Дверь у меня работает неправильно. С одной стороны, чего с нее взять. Железная дура на колесиках и все. Ну, оклеена чем-то. Ручка конечно приделана, чтобы взяться удобнее. И вот берешься за эту ручку, а она раз - и открылась. Получите, что хотели. Я то конечно этого не хотел, да только она, видать, сама решает, как мне жить.
Все дело в том, что настоящая дрянь всегда сложнее чем выглядит на первый взгляд. Ты на нее глянул, оценил как нетяжелое, мелкое, понятное, и неодушевленное, да и ошибся ясное дело, потому что дурак. А у дряни еще оказывается дофига чего внутри, а ты и не заметил. Доверчивые мы, вот что. Нет, чтобы сначала с маху вдарить по предмету ломом, чтоб он заплакал и зарыдал, раскрыв себя. Не было б кучи всяких неожиданностей. Вот и дверь тоже предмет из той же серии. Недооценил я ее.
Взяла и начала вести себя. Хрен теперь выйдешь, когда надо.
Вот когда не надо так она, возьмет да и откроется. И конечно там уже стоит человек, и по его лицу видно, что зовут его Степан.
А он тут же и подтверждает, что Степан он, да. И что пришел он чинить унитаз, потому что звали его именно за этим. А железная дура - дверь стоит рядом со Степаном, улыбается и довольна, что справно выполнила службу. Открылась и впустила этого нужного человека. Радуйтесь.
А я бы вот нелогично обрадовался, если б эти логичные в своих поступках Степаны внутрь бы не попали. Я унитаз и сам могу починить. Только мне вся эта невыносимая легкость унитазного бытия надоела. Я вот хочу, чтобы наоборот меня выпустили наружу побегать. Я знаю одно хорошее место. Никому не скажу где, кстати. Что я – совсем дурак, что ли. Скажу только, что там такие дома на берегу черной речки.
Только вот дрянь железная не выпускает. Возомнила о себе лишнего.
Ну, погоди у меня, сука. Я дурак то только с виду. А так я умею взвесить, измерить, сосчитать. Ты у меня дождешься ломом по наглому глазку.

Ты пишешь лучше.
А у меня вот ничего не выходит, хоть вой.
И еще, не выходит встретиться. Я когда это понял, так не стал искать компромиссы, а сразу взял да и проклял весь этот мир. И он мне ответил прямо в глаз. Да так, что пошли розовые и фиолетовые круги.
Решив, занять голову себя пусть бестолковым, но делом я в отчаянии пошел в магазин и купил ведерко краски. И красителю тоже купил. Чтобы все это смешать и полученным покрасить дверь дома. Мне было плохо, и с отчаянья хотелось бежевого цвету.
Так я отвечаю на окружающий меня беспредел. Делом, бля.
Черт меня попутал верно, только вместо бежевого смесь сделалась розовой, да еще и оттянула в фиолет. Ну податься уже было некуда и я намазал этим говном отдрюченнную мной в многодневных муках дверь.
Знаешь, вышло ничего себе.
Вроде как человек неделю бухал, а потом взял себя в руки.
А потом всех проклял таким вот сложным цветовым способом. Только аудитории не случилось и пришлось мне лупать глазами на результат в обидном одиночестве.
Получилось - сам себя выебал.
Вот я смотрю на все это и охуеваю.
На катарсис произведение не тянет, потому, что пиздец есть, а светлого чувства дверь не вызывает. Она – типичный образец дела рук моих.
Зато теперь у меня есть два повода повеситься и оба прямо перед глазами.
Нет, три конечно
Потому что ты еще и пишешь лучше.

Лес это такое место, где зверю можно ничего не бояться и жить, как себе хочется. Можно, например, насобирать земляники, которая летом пахнет черт знает как, или наваляться в зарослях мяты и потом целый день ходить по лесу, облизывая лапу и понюхивая собственную шкуру, пахнущую жарой ленью и сытой неспешной летней жизнью.
Летом можно почти ничего не делать. Например, только изредка подумывать о том, как там твоя тень, которая далеко от тебя. Так жить даже летом выходит не очень часто, да и летом вообще полно дел. И нечего думать о всякой ерунде, когда лучше лежать в нагретой траве, посматривая ленивым глазом, как она собирается расти.
Только все то что нетерпеливо и зло накапливается за лето у тех, кто живет за счет зверей наваливается на лесных бедолаг к осени. Вот тогда и приходится вставать с нагретой постели и шатаясь со сна топать по намытым полам к двери, открывать ее дрожа от холода и сырости. А потом выходить и вздыхая, ложится боком на первый снег, и вертеться на снежном пятачке перед входом в нору.
