартире стала скука.

За эти пять лет были другие женщины, другие отношение, неизменная Катя утром и книга вечером. Даже мысли выйти замуж за мужчину. Ну и натворила бы.… Сейчас у него толстая тётка-жена и ребенок. Интеллигент. Врач. Придурок. Была и страсть. Не с Катей. Римма…какая она была. Огонь. Как сводила с ума, как бежала к ней Таня на каждое свидание, отдавалась комарам около озера, только бы с ней.… И у Риммы сейчас своя жизнь. С той, что на пятом курсе переимела весь институт и еще половину преподавательского состава. Сучка. Но Римма влюбилась именно в нее…не собиралась, да и не хотела оставлять ее ради сомнительного счастья. Ну, не такая уж она и сучка , если поразмыслить, но Тане она категорически не нравилась.

Катя привычно поднялась, отправилась в ванную.… Не праздник это. Хлопнула дверь - ушла на работу…не поздравила... забыла, наверное, ну да ладно. Господи – заныла душа, – какая рутина.

Не хочется вставать, да и не нужно.

В дверь позвонили дважды.

Вау!!– глаза выскакивают на крашенные брови.
- Суицидова тут живет? – мальчишеский голос из-за букета.
- Тут. Я…это я. А что, что случилось-то? - измена, и сердце в очко.
- Вам это. Распишитесь. Положено так. - Уставший курьер тянет лапу с голубой бумажкой.
- Жаль, но вы ошиблись. Это не может быть мне, – бумс дверью перед носом.

Дзынь. Дзынь. Дзыыыыыынь.
- Это определенно вам. Вот. Пятьдесят роз, записка... нет…записки нет, потерял, что ли…- растерянно шарит по карманам.
- Ну давайте, цветы ваши…

Господи, ну и красота, мне? от кого? ….. от кого? Да это же Римма!!!

Давно забытая. Нет, я только пыталась ее забыть, оказывается, я любила все это время. Как я могла жить? Позвонить, сейчас!!!

Пальцы не попадают на кнопки, да что ж так трусит…

Алло, здравствуйте – голос дрожит, идиотка…
- Да.
- А Римма есть?
- А кто ее спрашивает?
- Эээ…Таня….Суицидова…
- Риммы нету.
- Где нету?- мда, тормоз…
- Нигде нету, полагаю, – уставший голос, чувствуется, хочет бросить трубку.
- Вообще?
- Ну, может где-то и есть…во всяком случае я не в курсе.
- Она бросила вас?- ага, давай, залезь в душу.
- Она умерла.Всего доброго.
- До св- пи –пи–пи-пи…

Вот так. И ничего не шевельнулось. Не любила, значит…

Еще номер, гудок…
- Алло, Олька? Спасибо, родная, за цветы…ну розы… красные.… Не ты? Больше некому…
- Точно не я. Может.…А! Я поняла. Это наводчики. Ходят по квартирам, смотрят на замки, квартиры выставляют. Все, меняй замок, подруга…

На душе стало мерзко и пусто. Точно, просто попали в такой день. Как она сама не догадалась. Дура. Теперь замок менять. Нужно Кате позвонить…сказать.
- Алло, Екатерину Арсеньевну можно?…Кать, у меня тут... это…неприятности…
- Забудь про них, сегодня же праздник. Цветы понравились?

20.07.01

Весна оттопыривается почками и чешется аппетитными запахами. Сороки находят старых подруг и, сидя на ветках, обсуждают обновлённые гардеробы проходящих мимо девиц. Небо клюёт носом и отдаёт влажностью, которая помещается в моих глазах. А записные книжки диктуют моду на новые телефонные номера, и мы отдаёмся игре запястий, ставим всё на неожиданное письмо, сообщение, звонок, лицо, которое принесёт вполне ожидаемый результат с летальным исходом в конце лета. Но до осени ещё далеко, и мы будем искать себя в чужих зрачках, отливать каждое слово символическим придыханием, иностранной интонацией, будем иногда попадать мимо цели и идти дальше - Крестовым Походом по зелёным бульварам, только что окрашенным скамейкам и шикарным магазинчикам.

Каждая новая весна будет возвращать меня к памяти о тебе, о нас, наблюдающим погоду краешком глаза, сидя на веранде. Мы по-дружески соприкасаемся коленками под столом, ловим нервные смешки за пятку и пытаемся представить друг друга вместе. И не можем. Уже не можем. И даже знаем, почему. Тогда мы смотрим друг на друга с тёплой, сожалеющей нежностью, таращимся такими знакомыми глазами на уже навсегда запомнившиеся маски лица. Любому станет заметно, как бережно мы ухаживаем друг за другом, как трогательная чета стариков, которые знают цену любви, предательства, спокойствия, уважения и тихой нежности: один не успевает сказать и слова, а другой уже несёт ему горячий чай с мёдом. Иногда мы играем в дружеское соприкасание губами, но уже не чувствуем того укола в сердце и стыдливо прячем глаза в книги. Книги, которые с некоторых пор стали заменять нам общение и страх одиночества.


Ты колеблешься на уровне слов, но задаёшь мажорный тон нашей беседе, отрекаешься от имён своих чужих и обкладываешь меня со всех сторон анекдотами, концовок которых ты, естественно, не помнишь, но меня смешит и сам этот факт. Мы допиваем вино и начинаем блестеть глазами; оформление мыслей в слова уже перестаёт иметь значение, и мы просто сидим напротив, покачивая головой в такт иллюзорной музыки. Внутри мелькнёт мысль о вечности и, икнув, исчезнет в потоке машин в синей дали неба.


Мы поедем к тебе смотреть кино и спать. Конечно же, по-дружески. Иногда мы балуемся напряжением и накалом эмоций. Мы ложимся и бархатно-уверенно, в изящно-вымеренной схватке соприкасаемся телами, вынуждая Будущее не мешать, а Прошлое - не отбрасывать тень на нашу тёплую постель. Посреди ночи я увижу сквозь иней ресниц, как ты старательно пишешь письмо в весну, в неизвестное. Мне стоит больших усилий искренне улыбнуться твоей спине и, махнув рукой, повернуться на другой бок, укутавшись в шедевры снов.

Утром я оставлю тебе записку и охапку весенних влажных цветов, поцелую в шею и тихо закрою двери, по-дружески - так, чтобы не помешать твоему сну… Пришла весна. Совершенная, абсолютно новая.

Каждый штрих, каждая черточка осени настойчиво цепляется за меня своими лапками засыпающей мухи, специфический запах оседает в голове, вызывает длиннейшие ассоциативные ряды, припадки тоски, тихие и нежные приливы воспоминаний… Иду по улицам чужого, но родного города. Сегодня мне нужно побыть одной. Во мне творятся какие-то метаморфозы, оголенные нервы воспринимают все резче, сильнее, больнее; всякий резкий звук вызывает желание закрыть уши ладонями и заорать… Тут из музыкальной палатки выносятся звуки… знакомые… все переворачивается внутри, и вот уже я не могу идти дальше, ни шага не получается. Стою и ковыряю ботинком треснувший многократно асфальт. Снова Земфира. Снова попадание в сердце. Снова голос, пропевающий мои мысли… Это все. Снова влюбленность? Ну уж нет... просто последнее время я жуть какая сентиментальная... а это - песня... это - слоган... это - Земфира. Пожалуйста, не умирай… Это - голос. Это слезы никогда не выплаканные, и те, которые никогда не будут выплаканы. Это мною несказанные слова. Это обещания, которые некому дать... Это просьба простить. Это бьется "постой" вослед, а ответом - только шорох второго в году снега по булыжной мостовой... Это «Можно я останусь?» и несказанный, но очевидный ответ, в отведенных глазах и ободряющем рукопожатии… Это ветер в подворотнях, доносящий Ее запах, но смеющийся над проблеском надежды... Это обманчивая теплота апельсинового солнца, которое окажется лишь картинкой гуашью или маслом на стекле... на зимнем окне... это серое небо вместо солнца…

Где же ты? почему не отвечаешь? ты же знаешь - это тебе... я здесь – для тебя…

Это утро - в одиночестве. Это утро – предвестник многих других, похожих, когда нашариваешь рукой, а рядом пусто… когда некому сказать «Принеси, пожалуйста, водички… Ты же знаешь, утро не бывает добрым…» - и сонно улыбнуться на всклокоченные волосы. Это воспоминания о малом, но только лишь вашем; о том, что было значимо для вас двоих: словечки, фенечки, смешки и молчания. Это обещания, которые были даны, но не были нужны тебе тогда... Это погоня за безнадежно упущенным временем... безнадежная погоня, которая никогда не увенчается успехом...

Хочешь, я взорву все звезды?...

Добрый продавец выключает на полуфразе музыку, и я словно прихожу в себя. Что же я делаю? Напридумывала черт знает чего, а теперь – жалею себя? Стою и пытаюсь извернуться так, чтобы саму себя пожалеть! Ну я и даю! Раскисла совсем!
НЕ СМЕТЬ СЕБЯ ЖАЛЕТЬ! ЭТО ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЛО! ЛУЧШЕ Я НАЧНУ РУГАТЬСЯ СЕЙЧАС!