Так надо делать. Сейчас уже и не припомнишь, кто завел такой порядок, чтобы спокойный толстый зверь, живущий далеко и одиноко вдруг делал глупости и лез на улицу выкомариваться, когда у него всех дел то зимой, что сонно дремать, дожидаясь лета, когда от горячего солнца потеплеют прозрачные лесные лужи.
А только именно так придумано и никто, ни молчаливые и спокойные звери в лесу, ни их дерганные и бессчетно сорящие нервными шелушками своих слов тени в городе не могут изменить этого. Есть невесть кем и когда придуманный закон.
Если у тени неприятность, то зверь отвечающий за эту гадость должен выйти на свет и повернутся вокруг себя. Кто и зачем придумал это не понять никому. А выполнять приходится.
Что там делают эти тени в своем городе толком непонятно. Да и знать этого не хочется потому что уж больно противно. Чего уж хуже представить, как тень, бросая вдруг нажитое годами лезет в сырую дыру, где нет ни еды ни тепла, а есть лишь мутный и ледяной туман от слов, развешенных другими тенями. И тошно ему там, а все равно лезет. А уж разохается несчастный дурак потом так, что и представить себе невозможно.
Некоторые из них могут вместо ясных и понятных вещей, таких как кусочек свежего сыра, съеденного с аппетитом на поляне или кружки теплых сливок, выпитых утром перед беготней по горячим от солнца дюнам захотеть себе кривую железную дрянь с поносом в железных потрохах. А ее почему то нету. И вот ему горе. А то еще захотят, чтобы жить в нелепо облепленной бумагой некрепкой конуре, которая сама дрожит от страха, шатаясь от ветра на высоте, куда приличный зверь никак не допрыгнет. Они все время хотят такого от чего только хуже. А потом орут, будто в холодную лужу упали. Вот и топай теперь зверь на улицу. Падай, крутись ,будто пчела укусила.
Да это еще бы и ничего. Закон есть закон. Ладно, раз уж мы связаны, вышел, попрыгал на холоде, словом выручил, и айда к теплу.
Хуже всего, когда у теней любовь.
Вот уж хуже этого для зверя ничего нет. Тут, как у тени случится это дело, а случается оно всегда невпопад и невовремя, так только беги и поворачивайся. И любовь эта у них все время. А если нету, так дурак сидит и ждет ее. Ну и дождется, конечно.
Вот и живут несчастные звери все время, выскакивая на холод. Вертятся. А потом долго смотрят в черное холодное и сырое вокруг. И вздыхая, заходят в нору, очень плотно закрыв за собой дверь.
Но и закрытая дверь почти не помогает. В общем, плохая жизнь у зверей.

Вышел сегодня во дворик нашего офиса покурить и проветрится. Стоял, остывая, курил и таращился в мутные небеса. А с небес прямо на меня смотрел крупный новогодний шарик. Шариками уже успели украсить внутреннее крыльцо, и он висел и улыбался мне бронзовым лаковым боком.
Я решил, что подпрыгну и тюкну его головой. Потому что интересно, какой будет звук. С первого раза это не удалось. Я как раз самозабвенно прыгал, когда во двор вывели хозяина нашего дома, чтобы усадить его в машину. Бизнесмена этого желает убить пол-города, поэтому его выводит погулять взвод отставных спецназовцев.
Двухсоткилограммовый боец, уловил мои прыжки на директории пути охраняемого тела, среагировал, оценил, прикрыл автоматически опасное направление.
Усмехнулся и хрюкнул в рацию - Все вижу, продолжаем движение.
Тело усадили в беэмвуху, взвод охраны залетел в джип и все это дело, газанув, вылетело со двора.
А я еще раз подпрыгнул, и на легком адреналине все-таки достал шарик головой.
Звук получился негромкий и печальный. И еще какой-то тупой. Чего собственно и следовало ожидать.

Магазин у нас чудной. Не так уж много в городе осталось мест, на кривоватых просторах которых, каждый метр плотно занят торговлей. Видимо я в душе гопник, вот мне и нравится, когда в одном углу прилавок с колбасой, а в двух шагах от него вывешены носки и всякая бабская ерундень в прозрачных коробочках. А тут рукой подать - и вот тебе уже ремонт телефонов. Кстати аптека тоже тут же, и прямо в ней можно купить диск с ворованным фильмом, а если повезет, то и что-нибудь еще.