Но ругаться не получается, и я начинаю себя уговаривать: ну, не жалей! пожалей лучше пса на улице. Вон он подрагивает, сирота, куцым хвостом застенчиво поводит, на бороде намерзли маленькие сосульки... когда успели?.. шерсть неопределенного цвета... да и длина какая-то стремная... разная... глаза желтые в черную крапинку, а взгляд – это вообще, вселенская скорбь. Вот его - пожалей. Ему, может, есть нечего сегодня. И пойти некуда. И его не ждет никто. и не думает никто про него, может, кроме тебя...
а себя - не жалей! чегой-то!

Помогает. Отпускает. Уже могу вдохнуть-выдохнуть, уже способна думать про Нее, спокойно, без скрежета сердечного и зубовного. Веселая она. Необычная. Как неуловимый солнечный заяц – только что была здесь, и уже совершенно в другом месте. Не уследить глазом. Не понять. Не предсказать. У меня к ней особое отношение… Когда разговор заходит о Ней… тут уж, простите, однозначного ничего не может быть... и обычного - тоже. Вот это - единственно однозначное. Странно, что я еще не потеряла нитку размышлений… одни эмоции.

Особое отношение - это верно сказано. Будто к новооткрытой планете - только твоей, но о которой жаждешь, о которой необходимо рассказать все - вот только еще чуть-чуть помолчу, чтобы она побыла только моей, только для меня... как к пушинке, которую надо отпустить в летнее небо, загадав желание, но ты все почему-то держишь ее на пальчике, и она цепляется, вроде... но только на миг, и вот она уже слилась с облачком, выше голов, домов и деревьев... Отношусь к ней, как к прекрасному сну, о котором мечтать даже не смели... как к другу... не подружке, а Другу... как к любимой... но не пошло, не плотски - в негативе слова, а ТАК...
то, что хранишь и боишься расплескать
то, чем хочется делиться только с любимыми и близкими... да и то не со всеми...
то...

Меленький снежок постепенно превращается в изморось. Надо куда-то деться. До поезда еще два с половиной часа – придется искать место для «пересидеть», ведь никто не знает, что я здесь, никому я не говорила этого. Просто приехала, на один день ))) День, посвященный городу. И Ей… Бывает, замыкает так в голове. Особенно ароматной осенью, посреди мелкого дождливого снега…

Сито в небе все больше дырявится, народ торопится по своим делам, а я все стою… стою в нерешительности… позвонить-не позвонить? Наверное, это будет лишним… еще Читать далее...

…Бывает же такое, сваливается. В одночасье, как россыпь радужных капель с ветки после дождя, и за шиворот. "Эй, зачем ты ее дернула, у меня же теперь вся рубаха насквозь!" - "Да черт с ней, с рубахой этой, снимай, мы же одни!!! …давай же!!!!!!!!" Но я вдруг чувствую прилив непонятного смущения и никак не решаюсь… Тогда ты медленно стягиваешь свою футболку через голову, а весь лес замирает в оцепенении и зависти… ты прекрасна. Ты даже себе представить не можешь, как ты прекрасна… Королева… Потом – купание в забытом всеми лесном озерце, переполошившиеся лягушки, лист кувшинки у меня на голове… Ты смеешься, а кувшинки вторят тебе, эхо звенит… День замирает, наклонившись над нами, разглядывая нас… мы такие смешные, мы так ему нравимся, что он решает чуть замедлить свой шаг, подарить нам чуть больше солнечных брызг, чуть крепче привязать нас друг к другу… Коварный… нам же потом возвращаться, расставаться… Всегда наступает пора возвращаться. А для нас с тобой …для меня… любое возвращение значит – расставание. Такие мы… странные… смешные…мы…

***

Ночью я не сплю. Сижу на кухне, пью стаканами… курю… чертовски хочется поговорить с кем-нибудь. Тебе звонить нельзя. Мобильный отключен, и значит… звоню лучшей подруге. Сонный голос. “Ты что с ума сошла… что случилось? Полтретьего ночи!”. Объясняю, что просто необходимо поговорить. “Ты меня даже не слушай внимательно, просто, побудь не телефоне, ладно? Ну не могу же я с зеркалом разговаривать, в самом деле! Котище? Какой котищ… а, сволочь эта! Удрал, опять по бабам, представляешь! На улице август, уже сентябрь, а у него в душе – март. Как у меня сейчас. Только бежать некуда мне… Нет, я не плачу, с чего мне плакать, это я просто насморк подхватила… что хихикаешь, мы купались в озере, сегодня. Ну и что из того. Что мне дождь, не бурчи, там не холодно было. Да ладно тебе! Дождь – моя стихия. Мы же ненормальные, ты знаешь. Ну да, я – первая, ты уже говорила. Нет, не плачу, сколько можно повторять! Мне очень хорошо сейчас, просто на редкость… только нужно было с живым человеком пообщаться. Больно? Почему… ну что за молчание! Что “я сама все знаю”? Ну ты! Эй! Мне правда хорошо! Разве не чувствуешь? Ты не видишь моих глаз – они сияют, я сама это ощущаю. Точно. Это как… как кружиться на листочке клена, летящем вниз. Красиво, все рыжее вокруг… и небо – синее-синее… дыхание перехватывает… Наверное, то, что мы делаем – не совсем правильно. И я отдаю себе отчет в этом. Но только тогда, когда не вижу ее, когда не касаюсь щекой щеки, когда не целую ее в макушку, когда не обнимаю ее за узкие плечи… когда не вижу ее – все кажется ровным, я вижу четко и контрастно: все “надо” и “не надо”, “правильно” и “неправильно”… Но потом приходит она и все летит, взрывается, смешивается, и уже не понять, где низ, где верх, где я, а где она… может, мы вообще одно… ну, как кентавр какой-нибудь… или еще что-то такое… тяни-толкай… нет, я не пьяная… сейчас не пьяная. Я пьянею, когда ее вижу, когда она смеется запоем, когда отклоняется назад, захлебываясь собственным хохотом, нашим хохотом… Знаешь, много хуже, когда она пропадает. Она делает так не по злобе сердца… нет, просто натура такая, понимаешь. Ну, не звонить, отвалиться на время в какой-то свой мир, в какие-то свои вселенные. И я не сержусь за это, как я могу!!! Я, конечно, волнуюсь за нее, как старушка-мать, переживаю, ведь столько всего может случиться, она такая безрассудная, такая скоростная, без головы совершенно… но утешаю себя - впрочем, безуспешно – тем, что мы – непотопляемые, неубиваемые, с нами ничего не случится, пока мы думаем друг о друге, хоть сотой частью мозга, сердца или пульса. Пусть мы чаще не вместе, чем вдвоем, ну и что!! Она – во мне. Даже если мы и просто друзья, даже если мы в разных уголках мира… я ее чувствую, и так должно быть… эх... но с ней мне хорошо, ой как мне хорошо... не могу словами описать... так... спокойно, и, одновременно, как на лезвии... иду по кромочке... в одну сторону – одиноко и пусто, в другую - хорошо, но нельзя... Как все сложно... дождик по щекам, очки запорошило, и не видно ни фига... листья ветром скомканные – прямо в лицо, как брошенное и никому не нужное письмо. Что со мной будет… упаду? нет??? поймает меня кто-нибудь, или даже не заметят, что опустел мой отрезок лезвия этого... канула в лету... в Нее... в ту… надо бы, знаешь что... да нет, не нужн…не нужно. Слова – в пустое. Глаза... руки, они говорят за меня. Они меня выручают. И предают. Когда дрожат, когда жаждут, когда ладони пробегаются по волосам… снова гель… когда просят пожатия и не получают его… только холодный стакан… лед, whiskey on the rocks… Они... да ладно, да что я... главное, что было хорошо. Трудновато это переживать… переживать ЧЕРЕЗ это. Но игра стоит свеч, она стоит всех этих нервов, тонн выпитого виски, трупов сигарет в переполненной пепельнице… все это – мусор по сравнению с Читать далее...

У меня нет ничего, кроме звезд. Кроме маленьких точек, похожих на блестящие поросячьи глазки.

Сегодня у меня нет тебя.
Возможно, звезды тебе неплохая замена…

Мне несложно потеряться - я бы даже сказала, что хочу этого: просто сесть не в тот автобус и уехать на северо-запад. Мне неуютно среди неровной геометрии холодных, крашеных в нелепые цвета стен, стука бильярдных шаров, дешевого пива без закуски и взрывов чужих эмоций, среди странных людей, которые отнимают тебя у меня, не делясь.

Неудачный вечер. Не могу сказать, что это сильно впечатлило меня. Я просто встала и ушла.