Например, появится вдруг тебе свежая корюшка, хотя вроде не сезон. Или вот еще купил я там как-то чудный ножик, который уже десять лет режет все на свете.
Магазин наш непредсказуем, может, поэтому я и люблю в нем бывать. А потом это удобно - пять минут винтом вниз по лестнице, за угол - и ты уже в винном, где мне всегда дают товар в долг. Это то удобство уж каждый поймет.
А еще магазин хорош тем, что он старый. Сколько я себя помню, он всегда тут был. Желтоватый кафель его стен впитал в себя воспоминания о горах ящиков с картошкой, пирамидах бочек с томатной пастой и кислой капустой. Километры проданной здесь колбасы побратались с литрами селедочного рассола и навек помирились с отданными за них ворохами мятых рублей и трешек.
Магазин все помнит.
И нет ничего удивительного в том, что иногда под этими бетонными небесами мне встречается видение семилетнего мальчика. Мальчик напуган своей ролью, и тем, что ему предстоит сделать. А предстоит ему почти невыполнимое - купить у посторонних ему людей картошки и унести добытое в дом.
-Пять кило картошки, - говорит он, обмирая от возможного отказа мужику, который заведует адским конвейером по доставке этого добра из замороченных подвалов. Эти слова в круге первом адского ритуала производят все же свое действие, и мальчик получает клок желтой бумаги с росчерком, смысл которого непонятен никому.
-Пять кило картошки - разжимает кулак самое несчастное в этом мире создание в круге втором, и серебряные деньги звенят целую вечность, прыгая на обгрызенном блюдце кассы.
Маленький клоун обреченно бредет на самую середину арены, залитую светом прожекторов всего мира. Сейчас он произнесет свою насмерть заученную фразу и обмиряя ждет, что мир багровых рож, набитых сумок и великанов в болоньевых плащах взорвется обидным хохотом в ответ на его идиотское:
-Пять кило картошки-
Это он заучил по дороге сюда, и он произносит ненавидимое. Слова заглушает грохот конвейера и пять кило самой простой на свете грязи и гнили сыпется, выскакивая из подставленной им синей веревочной сетки.
А я смотрю, как он уходит, стоя у винной стойки и безжалостно делаю ему вслед
рокнрольную козу.
-Чпок,- говорит этот мыльный пузырь, напарываясь на растопыренные пальцы, и радужные его оболочки сползают по стенам, помнящего все на свете дома.
И тут сразу включаются свет и звук, данные нам в понимаемом всеми формате. Засветилась немедленно в окне ядовитого цвета реклама неведомого банка, затренькала словесная муть, галопом скачущих в эфире диджеев нашего бля радио, заорала сигнализацией кем то обиженная машина.
А прямо передо мной открылись приветливые ворота в круг третий. В дверях стояло нахлобученное и неопрятное существо, на которое напялили корпоративно синюю униформу
-Тебе что, как всегда,- спрашивает синий халат, подхитривая меня тусклыми глазами. И выполняет давний наш ритуал, не дожидаясь ответа.
-Да, как всегда-, зло и привычно плюю я своим ответом на весь белый свет с его мигалками, банками и рекламой во всех видах.
Магазин запомнит и это

Вот вы и не знаете, а ведь вчера было сраженье. Вернее в рамках общей битвы с Окружающей Действительностью состоялся мой личный бой с топ манагером. Костей. Костя, прибывший на своем вороном жеребце по кличке Субару был страшен. Тело его покрывала неуязвимая броня мрачных букинг-листов и нотисов с пометкой «Ахтунг, кризис», только что откованных для него в странах ЮВА. На голове врага ловко сидела мусорная корзина с леденящей кровь надписью «For advertisement сooperation offers».
Что мне было делать? Ради такого случая напоил я своего ишачка евро-жидкостью 95 звездочек, повесил на грудь грамотку «За освещение проблем Балтийского моря». Да вооружился кистеньком, сделанным из бронзового пылесборника типа « бюст флотоводца, дедушки нашего Макарова»
Ну ж был денек! Для начала мы обменялись оскорблениями. Так принято поступать перед боем спокон веков.
Его подлое «Ну что, хуила рекламная» я отбил своим «Гниль судоходная». После чего поле сражения затянуло пороховым дымом и лишь изредка в нем блистали удары его молний вроде: «Иди в жопу со своим пидерским журналом», разбивающиеся о скалы моих: «Твою контору вообще хуй кто знает»
Я победил его подлым: «Сейчас сольешься – конкуренты от радости кончат». И тут он поднял забрало. И я вонзил в беззащитную шею сталь рекламных прайсов. Дымящееся черное шампанское денег хлынуло струей. Тут я изловчился подставить свой личный карман и в него тоже слегка накапало.
На Бенли вряд ли хватит. Но в графе «Сделать для любимой приятную мелочь» обосновалась сумма в три тыщи рублей.
А потом я на Дидюлю сходил. Ну, там вообще было хорошо.

Беда еще в том, что я ужасно переживаю, причем по любому поводу. Нет, чтобы как все мужики дергаться по поводу четвертой мировой, или, что вдруг Солнце упадет прямо на меня. Я могу всерьез расстроиться из-за того, что развязался шнурок. Он и развязался, конечно. И я прямо с таким лицом явился на доверительную встречу с бельгийскими бизнесменами. А у них в европе не принято являть посторонним свои душевные обвалы. Но люди они неплохие, да и формат встречи предполагал некое единение интеллектами и обмен душевными состояниями. Меня и спросили в пандан:
– Алекс, что у вас неприятности?
От этого я почти спятил, и пошел курить – успокаиваться. Хорошо коллега, дай ему бог здоровья, объяснил, что я пишу стихи и некоторые поведенческие закидоны мне свойственны, но для окружающих они не опасны. Все и обошлось, теперь осталось только попереживать о том, что стихов я не пишу.
Ну и еще о том, что в среде бельгийских бизнесменов я создал о себе сложное впечатление. Да и фламандский хуй с ними. Вот джинсы я опять забыл постирать. Как завтра на Дидюлю идти то?

Есть несколько способов пообщаться с той частью своего сознания, которая говорит с тобой шепотом. Не будем пристально смотреть всей очереди демонов, стоящей на обочине со склянками, хирургической сталью и увядшими листами туда, где у них растут глаза. Уж для этого всегда найдется время потом. Нам интересно сделать это сейчас, когда мелкую тварь в майке с надписью «дагвино» и рюкзаком честерфильда за тощими плечами легко отправить в аут придорожной канавы пинком ноги.
Оставил я в живых этого пепельно-серого, горячего на ощупь и вкус бесенка который, хлебнув жижи цвета чая, и щелкнув китайской дешевкой, уселся на краю облюбованной нами обоими пропасти. Долго сидеть неподвижно ему было трудно, и он порхнул вниз, сделав мне международное приглашающее движение.
Сын ошибок трудных научил меня общению с пугливыми тенями. Главное тут не орать. Даже если ты заплел волосы косичкою, поел мухоморов и правую руку твою тянет к земле остро заточенное железо надо суметь наступить на горло собственной предсмертной песне и не лезть в драку. Надо попробовать договориться.
Я сел на другом краю закопченного железного круга, отхлебнул, предложенного мне горячей рукой, прикурил от уголька и заглянул внутрь. Потом я, руководствуясь первобытными инстинктами, всем понятного происхождения, плюнул вниз.
Потом я туда прыгнул.
Там было первобытно как в аду. Ноги мои по колено ушли в обжигающий прах и в мутно дрожащий небо прежней жизни поднялся белесый столб сгоревших во мне тем.
Мой бесенок уютно сел попой в багровый обвал свалившихся углей и плавно повел блудливыми руками. Вмиг исчезли наросшие черной окалиной стены, и появился отчаянно коммунальный коридор, во мраке которого адским огнем светила электролампа. Мягкий кот вел меня и, обмерев, я шел, хватаясь за рухлядь, висящую по стенам к только ему ведомой цели. Открылась комната с потасканным диваном. Усталая азиатка покрывала нежным телом диванные пыльности.
-Оставь меня, сказала она невьебенно тошным тоном.
Уголек прыгнул мне на руку в той жизни, И я, очнувшись, вышел из нее во мрак Фонтанки, где мой бес поджидал меня в вечно горящей ее воде.
Резвясь, он сделал лапами движение, и нефтяные волны обдали меня столбом. Пляшущие огненные кони донесли меня до своей конюшни, где они обречены вечно скакать по кругу. Рукой подал я до дома на противоположном берегу, и отчаянно серые глаза разрешили мне делать, что вздумается. Некуда было податься, отступать тоже было поздно, да и какого собственно черта. Мы сделали все, что смогли, корчась в огне, сгорая и снова рождаясь, но даже этот жар не смог дать тепла. Все сгорело и там. Скрипящее углями черное полено ударило мне в лоб, рассыпая искры и, поглупев от удара, я побрел, по треснувшему граниту, стараясь, не наступая на собственные следы.