Такое было много раз, я об этом помню, говорю и пишу, это совсем не страшно, и не так уж больно в общем-то. Просто надо немножко потерпеть: представить, например, что ты ранена на войне, и тебе кладут шов без анастезии, или что горит твой танк - надо немножечко потерпеть, а потом так или иначе все закончится. Это часто: вот идет день, он течет, переливается, меняет цвета, растет, я иду по нему, вместе с ним, а потом в какой-то момент вдруг внутри что-то встает внезапно и намертво, как двуручная пила, застрявшая в дереве. Что-то тянет ее на себя, что-то другое толкает в другую сторону, все внутри стремится вытащить ее из древесины, но почему-то действия всех сторон никак не могут согласоваться, а между тем надо просто оставить ее в покое до первого дождя…

Я помню это в ноябре. Ноябрь - это ведь уже зима? Ну так вот. Был обычный морозный вечер, вполне понятный по своему составу, запаху и времени, очень отчетливый (хотя сейчас, когда крыши за окном отражают июль, поверить в это сложно), мы шли вдвоем по улицам, по линиям, по набережной, смеялись, разговаривали, о том, куда бы зайти, чтобы согреться. Шагали. Наверное, в ногу. И я помню, как случайный порыв ветра принес мне простую и легкую, как крыло мухи, мысль, что идти нам, в сущности, некуда - в любом совершенно месте на земле в тот день нас никто не ждал, ни вместе, ни по одиночке. Я продолжала идти рядом, но это были уже не мы, это была я рядом с тобой… Там, на ледяной набережной Лейтенанта Шмидта между двух каких-то светофоров, под редкий и резкий рев проносившихся мимо маршрутных такси я почувствовала совершенно невыносимую бездомность, которая сразу отделила меня от тебя и закидала вопросами: “Куда я иду?” “Зачем?” “С кем?” “Почему бы не развернуться и не пойти в обратную сторону?” “Что изменится?” - и я сплющилась, как пакетик из-под кефира. Разом вышли из строя все системы, по мне метался шар, как блуждающий ток в неисправном троллейбусе. Мой танк горел.

Надо было срочно что-то делать, я взяла тебя за руку и потащила под мост.

Мне было нужно тепло - любое, но рядом не было ни батареи, ни стопки водки, ни южного песка, ни одеяла, поэтому я не нашла ничего лучше, как захотеть тебя, а под мост потому, что не люблю смущать прохожих. Они, в сущности, не виноваты…

Когда мы скатились по лестнице и город остался над нами, мы увидели воду. Она была совершенно черной, хотя и говорят, что вода отражает цвет неба - странно: небо было сиреневым, а вода - такой черной. Мы стояли молча минут пять, смущенные ею, и целуясь, я держала краем глаза эту воду. Почему-то мне было стыдно. Наверное, зря: ей, я уверена, на нас было наплевать.

Я так и не согрелась. А спустя три минуты после того, как мы вернулись на мост, ветер вырвал у тебя из рук твои бумажки - что-то важное, мне не знакомое, - и мы собирали их, бегая вдоль перил над черной водой, боясь, что они улетят туда. Мне хотелось остановиться и не пытаться наступить на них ногой, не пытаться их спасти, не пытаться тебе помочь, даже наоборот, сделать тебе больно: я не знала, как еще показать тебе, что со мной происходит. Но я кротко бегала за белыми листами, отряхивала их от грязной воды из луж и отдавала тебе по одному. Я думала о том, как устала…

Спустя полчаса я входила домой, и была там одна.
У меня ничего не было, кроме черной воды под сиреневым небом, полным звезд.

* * *

На ту вечеринку я пришла одной из первых, что было кстати, поскольку мне досталось немного еды на чистой бумажной тарелке. Гости сосредоточенно жевали салаты, сидя по разным углам, неловко ковыряясь пластмассовыми вилками; недопитые стаканы смешались, и каждый пил из первого попавшегося, иногда с недоумением замечая, что вместо апельсинового сока с водкой глотает пиво “Невское” или дешевое молдавское вино.

Из тех, кто был в комнате я хорошо знала лишь хозяйку, знакома была с ее мужем и двумя бывшими любовниками, видела пару раз ее лучшую подругу, остальные были мне неизвестны. Менялась музыка, темы бесед, кончались попеременно то алкоголь, то еда, бегали в “24 часа” гонцы, суетился под ногами, прижимаясь к полу, шикарный испуганный кот…

Приходили новые люди. Один раз я сама пошла открывать дверь, поняв, что никому другому в квартире, похоже, нету дела до звонка; за дверью стояла Читать далее...

Я ревела каждую третью ночь. Днём я искала общения и, находя, смеялась. Чиркала зажигалкой в кармане. Покупала десятки гелевых ручек, но не находила нужного цвета. Я подружилась с бессонницей – мне не продавали снотворное. Однажды случайно зашла в парикмахерскую, села в кресло: «Стригите под мальчика». И пока усталая женщина брила машинкой мой затылок, задумчиво изучала в зеркале своё отражение. Длинные пряди волос падали на пол. На меня смотрели из зеркала знакомые глаза незнакомого мальчишки.

Я шла по улице. В темноте тёплого октябрьского вечера, когда оранжевые фонари уютно освещают такие же оранжевые клёны. Я шла, а отражение света от листьев, сладко обволакивало моё сердце. И пахло сырой землёй.

Я думала, я не одна сейчас такая. Сотни людей где-то рядом так же разгребали ногами листья. И где-то даже шла сейчас вторая я.

Навстречу мне двигалась пожилая пара. Он - сутулый старичок в поношенном кожаном картузике, с небритой седой щетиной на щеках. Она – аккуратная старушка, сморщенная как печёное дикое яблочко. Они осторожно перешагивали через лужицы, помогая друг другу. Вот они поравнялись со мной. Я резко метнулась к ним, устрашающе рыча и растопырив скрюченные пальцы. Старушка шарахнулась в сторону, испуганно пискнув, побелев каждой морщинкой. Дед подался за ней, и они, оступившись, шагнули в глубокую лужу. Я, истошно смеясь: «С днём святого Хеллоуина…спите спокойно, мои дорогие!», уже несусь прочь, не обращая внимания на сыплющиеся в спину проклятия. Даже милые люди способны ругаться…

Улица, бесконечной лентой усталых домов, тянется вдаль. Я иду, слегка касаясь носками ботинок глубоких трещин асфальта. Они как свежевскопанные траншеи смотрят на меня упрекающими уродливыми буграми. Они прекрасны в своей беспорядочности, в своём невероятном узоре.

Незаметно подкрадывается липкая морось, оседая жирной плёнкой на лице. Я снимаю кепку, подставляю влаге мягкий ёжик своих свежеподстриженных волос.

Что будет со мной через сто миллионов лет? В чём воплотится моя бессмертная душа?
Падшие ангелы не имеют права просить. Они обязаны жить. И я живу здесь и сейчас, так повелел Бог. Зато я могу распоряжаться своей телесной оболочкой как захочу. Всё равно потом будет новая. Я уже была тибетским монахом, аборигеном Новой Гвинеи, королём одной европейской страны. Хуже всего было быть статуей богини весны и плодородия. Вот уж, когда ничего не могла сделать с оболочкой! Несчастный скульптор – он так любил своё творение, что вложил в него всю свою жизнь. Богиня получилась настолько прекрасной, что растроганный Бог вдохнул в камень мою душу. Но скульптуры не плачут… Пришли варвары и разрушили храм, где я стояла. Растоптали в пыль отточенное мраморное тело…освободили.

Усталость? Нет, ангелы не устают. Лишь только чувствуют боль, да и то не все. Боль от потерь. Я какой-то неправильный ангел. Нам нельзя привязываться к людям. Под страхом невозвращения домой ещё на пару-тройку перевоплощений. Отец говорит, только победивший свои эмоции может вернуться и обрести его любовь. Уже многие мои «братья» там. А я, видите ли, привязываюсь. И теряю. Люди, кажутся такими беззащитными порой.

На днях ко мне опять приходил Дьявол. Вообще-то мы с ним друзья.

- Ты всё ещё веришь Ему? – спросил он. – Забей на папочку, будем вместе гулять. Поиграем? У нас ведь классно получиться, ты только выпусти своё второе я. А боль – она постепенно пройдёт.

- Не могу, - печально ответила я, - Я влюбляюсь, и не хочу забывать. Я хочу верить, что всё не так уж и плохо, назло всемирной истории.

- Брось. Представь, ты сможешь отомстить. Отомстить за столько лет обмана, предательств и войн внутри себя.
Дьявол таинственно улыбнулся. Слово «отомстить» мягким шоколадным мороженным скользнуло по языку. Было в нём что-то ядовитое – и в Дьяволе, и в мороженом. Я сплюнула. Слюна, пошипев немного, испарилась, оставив на линолеуме след от ожога.

- Бррр, гадость какая. Кому мстить-то?

- Да, ладно, сестрёнка, не притворяйся. Что я не знаю, по-твоему? – Дьявол легонько стукнул кулаком по моему плечу. – Пойми, я ж добра тебе желаю. Папка наш, садист хренов… Ты младшенькая…хм…Зачем подстриглась то? Красивая ведь девка была.

- Ну, знаешь ли! Что ты привязался ко мне! – я насупилась, а он всё не отставал.

- Юлька, послушай. По какой-то нелепой случайности, из всех наших многочисленных сестрёнок-братишек, ты единственная, кто что-то значит для меня. Хорошая ты больно. Нельзя так. Знаешь, что бывает со слишком чувствительными ангелами? Их в расход пускают, на ма-ку-ла-ту-ру. Отцу что? Он новых наделает. А ты одна такая, - помолчав добавил, - странная, потому и беречь тебя надо, падший ангел.

Я только плечами пожала. Пусть!

- Ну, знаешь, ухожу! И плевать мне на всё, что с тобой происходит.

Дьявол исчез, но через минуту материализовался опять: «Всё же, если надумаешь, позови…я тут Читать далее...

- - - - - - - - - поехали - - - - - - - - -



- У меня уже была одна такая…

- Я знаю.

Она положила мне голову на плечо.

- А мне пофиг.. что она, что другие. Я всегда, слышишь, всегда-а-а-а....

Обнялись. От прикосновения у меня начинала потихоньку съезжать крыша, но я всё же оторвала её от себя.

- Анька, ну ты же старше! Е-мое, где мозги твои? Что ж ты такое говоришь... ты про меня столько знаешь, ты видела меня в худших вариантах, и все равно - да?

- Еще какое "да". Тебе во сколько домой?

- Как всегда.

- Хо-хо, у нас еще два часа, поехали к морю!

<...>

- Иди к черту!

Бросаю трубку. В первый и в последний раз. Нет уж, хватит этих бабских соплей. У меня есть Коля - глупый и богатый мальчик, мечта идиоток. Еще бывшая начальница на какой-то вечерине пьяно всхлипывала на моем плече - "нет, ну хоть ты... ик... скажи мне, почему если умный мужик, то сразу пидор? Так мы, умные бабы, и мечемся - от пидоров к неп... непр... непроходимым тупиииицам! Зато дети хорошие получаются - материнские эти.... гены... во!"

И я говорю - во. В смысле, "фиг вам". Подумаешь, любовь у неё. Сами такое проходили. И помним, как все закончилось. И жизнь, казалось, закончилась. Эх, а мы ж даже не попрощались... просто пришлёл e-mail'ик - "Mne sdelali vizu, ostajus'. Izvini, chto ne uspela poproschatsa, vremeni ne bylo. Vsem privet. Tseluju krepko". Даже на СМСку времени не было... во... Зато сейчас все предельно ясно - люди сволочи, никому не верь, Малдер, никому. Пользуйся. Люди - это всего лишь расходный материал. Сегодня ты кого-то, завтра тебя кто-то.

- Можно я к тебе вечером приеду? Просто увидеть... скучаю, знаешь ли...

- Ладно.... поможешь картошку почистить. Ок?

Что ж я такое несу.... вот тебе любовь - светлая и чистая - "увидеть"!! Просто увидеть!! А ты так прозаично - про картошку. К тому же, 15 минут назад послав её к черту. Может, извиниться? Нет... проехали... забыли. К черту чувства, душить их, душить!

Пик-пик. Я знаю наизусть эту сигнализацию. Из окна вижу в её руке какой-то пакет. Опять что-то вкусненькое несет, знает, что люблю... Боже, Боже мой не тортики люблю…. её люблю... но ни за что….

Не спеша снимает мокрые Мартинсы. Чай. Торт. Пачка Винстона лайтс.

- Хоть бы мухи были чтоль. Почему ты молчишь?

- Ну включи радио.

"..в нашем городе 23 часа."

Вслед за этим - "one love...we get to share it... we're one...but we not the same...we get to carry each other, carry each other". Надо же, она тоже знает текст. Спели. Молчание.

Хорошо курить в открытое окно. Дым улетает к соседям на шестой, а пепел - к соседям на четвертый. А я стою посередине и пытаюсь оперативно расправиться с лайтсом. Если постоять рядом с ней еще минутки три, то моя бедная крыша окончательно рухнет.

Боже. Именно этого я и боялась. Зачем её руки на моей шее, зачем я обнимаю её все сильнее?

Тормози.....

- Не надо, не надо, отпусти...

- Успокойся, моя маленькая. Я не такая, как она. Я - люблю....

В двери заскрежетал ключ. Отец, значит, приехал. А мы даже проветрить не успели.

- Катька, а ты все куришь! И еще и не одна. Вы ж будущие матери, мать вашу, девки. Давайте лучше по сто грамм, а? Холодно, жуть. Я даже машину ставить не пойду, во как замерз!

Обидно, что он дома остается. Позже приехал Коля. И мы сидели как "семейка" - отец, его дочь с мужем и дочкина старшая сестренка. Ну да... типа сестренка...

Сначала меня забавляли эти вечера. Колян напивался и засыпал прямо за столом. Обо мне вспоминал только тогда, когда я подставляла очередную рюмку. Папаня занимал все его внимание, что меня вполне устраивало. Они с отцом выходили на длительные перекуры в подъезд - "зятек и тесть". Вели часовые разговоры о бабах и о деньгах. Закрывая за ними дверь, я уже чувствовала на своей спине теплые ладони. Потом - "чудное мгновение" - и снова два пьяных мужика пытаются выломать дверь. Эта ерунда продолжалась всю трудовую неделю. Анька просыпала работу, а я - первые пары.

На выходных Колька с отцом поехали на рыбалку.

- Ну, я там с ним поговорю, по-мужски, как полагается, а в понедельник он уж и сам тебе предложит, - сказал перед отъездом папаня, потирая руки.

Это был удар ниже пэйджера. В эту минуту с меня можно было лепить статую…

- Доча, ты что? Прекрасный парень, прекрасный! При деньгах, хорош собой, ни в чем тебе не отказывает.

- Пап... но он же тупой как сибирский валенок! – первое, что пришло в голову.

- А тебе что, умненького надо? Да, пидоры, они все утонченные интеллектуалы. Или бедные интеллигенты. Тьфу. Дело, конечно, твое, но такие Кольки на дороге не валяются.

- Он даже в ПТУ не учился!!!

- Какое к черту ПТУ?

- Помоги Тупому Учиться!!!!! - заорала я и резко захлопнула за ним дверь. Потом медленно сползла по стенке.

Поближе к телефону. Три гудка. "Вызываемый вами абонент недоступен. Позвоните позже".

Аня приехала вечером. Она вытащила меня из-за монитора, отпоила кофейком, выслушала все мои крики по поводу убожества "этого кобеля". Читать далее...

С неба мягко и плавно опускается на окна снег. Я стою в застекленной клетке перед взлетной полосой, и думаю, что больше всего на свете я люблю, оказывается, зиму.

Ноябрь. Мертвый месяц ТАМ. Деревья стоят стонущие и темные, распластавшие свои ветви в нелепых печальных жестах, под ногами соляная слякоть, в душе серебряный дождь.

От прикосновений сырых рук серебро темнеет, подергивается мутноватой поволокой и навсегда теряет свой матовый блеск.

И вот счастье - совсем близко, так близко, что можно коснуться его теплой ладонью.

Снег, снег, снег… акриловый, серебряный, вишневый, апельсиновый, лимонный, синий и белый, дрожащий от блеска рекламных огней.

Прямо под ногами малиновая лужа, присыпанная легкой снежной пылью.

Говорят, будто снег белый. Может быть – но только днем. Ночью, а особенно яркой ночью он разноцветный.

В эту серебряную ночь все тихо. Шум города перестал давить на барабанные перепонки, лишь глаза словно маленькие беззвучные камеры снимают все вокруг.

Легко скользят по небу желания, тайны, мечты и загадки. В такую ночь особенно упоительно сидеть на крыше многоэтажного дома, или бродить до утра по ярким улицам.

Ложь особенно правдива в такую ночь, и почему-то безудержно хочется верить в нее, как в самую правдивую истину.

Там, где легко лгать, появляются светящиеся комочки- серебристые ежики.

Они мечутся из угла в угол, манят в темные переулки, усыпляют винным обманом и люди идут за ними.

И мы тоже идем.

Идем, пытаясь не касаться руками ежат, чтобы серебряные их бока не потемнели от сырости.

Падает снег. Ежата бегут по городу, проворно сопят, ищут, ищут, ищут…

Привстают на задние лапки, шуршат- звенят серебристыми иголочками, черными точечками глаз высматривают новое разочарование, и уводят от него прочь.

Мы едем в желтом, как молодая луна, такси, в полумраке по нашим лицам порхают тонкие серые тени…

Мы открываем рты, мы что-то говорим, но не слышим друг друга, вокруг тихо- тихо…

И слышен лишь один серебряный звон, и где-то впереди, за стеной разноцветного падающего снега видны маленькие металлические колючки – это несутся перед нами вестники ушедших бед, странные существа-радары, ночные серебряные ежата.

Я приеду к тебе в гости…
Легкая скованность в прихожей, тяжелеющая по дороге на кухню.
Ты совсем другая. В тебе пропало ощущение домашности и простоты. Кто-то неуловимо изменил глаза. Кто-то… Время? Кто-то прожег дыру между твоими словами и мыслями. Впрочем, о чем я? Между моими словами и мыслями...
Ты находишь поводы встать.
- я заварю тебе просто черный, ты ведь не любишь с травами...
- что, будешь с травами?
- а у меня еще печенье есть...
- сейчас я воду в фильтр долью...
Миллионы возможностей оттянуть разговоры ни о чем, потерянные дороги и какофонии никчемных воспоминаний...
Ты говоришь о работе, о себе, о ней - новой. Жалуешься, но улыбаешься...
Нервничаешь от моего молчания.
Пытаешься спросить. Мои лаконичные «хорошо» и «все отлично» звучат почти издевательски, спокойная улыбка совсем сбивает с толку..
- я думала что-то случилось...
- а что, это у нас теперь может быть единственным поводом для встреч?
- Нет... Просто... Ты давно даже не звонила, и вдруг...