А неизменный мой огненный враг уже сидел возле ящика с порохом и плевал на левую лапу, в которой погромыхивал коробок со спичками.
-А что, сказал он, играясь дымным глазом.
- Подожжем?
Я не успел сказать, нет.
Юркий огонь стрельнул по шнуру и взрыв расцвел ослепительным черным цветком.
Горячий вихрь расколол мой ад и поглядел, не мигая, прямо мне в душу библейскими глазами.
-Дурак ты вот что, сказали мне они человеческим голосом.
-Перестань пить коньяк, когда жжешь свои осенние мусора в дачной железной бочке. А то в следующий раз твой серый приятель не шмыгнет в кусты, как сегодня, а оформит ПМЖ с видом на этот мутный поток сознания.
- А что делать то? забренчали мои ослабшие пружинки.
-Менять вот также состоянье духа, чтоб жить свободно на проценты - закатили мне в ответ и закатились глаза.
И я опять остался один на всем белом нете

День незадался с самого утра. Я давно заметил, это всегда так. Редко, когда к тебе с утра зайдет почтальонша в маечке, которая по моде не закрывает живота и попросит расписаться в получении телеграммы о кончине дяди-миллионера чуть не на ее лифчике. Чаще бывает совсем наоборот.
Например с утра перегорает стальное вымя марки бош и кофе из него надоить уже получается. А сигареты, конечно, кончились в далеком вчера. И тут ко всему на запах несчастья слетается куча недовольных своей жизнью с целым списком требований. И не всегда получается отправить их к единой россии. Там то им бы объяснили, что все у них бедолаг хорошо, просто они пока этого не замечают. Ну а поскольку я, как и все приличные люди в партии разводчиков не состою, мне приходится не заводить тень за плетень а эти самые проблемы решать в натуре.
Вот и вышло мне в начале этого неловкого дня объявление, что больше не звонит у нас, болезных городской телефон. Я к этой новости отнесся своим обычным образом. То есть продезинформировал неуемных любителей телефонных переговоров о своей похмельной несостоятельности решать их проблемы и свернул разговор. Потому что городской телефон, по моему давно никому нахуй не нужен. Мне он не нужен точно.
Да не тут то мне было. Городской телефон, как известно орудие при помощи которого женщины в возрасте после шестидесяти обретают смысл существования себя. А что делает такая женщина, когда ее главный калибр бессильно молчит, будто обозы со снарядами к этому орудию застряли в бездонной российской грязи. А она напрягает и кричит как Жуков под Москвой, о том, что ее наперсницы сидят в глубокой жопе окружения и соединение необходимо, потому что без оперативной связи вся это дранная армия пропала.
Вот я и сидел с утра, опутанный проводами, как радист в Брестской крепости, безуспешно пытаясь наладить связь под обстрелом. Правда, через часок- другой мне удалось кое-что наладить. Зазвякали и загугукали пластмассины производства прошлых лет, и я решил, что на гребне успеха можно сделать себе обеденный перерыв.
Склонность моя к уединению заставила искать возможности пожрать в тишине. В пыльных недрах стенных шкафов отыскал я банку тунца в масле, облупил луковицу и уже преломил хлеб, чтобы хоть этим незамысловатым скрасить убогое. Да не тут то было.
Черт, который начал этот день, подтолкнул под руку и милая моя банка склизанула по столу арбузным семечком. Содержимое конечно широко и привольно вышло из жестяных берегов. В основном на штаны. Я проклял свою неловкость и возместил неудачу пивом. Слава богу хоть им торгуют без перебоев и катаклизмов. И уже без ссылок на ослабевшее здоровье нации.
Тут я, как водится, слегка обмяк, подобрел и впал в заблуждение о том, все страсти господни на этот день уже сочтены. Однако тот, кто заведовал моими неудачами в этот день, был еще полон сил и дальнейших планов.
Известно, что черт – особа женского пола. Он и явился для того, чтобы указать мои ближайшие пути- дорожки.
-Мы сегодня будем делать наливку из вишни сказал,- нечистый непреклонно постукивая копытом. И горизонты мои посветлели. И я представил себе процесс, и как я, склонный к воровству и ловкий на руку найду в нем свое место.