Опять улыбаюсь...

Обвожу глазами кухню. Встаю, иду, заглядываю в комнаты. Оживающий калейдоскоп картинок, склеенных с воспоминаниями. Ты сделала ремонт. От этого ничего не изменилось. Кучи никчемных безделушек, сваленные, как попало, бумаги, и на столе, и на стульях, мягкие игрушки, одежда. Странное, затягивающее ощущение, что в этом доме ничего не меняется. Только собака, возлежащая на кресле, вызывает диссонанс. Картинки трещат, но не рвутся...
Около компьютера по-прежнему эзотерические книжки и диски с релаксирующей музыкой. Воздух почти туманится...
Долго смотрю на книжную полку. Ничего нового. Сотни пылящихся книжек, подобранных так, как мог подобрать их только случай. Начинаю понимать логику абсурда. Опять становится мутно-весело.

Приходишь в комнату, не дождавшись меня...
- чему ты все время улыбаешься?
- так, реанимирую память...
- пойдем чай допивать
- пойдем
- ты совсем не изменилась- врешь ты. Поднимаю глаза с веселой насмешкой.

Ты тоже начинаешь улыбаться. Как знакомство заново…Я изменилась. Ты видишь. Ты поняла это уже до моего прихода. Положив трубку. А может, и только услышав голос… А может просто, потому что я позвонила.

Задумываешься и тоже начинаешь вспоминать

- а помнишь...? Помнишь как мы...

Становится скучно и стыдно от собственной банальности, всплывает ощущение вчерашнего пьянства во рту. Закуриваю. Ты терпеть не можешь запах табака. Руки сами плывут к пальто.
Ты молчишь. Ты не понимаешь. Я опять тебя обидела...

Схватив в охапку вещи вырываюсь из подъезда на холодный воздух. Идет дождь. Что за привычка к воспоминаниям, чего меня потянуло? Повторять старые маршруты. Как прощаться перед смертью. Стряхиваю дурную мысль. Роняю сигарету, одевая пальто. Свитер уже весь мокрый...

Шнурки в ботинках завязываю уже на дороге.

Знаешь, я теперь часто проезжаю по этой дороге. Мимо твоего дома. Мимо этой остановки. Иногда притормаживаю и всматриваюсь – вдруг ты там, на остановке?
Я только знаю, что я проеду мимо. Я всматриваюсь, но я не хотела бы встретить тебя случайно. Я не хотела бы тебя встретить.

Я не приеду к тебе в гости.

ГЛАВА 1.

Я упрямо ни о чём не хочу думать. Этой ночью я только хочу спать. И снов не видеть: ни хороших, ни плохих. Но глупая соседская кошка своим сексуальным стоном давно прогнала мой сон. Теперь я лежу и гоню прочь внутренний монолог к тебе. И вместо того, чтобы считать слоников, осликов и другую живность, развлекаю себя определением скорости шуршащих под окнами машин.
А ты мешаешь мне. Сгинь! Уйди! Не трогай меня! Ну, пожалуйста! Мало тебе моих дневных мучений? Хочешь и ночью со мной играть?
Не хочу. Ничего от тебя не хочу. Не хочу худого мира ради твоего спокойствия. Ну и пусть я тебя люблю, я ещё долго любить буду. Хотя, скорее, не тебя, а воспоминание о той тебе. Или даже буду любить воспоминание о том, как я тебя любила. Ну, вот, сама запуталась.
Ой, а жалко то себя как! Поплакать? Не получается что-то. Ты то вчера наревелась, уткнувшись в меня носом. Ну, подумай, дурочка, сама – что значит «встречаться иногда». Зачем мне твоё «иногда»? Оно самой то тебе надо? Ты хочешь счастливой семейной жизни с мужчиной. Нет проблем, но только без меня. Или ты думаешь, что я, забив на свою жизнь, буду сидеть и ждать твоего “иногда”? Может, даже по первому зову срывать с себя майку и трусики?
Брррр! Стоп! Куда-то меня заносит. Грубо как –то получается. Я ведь совсем не так сказать хотела….

Под окнами со зловещим шипением проносится авто. Километров сто двадцать прёт. О чём это я? Ах, да…!

Ну, милая моя, ну, солнышка! Отпусти меня, пожалуйста, не мучай. Я ведь не игрушка твоя. Не могу я тебя вот так медленно терять. Это ад по кусочкам отрывать душу. Куда там великой святой инквизиции с их пытками. Твои наивные слова срываются с любимых губ и причиняют куда более изощрённую боль, чем все физические страдания.
Куда же уходит то, что когда-то звалось счастьем? Ты вчера вспоминала, как нам было хорошо вдвоём. Когда-то. И сама же от этого отказываешься. Ведь не я. Я только заканчиваю твою мысль, подвожу окончательный итог (анализатор чёртов). Нет, мой зайчонок, я не могу иметь кусочки чужого счастья. Может, мы и не выдержим мгновенного разрыва, но всё равно это будет сразу, горько до безобразия.

Проревел грузовик. Медленно, неохотно. Тяжёлый. Предположим, везёт картофель. Целый кузов стандартных пыльных мешков. Картофелинки выпирают, образуя неровные холщовые холмики. Тесно им в мешке…
Хочу свежей картошки со сметаной…Кошка заткнулась. Нет, не заткнулась. А если музыку погромче. Вот так.

«Сохрани мою тень,
Эту надпись не нужно стирать,
Всё равно я сюда никогда не приду умирать…..» («Ночные снайперы»)

Ничего знать о тебе не хочу! Слышать о тебе не хочу. Как же я сейчас тебя ненавижу!


ГЛАВА 2.


Весёлое северное солнце ласкает голые камни Карелии. Короткое лето, здесь всё стремится напитаться теплом, чтобы зимой остыть без надежды проснуться новым летом. Пока светит солнце – живёт лес, играет река, шастают по лесу дикие звери. И вечные бродяги туристы подставляют солнцу обветренные лица. Улыбаются чему-то, задорно поют весёлые песни. Плывут. Плывут вниз по бурной реке, бесшабашно веря в удачу, в крепость рук своих и в волю мудрой ревущей воды.
Мои волосы выгорели до бела, лицо почернело от загара, мышцы окрепли, налились силой. Весло привычно ложится в ладонь, нос каяка тонкой иглой рассекает холодную, до безупречной синевы белую воду. Я хозяйка тайги! Я повелительница вод! Йо-хо! Расступитесь камни, крепчайте водяные валы. Скорость течения помноженная на отблески весла, поворот на струе, зацеп из бочки – победа! Плавно зайдя за камни, чалюсь к берегу.
- Эй, народ, что у нас там впереди?
- Падун, пятёрка.
- Значит, смотреть надо.
Милая болтовня, ребята разминают затёкшие ноги. Кто-то уже грибов натаскал. Пятый день они как десерт на ужин.
А я уже бегу по едва заметной тропинке, продираюсь сквозь цепкие кустарники. Извини, паук, не заметила я твоей западни. Из меня плохая добыча, ещё раз, прости, спешу. Туда откуда слышится шум. Хочу увидеть порог первая, одна. И только потом, оценив, поделится радостью с друзьями.

Первый взгляд, издали, из-за поворота, из-под нависших косматых лап елей. Мамочки, что там творится! Сплошная пена, как будто в реку вылили целую цистерну «Ферри». Ещё пять метров, чудом не падая. Со скального камня смотрю, просто не верится, боюсь дышать от восторга. Внизу под ногами ревёт самое прекрасное, самое сильное, самое дикое. Самое-самое живое, и нет ему названия. Падун!
Река прокладывает себе дорогу среди скал. Почти замедлив своё течение, словно недоумевая, куда струиться дальше, она вдруг находит проход. И с сердитым басовитым рёвом, обижаясь на себя за заминку, яростно устремляется в узкий слив.
Потоки воды теснят друг друга, куда-то боятся опоздать. Они толкаются, пихаются, кричат, не помещаются между камней, топят их, перехлёстываются. И падают вниз с двухметрового водопада, распадаясь на лету белой-белой пеной.
Капельки воды, теснимые своими собратьями, подпрыгивают в воздухе и там разбиваются лучами яркого солнца на бриллиантовую пыль. Миллиарды Читать далее...

И снова утро умыто моими слезами… для тебя. Чистое. Яркое. И рассвет его еще тонет в дымке, скрывая от меня свои краски, наверное, как и я, ожидая твоего пробуждения. Когда ты откроешь глаза, оно улыбнется тебе, коснувшись твоей душистой кожи своими ласковыми лучами, и легонько взьерошит твои волосы шаловливым ветерком, влетевшим в комнату. И оно будет настолько органично близким тебе, что ты даже не заметишь его солоноватый привкус и еще не высохшие на солнце капли. Впрочем, если и заметишь, ты решишь, что это просто роса.

А я все пытаюсь понять, что же происходит. Я бьюсь о стену твоего молчания и твоего взгляда, защитно-пустого, убегающего, смотрящего мимо меня, сквозь меня, поверх меня, так, словно я дурное видение, в которое изо всех сил стараешься не всматриваться, поскорей отвести глаза и забыть, как тяжелый сон.

Я чувствую себя бессильной перед этой стеной. Опять и опять я пытаюсь поймать твой взгляд, каждый раз с замиранием сердца надеясь, что вот… вот сейчас она посмотрит мне в глаза тем таким знакомым, таким уверенным и уверяющим, теплым и глубоким взглядом, как обычно говорящим, - “свои”, “с тобой”, тем взглядом, который только что был послан не мне, а кому-то другому, рядом. Но нет, - мимо, сквозь, поверх, вскользь. С прохладцей. Кирпичик на кирпичик, - оставь, оставь, оставь...

И, в который раз, меня охватывает паника, потому что я узнаю в ней отчуждение. Я узнаю. С ужасом. Понимая, что оно настигает меня вновь и вновь, несмотря на мои попытки убежать и забыть, что это такое. И, наверное, сейчас бессмысленно биться об эту стену, воздвигаемую тобой. Я просто должна принять ее, как нечто, имеющее право на существование. Возможно, на данном этапе, часть тебя, без которой ты не можешь обойтись в общении со мной?

Я просто не знаю, как быть. Мне кажется, что я пугаю тебя. Я подхожу слишком близко, и ты инстинктивно не можешь думать ни о чем другом, кроме как о том, как “вырваться на свободу”, сохранить дистанцию. (Забавно… Смех сквозь слезы, - а ведь я так беззащитна перед тобой, - никто, наверное, не знает меня так хорошо, как ты.) Я напоминаю себе, что у тебя есть куча других вещей, о которых ты думаешь, и масса других проблем, которые тебя тревожат. Однако, я чувствую, как ты пытаешься увеличить дистанцию именно со мной и… Я начинаю чувствовать, что не должна быть собой. Не должна чувствовать то, что чувствую, поступать так, как хочу поступать. И ни с кем, кроме тебя, я не могу поговорить. Меня никто не поймет. Я не могу поговорить и с тобой, ведь я не хочу, чтоб ты сделала свою стену еще крепче и выше. Я не хочу, чтоб ты боялась меня, пусть даже бессознательно.

Я НЕ ЗНАЮ ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ!!!!

Кажется, что если притвориться, что все как обычно, все нормально, то все так и будет. А я не могу притворяться с тобой!

Мне кажется, что мы можем справиться с ситуацией. Но только если будем вместе.

Я устала чувствовать, просить, ждать, пытаться быть сильной…Я запуталась в том, что было, а чего не было, что возможно, а что невозможно, что в моих силах, а что нет. Мне страшно, что ты устала давать мне подтверждения, пытаться понять меня, боротся против моей боли и страхов, что ты не захочешь удерживать меня (или не сумеешь), что ты прочтешь это письмо и просто молча пожмешь плечами. Мне больно оттого, что я в попытках что-либо изменить оказываюсь бессильна, как и в том, что не могу справится с этой болью. Мне одиноко, потому, что мне кажется, что самый близкий мне человек отдаляется от меня, пытается избегать меня. Мне хочется крикнуть HELP!!!!!!, но я знаю, что кто бы ни пришел на помощь, он не сможет мне помочь, потому что мне нужна ты. ПОМОГИ МНЕ, ПОЖАЛУЙСТА!!!!!!!!!!!!

Мне хочется убежать. Мне хочется, чтоб ты меня удержала.

Я устала. Я запуталась. Мне страшно. Мне больно. Мне одиноко.

И снова утро. Снова слезы. Снова утро умыто моими слезами…для тебя , без тебя, о тебе…

В этом городе живёт нежность, переулками глухими заполняя пустоту - собой. Сердца. Серые глаза - серый город - серая крепость. Раскинув руки над ртутно-живой Невой. С летом. Вместе. Среди тополей и газонов - пахнет клевером и сеном. А там за толстыми стенами с надписями "Зенит-чемпион" скрывается тёплая вечность кого-то, но нет ничего для меня.

Хрупкий клён. У самой стены старинного дома, в трещинке булыжной брони бывших болот. Росток случайный, смелый. Мы часто шептались с ним. Расти, дружок! И он рос наполняя радостью взоры спешащих прохожих. Однажды срубили. Закрасили стены. Залили бетоном площадь.

Ломило вены, сводило скулы, болели виски, кровоточили губы, улыбкой сведённые. Что это? Слабость? Жалость? Хилость? Стройного тела, которое, может быть, всё же любила ты? Нет, не любила. Пыталась немного сдержать умирание сердца. Так же как я сейчас.

Быть твоим ветром, твоим отражением. Быть полотенцем на хрупких плечах. Прикасаться небрежно. Бережно. Нежно. Зажигалкой, подушкой, игрушкой, книжкой. Да книжкой, и падать из сонной руки за кровать. И лежать там веками.

Разреши умереть. Перегнувшись с балкона - внизу чудное море серого цвета. Серого - лето. Асфальт. Удивлённое чудо я. Вниз головой разглядела каждый свой шаг. Вот полетела. Упала. Испугала. Мальчишку в коляске. Собаку таксу. И немножко себя. Нет, не хочу умирать. Не боюсь - мне не страшно. Просто, а вдруг ты сейчас позвонишь, но опоздаешь. И тебе будет больно. Вдруг я нужна тебе просто затем, чтоб сказать мне "малыш". Шёпотом.

И снова скулёж и удары по темени. Острой иглой пронзает глаза. Карее стало немножечко белым.
- Девушка, вам плохо?
- Нет, что вы, я выхожу сейчас.

Не могу, не могу, не могу - Я люблю тебя, слышишь!
В этом городе белая - чёрная ночь навсегда не даёт радость - спать.
Так как детям, которым снятся спелые вишни
И как спится троллейбусу в парке под номером пять.

...лето - серого цвета. Серые камни. Серые волны. Тучи. Угрюмый я.

Я путаю глаголы и фразы – безвозвратные. Ты сумеешь перепутать меня – неоднократную – с чужим сомнением под ресницами, с кровавым логовом для языка и с пальцами, покрасивей моих. Ты же не затаила дыханье под мрачным мостом, когда мне надо было пройти его с воздушным шариком в руках, с закрытыми глазами и шестью годами от роду.

Мы с тобой проросли во все концы планеты. Телефонными проводами. Письмами-пощёчинами, открытками-отмашками. И когда мы уже почти собрались позвонить друг другу, кто-то усердно набрал твои или мои цифры, и вот: ты стоишь на светофоре под мостом, а я иду над тобой – с уверенностью бога бессмертного.

И тогда я глотаю путаные глаголы и фразы, чтобы рассыпать шажочки по асфальту – до этого дня (тёплые ботинки, зонтик в руках, пешеходный переход); разукрашивать шарик в красный цвет и думать, будто не думаешь о тебе, а потом сорваться в плач и открыть двери твоим поцелуям.

Я давно пришла домой. В прокисших босоножках, с уверенностью божка. Я и до сих пор уверена, что ты мне позвонишь и вспомнишь девочку с красным шариком в руках, одетую в твои сны. Она переходит мост, а ты выводишь колёсами её имя на дороге. Ты пьяна её слезами.

Что я там делала? Как выглядела? Подумаешь! Какая разница, кто и что скажет? Кто и что выдумает? Велика важность…

Закрыла глаза - увидела себя со стороны, как я ждала ее - туда - сюда, с этажа на этаж, с улицы в здание, из буфета в библиотеку, из библиотеки в бухгалтерию, опять на улицу… Смешное, наверное, зрелище. Джинсики на тоненьких длинных ножках, спортивный лиф, шифоновая блузочка. То ли девочка, то ли женщина, а по настроению, по чувствам - так и вовсе влюбленный юноша, мальчик, нетерпеливый и горячий, нежный, испуганный и требовательный. Дурацкое сочетание, но что поделать - есть оно, значит - так надо. А не принимать - себя, в себе, свое - это самое легкое, самое неталантливое, самое дешевое умение…

Зажмурилась поплотнее - теперь ее увидела. Как она, наконец-то, появилась. В длинном платье неярких теплых оранжево-желто-бежевых тонов, солнечная, летняя… Такая, какая она и есть. Прекрасное зрелище. Сердце тотчас же укатилось (и тогда, при встрече, и сейчас, при воспоминании) вниз спелым яблоком - бултых! - разноцветные золотистые искры разлетелись во все стороны: в солнечное сплетение, в желудок, в горло, под язык, за уши, на лопатки, в затылок…

Люблю…

Десятки раз уже прошелестела-прокричала-прочувствовала это слово применительно к ней - люблю. По-другому это не называется. Да и почему это надо называть по-другому? Да, любовь бывает разная - кто ж этого не знает? Да, любовь бывает тривиальная, глупая, безголовая, возвышенная или наоборот, земная до предела - но когда это любовь, ее уже ни с чем не спутать… И зачем ее называть какими-то другими словами, только оттого, что кто-то не может втиснуть твою любовь в строго очерченные рамки привычного? Да, я сама не знаю толком, какого рода эта любовь, но от этого незнания она не становится менее прекрасной и менее значимой. От этого незнания она не становится менее актуальной - она есть.