-Ты сходи, купи спирту в аптеке, - продолжил черт легко и даже дал мне денег на это лихое и отчаянное дело.
Я, правда, слегка усомнился в возможности приобретения обычного спирта в обычной аптеке. Но мои сомнения энергично рассеяли. И я легкой ногой вылетел на стрит с пуком денег и желанием превратить их в прозрачный огонь наливки моей.
В обнимку со своим желанием мы и прибыли в нашу очень приличную аптеку, где как на грех было довольно людно. Отстояв положенное время, я обратился к ясноглазому созданию за стойкой с радостным мужским вопросом.
-А, хотелось бы спирту купить
Ясноглазая порозовела и обвела меня глазами. Как нарочно я вышел из дому прямо в том, элегантном виде в котором весь день рубился с проводами. То есть в куртке на голое тело, задроченных джинсах и домашних тапках на босу ногу. Еще я был небрит и распространял отчетливый запах рыбных консервов.
Спирт у нас только по рецептам - объявила девица, заледенив меня взглядом. Но, снизойдя к моей форме, помягчела к ее небритому содержанию и заявила на всю аптеку.
- Хотите настойку боярышника?
Приличная публика, вынужденно соседствующая со мной в очереди, отшатнулась от алкаша.
Я стиснул зубы и мятые стохи в кулаке и вышел вон.
Конечно дома я объяснил собравшимся кое-что про телефонные провода и правила продажи спирта в аптеках. Про залитые маслом штаны я объяснил тоже. С разгона. Я бы еще много кому чего объяснил. Я это умею, потому что очень умный и умею чинить провода. Еще я очень находчивый. Поэтому и лезу покупать спирт там, где его не продают. Потом, после всех этих подвигов, я люблю вступить в непринужденный диалог с заказчиками этих добрых дел. Вот только некому уже было объяснять. К концу моего выступления кворума уже не было. Но отвратительное многолюдство в моей квартире сохранило себя. Читать далее...

Все началось с любви к супчику из белых грибов, а закончилось ответом на вопрос, волнующим любого интеллигента. Кстати триединая версия важнейших для рефлексирующей личности тем, сформулированная в анекдоте лишь скользит по поверхности и безнадежно отстает от жизни.
То есть кто виноват - практически ясно. Что делать - вообще не вопрос. Где мои очки- актуально, остро, но, увы суетно и как то визгливо.
Главный вопрос, на который я получил ответ, звучит ниже ноты до.
Кто я?
Это серьезно. Это надо произносить оттягивающим в хрип, шатающимся басом. И конечно же не получать ответа. Вешатся, воскресать, и задавать его снова бессчетно, и дорого платить за каждую каплю информации.
А я получил ответ даром. Кстати, я и вообще ничего не спрашивал. Мне просто ответили. Вот к чему в итоге приводит любовь к белым грибам.
Есть такая примета. Если чем–то торгуют на дороге, то где-то близко этого добра навалом, причем совершенно даром. На обочинах дорог, по которым я стремился к истине торговали белыми грибами. И конечно я не выдержал, как всякий влюбленный. И ноги мои принесли тело к предметам моей страсти. Ими торговала кучка придорожных оборванок.
Где? спросил я ту, что выглядела помилей.
Мне ответили в рифму.
Я не стал плакать, стиснул зубы и понял, что путь мой лежит в самые ебеня. Заветные эти места, поросшие сосной и мхом есть у каждого, кто ищет свой собственный путь к удаче.
Когда я доехал уже серело. И вообще было жутковато. От оживленной грунтовки, по которой раз в сутки проходит автобус, я еще час месил грязь откровенно первобытной лесной дороги. Лес молчал, и я вошел в это молчание и блуждал, путаясь в запахах и бледном отсвете, уходящего спать неба. А белые грибы были. Коричневые днем шляпки казались сейчас черными на белом мху, и я набивал добычей переметную суму, которая все тяжелела и вдруг сказала мне
- Хватит жадничать.
Я послушался умной вещи и поворотил промокшие оглобли.
Все случилось, когда я подходил к машине, предвкушая как залезу в уютное тепло и мои стремительные кони понесут меня прочь, от всей этой лесной нечисти.
Косолапая тень шла, не разбирая дороги, прямо на меня. Дело мое стало плохо, а единственным дружком остался нож на поясе. Тень чмокнула грязью, нож прыгнул мне в руку, и оставалось еще два счета, чтобы успеть оглядеться, потому что, тени в одиночку не ходят.
-Ябааать! Сказала нечисть радостно, да ты ж на технике!