Люблю…

Воспоминание кинжалами, лезвиями, выстрелами - по душе, по желудку, по рукам, по губам.

Улыбается… Кивает… Хмурится… Смотрит с нетерпением… Объясняет… Ждет реакции… Досадует… То напряжена, то расслаблена. Говорит о своей силе, об открытости, а сама - то доверяет, то нет. Может, я ее напрягаю - своими взглядами в упор, своими ухмылками, своими ершисто-детскими репликами… Может, я ее огорчаю - собой, своими дурацкими манерами - Стрельцы-то не боятся быть шутами, знаете ли, да не все это могут оценить!.. Может… Опять рефлексирую! - прочь рефлексию. Прочь всякое вяжущее пережевывание, тогда, при встрече ни о какой рефлексии и речи не шло. Я плыла на волнах своих чувств и ее голоса, я дышала ее дыханием, и мои глаза видели только ее глаза, прекрасные темные глаза, в которых дрожало солнце…

Люблю…

Веснушки по щекам, каштановые волосы, похожие на густую шерстку неведомого зверька. Тонкие руки. Длинные пальцы. Цвет платья замечательно сочетается с чуть смуглой кожей… Вертит браслет часов - как обычно, когда говорит серьезно.

Говорит… Не знаю, радоваться или плакать после ее слов. Но рта открыть уже не могу… Все мои слова застряли в горле. Мыслями я бегу за ней, но не в состоянии вербально выразить свои ответные ощущения, отследить свое понимание или непонимании ее слов… Молча пью кофе и смотрю на нее "неумным" дурацким взглядом.

Люблю…

Не вопрос…

Идем по улице. Ее походка - выше всяких похвал, десять баллов из пяти возможных. Так скользит, порхает, движется - целеустремленно и легко - сама женственность. Стремительность в сочетании с плавным покачиванием бедер, прямая спинка - но в то же время не каменная, застывшая, как это часто бывает, а изящная, живая, и плечи - чуть вниз, но самую малость, не покатые, не срезанные, а как бы слегка поникшие - от жары ли, от навязчивых ли взглядов, от людской толпы…

Мужчины оглядываются на нее с интересом - как же я их понимаю! Стараюсь выдавить ревность из сведенных судорогой рассерженных глаз. А то увидит - усмехнется снисходительно, со стыда сгореть можно будет от этого ее снисхождения.

Люблю…

Плевать мне на стыд…

Любуюсь ею откровенно, потому что не вижу причины не любоваться. Прекрасному нужно отдавать дань уважения. Я отдаю дань ее красоте и ее женственности. Я не завидую ей, я искренне восхищаюсь ею. Я знаю, что применительно ко мне ее красота и ее женственность были бы совсем другими, и результаты их были бы совсем другими, я знаю, что мне нужны мои собственные - красота и женственность, и мои собственные манеры, и мои собственные средства. Поэтому я ей не завидую, я ее...

Люблю…

Я ею восхищаюсь от души - ничто не омрачает и не пакостит этого моего восхищения. Ничто не отвлекает меня от него - кроме нее, пытающейся переключить меня на другие темы. Она говорит со мной на уровне сознания - а я продолжаю беседу на уровне чувств и эмоций. Я вижу, что это досаждает ей, но при всем старании я не могу отключить рубильник моей страсти. Каждое ее движение подзаряжает его. Каждый ее взгляд становится живительной искрой для его моторчика.

Мне интересно все, что интересно ей. Не Читать далее...

С любимыми не расставайтесь!!!!!
........... Нас с тобой всего двое – ты и я, так мало, поэтому мы ничего не можем решить. Ты мне не веришь, я знаю, но меня гораздо больше, чем тебя. Я проникаю в весь твой мир, который окружает тебя. В каждом листочке на дереве, в каждом проплывающем облаке и дуновении ветра, в каждой пяди земли, которую ты проходишь, есть я – я во всем, что окружает тебя, потому что раз я о тебе думаю, значит, я с тобой, значит, меня много и все убеждает тебя верить мне, все просит за меня, потому что сама я просить не буду, сама я уговаривать не стану.
Я могу слепому помочь перейти дорогу, но у любви должно быть острое зрение. Рано или поздно ты меня окончательно найдешь… или потеряешь.
Нас с тобой целых двое – ты и я – два огромных бесконечных мира, две вселенные. Конечно, нам трудно проникнуть друг в друга, признать своё единство, свою безраздельность, но какое было бы счастье разрушить эту нашу отдельность, это наши космическое, вселенное одиночество, и – соединиться!!! Как я хочу к тебе! Сердце разрывается… Как ты мне нужна! Сверху, с этих зелёных куп деревьев, спускается на меня молчание. Всё в мире вместе с Тютчевым призывает меня молчать: "Молчи, скрывайся, и там и чувства, и мечты свои…" И я молчу. Иду по лесу тенистой дорожкой, в окружении сосен и берёз, и молчу, молчу, молчу, молчу… И всё о тебе молчу, только о тебе.
« Приятного вам молчания!» – смеются рыжие белки и кидают в меня шишками. И листья тоже что-то тихо и несогласно шуршат, вроде бы ворчат, и падают под ноги. Природа не принимает моего молчания. Даже утки на пруду взбунтовались, хлопают крыльями и кричат о любви. Всё живое воспевает любовь. А я молчу. Я должна молчать. Меня никто не услышит…
Пойду в бассейн и буду плавать туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, ничего не видя, только работая руками и ногами, чтобы устать и перестать чувствовать. Туда-сюда, туда-сюда, плеск-плеск, до сонной одури, до изнеможения, до бесчувствия. Вода всё смывает: и боль, и неприятности, и тоску…


Я тебя забуду, я тебя обязательно забуду! Правда… Ты мне так нужна, что если я тебя не забуду, то умру! Честное слово… я так устала! Я так устала от несбыточности мечтаний... Если любовь не спасение, то зачем она?......
Ты думаешь, я дерзкая... я такая робкая... Ты думаешь, я жёсткая - я такая мягкая! Ты совсем не знаешь, и, пожалуй, совсем не хочешь понять. Человек может быть игруном по натуре, это его естественное состояние, если он хоть немного художник, и хоть немножко ребёнок, что часто совпадает. Такой человек создатель, он сочиняет всё на свете: предстоящий день, своих друзей, прошлое и будущее...
Но! Это состояние совсем не исключает глубины, серьёзности и надёжности обладателя детской игривой души. Разве ты не знаешь, из каких порой парадоксальных сочетаний складываются людские характеры?...
Любимому человеку со мной легко и радостно, потому что он чувствует, нет вернее и надёжнее друга, нет преданней души... Если бы ты умела читать на рас-стоянии мои мысли! Да, дочитав только до половины, ты бы уже прилетела ко мне!
НЕ ВЫДЕРЖАЛА БЫ - ПРОНИКЛАСЬ .


ДОБРАЯ МОЯ . СТРОГАЯ МОЯ . ВЕЛИКОДУШНАЯ МОЯ . ЗАБОТЛИВАЯ МОЯ . НЕПРИМИРИМАЯ МОЯ ................
И ВСЁ - ТАКИ - МОЯ . ДА ? ...........