- Ну! Ответил я грозно, все еще прикидывая, куда и чем лягнуть гада.
Он оказался словоохотлив.
-Хуя прикинь, съездил с хуилой на рыбалку. Толик меня зовут. Хуйнул, мерин актированный жигуль в лужу, дак, чо со стакана то. Блядь, выручай мужик, с утра жопы то в мыле.
-Где лужа, спросил я, поняв, что еще поживу.
Лужа оказалась недалеко. В эпицентре торчала ветхая шестера, а берега были изрыты следами бурной деятельности потерпевших кораблекрушение. Актированный мерин, покрытый нечистотами растительного происхождения, встретил нас радостным мычанием. Сделать, что-либо более осмысленное он явно не мог.
Через пять минут я подкатил свою серебристую задницу к неприветливым берегам. Толик, как киногерой,с тросом в руке прыгнул в черную жидкость и принялся ловить в мутной воде. Дело его, судя по долетавшим до меня междометиям, было не из простых.
-Как вяжешь?! Командовал я с берега.
-Маме своей на жопе так завяжи.
Бурно дышащий Толик извлекся на поверхность и сунул мне грязный трос. Я в три движения завязал его фирменным морским узлом и прыгнул за руль. Был включен демультипликатор, пониженная, и блокировка моста. Двигатель рыкнул, и облепленная грязью морковка вылетела из грядки, где пыталась пустить корни.
Настал момент истины. Суровая мужская дружба, прошедшая испытания в луже вспыхнула прямо на глазах. Мы пожали плоды труда своего. Грязные руки мы пожали тоже.
И вот тут я узнал, кто я такой на самом деле.
-Охуенный ты мужик, сказал Толик просто.
И этот важнейший вопрос взаимодействия сознания и окружающего мира перестал меня беспокоить

Дни в эту пору начинаются неохотно. Иногда становится так, что светлому времени становится лень отпихивать темное туда, откуда ему нет возврата. Вот темное то и радуется случаю. И все уж знают, как бывает, когда оно лезет изо всех дыр холодом и сыростью. И вот ты уже шлепаешь по лужам там, где пятки обжигала коричневая нагретая земля и думаешь о разном.
Вот и шлепал сейчас по холодной воде пастух Са и думал дождь и думал желтую об этот день траву и конечно он думал своих баранов.
Его звери, которых он гнал перед собой, были неплохим стадом. Каждого барана Са знал по имени и уж конечно узнавал даже издали. Многих из этого стада он спасал, когда животное, обезумев от голода, или болезни шло по опасной тропинке над пропастью или упиралось рогами в дерево, не умея повернуть назад. Тут то и появлялся Са. Уж он умел издалека услышать крик зверя попавшего в беду. И если он решал, что это его зверь, то теплое, глупое и живое навсегда переставало бояться опасностей одинокой жизни. Теперь оно боялось только пастуха.
Ну да и Са было нелегко. Вот и теперь спасала только привычка не замечать темного. А он уж сегодня свистал холодным ветром, от радости, что ему дали порезвится над холодной рекой, где стаду Са можно было попить. Была, признаться и еще одна причина, по которой пастух гонял стадо к реке. На том берегу жила программер Лю. Как то Са и Лю встретились на водопое, где никогда не бывает войны и нехотя разговорились.
У Лю тоже было свое стадо, а два пастуха всегда найдут, о чем сказать друг другу. Богатство Лю составляли плоские черепашки, которых она называла скрипт. Они были капризны и часто дохли от всякой заразы, которая кишмя кишела в лесах, где жила Лю.
Впрочем, она была умела и знала всякие тайные слова. Знала Лю, как плясать перед больными черепашками, стуча в бубен, подвывая и чертя в воздухе знаки, которые она прочитала на листе своей жизни. И еще она говорила, что черепашки любят купаться в холодной воде реки. Поэтому и водила их Лю, к реке, где поил своих баранов Са.
А может и еще почему гоняли к этому месту свои стада пастухи обоих берегов, кто их там разберет. Только и сегодня они встретились и заговорили о своих делах.
- Как поживает твой скот, Лю. – начал разговор Са первым, как и положено мужчине в этих краях.
- Неплохо, Са, чего я желаю и твоему стаду, ибо ты умелый пастух, и я знаю этом-ответила Лю, наблюдая внимательным глазом за игрой своих скриптов в осенней воде.