Моя любовь, моя мечта, мое счастье… Вот она… Нет, не так… ОНА! Мое единственное сокровище в этой жизни — Она. Вот Она сидит, поджав одну ногу под себя, сворачиваясь в кресле, как котенок, перещелкивая кнопки телевизионного пульта. Что ты ищешь на экране, моя любовь? Что ты хочешь там увидеть?
О! Ты нашла какой-то фильм и не отводишь глаз от светящегося квадрата телевизора. Тебе это нужно? Хорошо, посмотри. Надеюсь, что тебе понравится. А я буду смотреть на тебя.
Как ты очаровательна, в своем коротком ситцевом халатике. Как беззащитно выглядит твоя хрупкая фигурка, затянутая этой желтой тканью с яркими красными маками. Босая ножка свесилась с кресла, раскачивается. Можно я потрогаю ступню? Можно, да?
Боже мой, я схожу с ума, как только прикасаюсь к твоей коже! Какая она бархатистая… нет, шелковая… нет, просто нежно-мягкая… Прохладная и обжигающая. Почему ты дернула ножкой, любовь моя? Тебе не нравится, когда тебе щекочут пяточку? Ах, эта пяточка! Розовенькая, гладкая, как у маленького ребенка. Девочка моя, как же я тебя люблю!
Любимая, можно я посижу тут, на полу, у твоих ног? Можно? Я положу голову тебе на колени. Пожалуйста… Я не помешаю тебе смотреть телевизор. Я буду сидеть тихо-тихо и смотреть на тебя. Можно?
Твои волосы, спадающие на плечи, закутывающие их светлой шалью. Как я хочу прикоснуться к ним, ощутить их шелковистость, тяжесть каждой пряди. Как я хочу погладить тебя по голове, провести кончиками пальцев по твоей розовеющей щеке, дотронуться до твоих бровей, оглаживая их. Как я хочу чувствовать тебя!
Вот так… провести осторожно ладонью вдоль твоей стройной ножки. Снизу вверх, медленно. Очень медленно. Не бойся, моя любимая девочка. Я никогда, слышишь, никогда не смогу сделать тебе больно. О! Ты прикоснулась к моим волосам, запуская в них свои пальчики и массируя нежными касаниями мой затылок… Это блаженство… Это – счастье, когда можно уткнуться носом в твои колени, ощущая губами твою кожу, чувствуя твой аромат, такой чистый, пряный, только твой, и ничей больше. Как сладко видеть, как вздрагивают твои груди под тонкой тканью халатика. Замечательно, что на тебе больше ничего нет, только этот халатик отделяет мои жадные руки от твоего тела. Если я сейчас проведу ладонью по твоей груди, я почувствую соски, выпирающие из-под ткани. Спасибо, родная, за то, что ты позволяешь мне это сделать… Я схожу с ума от тебя… Я схожу с ума по тебе…
И опять, осторожно, медленно, вдоль твоей ножки ладонью. До самого верха. Запутаться пальцами в твоих мягких волосиках, разгладить непослушные кудряшки. Девочка моя, ты влажная, ты знаешь об этом? Да, знаешь, твои глаза блестят, ты уже не смотришь в этот несчастный телевизор. Ты облизываешь пересохшие губы и вздрагиваешь от каждого моего движения.
Провести пальцем вдоль, ощущая подушечкой нежность, мягкость и влажность. Ощупать каждую складочку, разглаживая их. Чуть раздвинуть эти складочки, проникая пальцем глубже. Сильнее прижаться лицом к твоим коленям, провести по твоей ножке губами, целуя бедра, заставляя тебя раздвинуть ножки. Раскройся, моя девочка, покажи мне себя. Покажи мне себя всю. Я же вижу, что ты сама хочешь этого. Хочешь так же безумно, как и я. Раскройся… вот так… вот так хорошо, моя маленькая… Любимая моя…
Как это красиво… Ало-розовое, истекающее влагой, дрожащее тельце в окружении влажных завитков тонких волос. Солнышко мое любимое, ты прекраснее всех! Я обожаю тебя!
Лизнуть твое бедро, медленно щекоча языком, собирая соленые капельки пота на твоей коже. Почему соленые? Твой пот – сладкий. Мне хочется выпить тебя. Как же мне этого хочется…
Нырнуть пальцем в раскрытую алую глубину, поглаживая там… внутри… Дотрагиваться до атласной мягкости, чувствуя, как палец заливается влагой. Твоей влагой, моя любовь. Как это сладко! Любимая, а можно еще один палец? Да, внутрь, тебе не будет неприятно, клянусь!
И вот уже два моих пальца в тебе. Двигаются осторожно, боясь причинить даже тень боли. Ласкают медленно-сладко, тянуще, возбуждая тебя, доставляя тебе удовольствие. Как мне приятно смотреть в твои глаза, заволакивающиеся бессмысленным туманом, видеть, как ты уходишь в ощущения, как ты начинаешь жить вся там, на кончиках моих пальцев, уже резко и настойчиво терзающих твою плоть… Моя любимая…
Приподняться, неожиданно и быстро убирая пальцы из теплой и мокрой алой темноты. Глядя тебе в глаза, облизать их, очень медленно, проводя языком по каждому пальцу, тщательно вылизывая со всех сторон, забирая в рот, сладко причмокивая, впитывая всем своим существом твой неповторимый вкус. Почувствовать, как твои пальчики подталкивают мою голову, нажимая на затылок. Поддаться твоим уговорам, тем более, что мне давно хочется этого. Мне только нужно было, чтобы этого захотела и ты, моя любимая…
И быстро приникнуть жадными губами к тебе… Вылизывать языком, проникая им туда, где только что находились мои пальцы… Пить тебя… Пить жадно, страстно, долго, измучивая тебя ласками, проникая ладонями под твой тоненький халатик, захватывая пальцами твои соски, покручивая Читать далее...

Мы познакомились банально - на студенческой вечеринке в общаге. Она приехала поздно вечером с четырьмя бутылками вина и блоком сигарет. Между прочим выкладывая все это великолепие на стол, она сказала, что сбежала из дома, чтобы отметить день рождения. Я сидела на подоконнике - гостья в чужой комнате, до отказа забитой людьми.
- Янка! Дай я тя поцелую! - запричитала Сура, хозяйка комнаты, пробираясь в красном халате к вину, - поссорилась чтоль со своей? Девочки, мальчики, это Яночка!! Яночка, это - девочки и мальчики….
Я училась тогда на пятом курсе, а Сура, два года назад получившая диплом о высшем образовании, продолжала беззаботно существовать в общежитии, пользуясь сверхъестественным доверием со стороны комендантши. Доверие подогревалось ежемесясячным топливом в виде наборов косметики - Сура работала менеджером в "Орифлэйме". Она держала в ежовых рукавицах весь второй этаж, имела персональную кабинку в туалете и любила забегать ко мне покурить и поболтать. Кроме этого, я два раза в неделю делала ей массаж. Когда-то, срезавшись на экзаменах в институт, я полгода работала в спортивной школе, массируя мускулистых пловчих. Пока я разминала щедрые пространства Суриного тела, она расслабленно рассказывала мне о своих подружках по институту, и чаще всего про особенную девушку Яну….
Теперь я смотрела на Яну со своего подоконника. Она действительно была особенная. Неправильные резковатые черты лица, от которых я не могла отвести своих жадных до впечатлений глаз. Очень короткая стрижка. Ленивые скупые движения. Манера заразительно смеяться. Сура ткнула меня в бок и жарким шопотом приказала немедленно выпить с особенной девушкой.
- Я боюсь, - бесхитростно сказала я.
Сура стащила меня с подоконника и поволокла к столу.
- Янка - это Олька Фохт, я тебе о ней рассказывала, - томно представила она и, глумливо хихикнув, испарилась.
Мы остались с глазу на глаз. Я молчала. Яна тоже. Учитывая децибеллы веселья в комнате, нам вроде больше ничего и не оставалось. Она улыбнулась. Я тоже улыбнулась.
- Подружимся, Олька Фохт? - просто сказала она.
Я кивнула.
Мы подружились.

Спустя полтора года, когда я уже снимала квартиру - бывшую коммуналку с одной заколоченной комнатой и проваленным полом на кухне - Янка приехала ко мне со своей девушкой, ревнивой голубоглазей Кирой. Было седьмое ноября, атавизм советского образа жизни, по случаю которого у меня собралось несколько разношерстных гостей.
Яна втиснула свою Киру между супружеской парой и попросилась позвонить. Телефон был в комнате.
Вернулась она в приподнятом настроении, вытащила Киру из зазора между супругами и замурлыкала анекдотами. На кухне становилось душно, накурено, я хотела снять свитер, но вспомнила, что под ним ничего нет, и пошла в комнату одеть что-нибудь полегче.
Фотография эта легкомысленно валялась прямо на полу возле телефона. Я подняла ее:
на меня смотрела брюнетка с обрезанным по скулам каре, большим обворожительным ртом и таким преданным, нежным, гаснущим мерцанием в глазах, который нельзя было истолковать иначе, как безысходную влюбленность. Я машинально перевернула фотку, и увидела простенькую надпись карандашом. Всего два слова "Твоя, Яночка", и горькая судорога пробежала по мне, опережая глаза.



Я села, нащупала на столе сигареты и зажигалку, закурила, сделала несколько глубоких затяжек. В меня, как кошка в полуоткрытую дверь, томительно пролезла мысль о том, что мне никогда такого не писали, не пишут и видимо, никогда не напишут. Закусив губу, которая сразу начала пульсировать мелким тиком, я до кончиков пальцев ощутила живой, некиношный, пронзительный трепет, исходящий от девочки на фотке. Сладко и сумеречно заныло сердце. На кухне тем временем включили Бьорк. Яна слушала ее везде с почти садистическим упрямым удовольствием. Не обращая внимания на протесты. Она всегда добивалась своего. Обволакивающая сила ее обаяния в свое время застила глаза даже преподавательнице по диалектологии, вздорной полусумасшедшей старухе, которая с каким-то бессмысленным оптимизмом ставила студентам неуды прямо в зачетку. Она полюбила Яну с первого взгляда, причем случилось это на первом зачете, ибо на лекции Яночка не ходила…
- Фоохт! - раздался призывный вопль из кухни. - Фооохт, ты что там делаешь, иди
водку пить!
Я сама понимала, что отсутствую слишком долго, но идти не могла. На мне, что называется, не было лица. Вместо него была какая-то запчасть, "передняя часть головы" с выражением, которое приличным людям не показывают. Дрожали руки, противно сосало под ложечкой. Я испытывала нечто, по сравнению с чем самая страшная черная зависть была простейшим позывом зевнуть.
- Фооооохт…? - скрипнула дверь, и по коридору простучали каблуки. Яна по причине нескончаемой осени носила подкованные железом говнодавы, которые старательно обтирала тряпочкой всякий раз, как пройти в мою маргинальную кухню. Тапочки у меня водились только одни, 43-его размера, тяжелые и плоские, и все категорически от них отказывались.
- Фохт, ты тут не заснула, часом, детка? Читать далее...