Ты тоже умелая, Лю и я много кому рассказал об этом.- Са похлопал своего любимого барана и продолжил, - Теперь многие на нашем берегу хотели бы завести таких черепашек как у тебя, да не знают, как взяться за дело.
-Слухи о том, как славно живется твоим баранам, разнеслись и по нашим лесам и, признаюсь, я приложила к этому руку – Лю вытерла руки передником, сложила пальцы замысловатым кренделем и свистнула сквозь них так, что вся ее стая мгновенно вылетела на берег.
Са взял в руки бич и взмахнул им легко, но тяжкий грохот удара согнал его стадо в дрожащую кучу.
Мы еще поговорим о наших стадах Лю – сказал он. -Мы знаем, как управлять, и наши бараны и черепахи еще принесут нам то, что мы от них хотим.
Мы еще поговорим о наших стадах, Са- сказала она – Это ничего что темный свищет в наших полях и лесах. Лю помолчала и нашла нужные слова – после каждой ночи приходит утро, и мы с тобой оба об этом знаем.
-Мы знаем об этом, может, поэтому мы и встречаемся здесь, нашел свои слова и Са.
И они разошлись. Так было всегда, Так было каждый день после разговора на берегу.
И лишь темный обрадовался тому, что пастухи расходятся каждый в свою сторону. Он заплясал в вихре опадающих листьев, забился волной степной травы, припадающей под ветром, заскрипел сучьями мокрых деревьев. Он думал, что все зависит от него.
Но те двое, которые сейчас гнали свои стада к дому думали по другому.

Пока вы тут пуськаетесь с дочками и набиваете брюшко креветками сурового морского Ольбатроса отправили штормовать далеко море.
- Слыш, Ольбатрос, сказали гордому мне хитрожопые людишки, приучившие грозную птицу летать к ним за кормом.
- Собири свою задницу в горсть и метнись в Калининград.
- Че !!? Как лететь? Открыл я клюв от изумления.
- Черным молнием подобным, сказали мне, не без яду. И добавили
- Бля!
Пришлось расправить крылья и забыться наслаждением полета.
Очнулся я на борту какого-то закопченного мангала, который за ненадобностью бросили в пучину. Для окончательного моего ахуя пучину в этот день сделали бурной. Волны перекатывались через эту горелую шашлычницу и падали стремительными, непрерывными домкратами.
Я встречал стихию грудью, лицом и остальными героическими частями своей тушки. Я весь трепетал, наслаждался и взволнованно орал на все море.
-Главное не блевануть, слышали тучи в гордом крике птицы.
И тут ко мне, видя мои муки, приблизилось морское чудовище. Спереди оно заросло густым волосом, с боков было обширно, а заду его я, слава богу, так и не увидал никогда.
- Ебнем, сказало оно человеческим голосом.
- Кого? простонал я.
Адское виденье только усмехнулось, отчего борода его стала в два раза шире, и произвело на свет божий бутылку с жидкостью цвета крепкого чая и желтый цитрус.
Мы ебнули их обоих.
И тут как-то сразу все наладилось. Стихли волны, убавил свисту ветер и пена из под нашего хвоста уже не закрывает горизонта. Оказалось, наш черножопый лайнер давно стоит, привязанный к дереву веревкой, чтобы снова сдуру не свалил.
-Волшебная жидкость, подумал я , разбегаясь, для обратного полета, во время обратного полета и после обратного полета. Я и сейчас так думаю, сидя уже в гнезде.
А еще я думаю о смысле этой мессаги. И вот он в чем по-моему
Нет никакого смысла альбатросить если тебя никто не ждет. И нет никакого смысла ждать, если ради тебя никто не летает. Опять Диалектика.
Чтоб этой логичной даме никогда в море желтой жидкости из бутылки не пить.

Бог сновидений пишет стихи
пишет романы
рисует картины
сталью ставит злые тиски
на перекрученных венах руки
на перехваченном горле удавкой
пишет песни
мажет краской
пляшет отчаянной сукой
радуясь расставаньем с рассудком
сердце не в такт пропускает удар
но без прощения
и без сомнений
танцем в костре раздувая пожар
ритм отбивает Бог сновидений

она живет
огнем на песке
в темной воде
в изгибах лилии
может стать
росчерком
на руке
где отрисовано
выбито
выжжено
порохом синим
красным тату
слово
жест
шаг в пустоту
все образовано
создано
линией

красным нарезом
по голому телу
или по сердцу
ножом
оголтело
линия лижет
словом
и делом
без конца
и без предела
и приколоть
ее не получиться
я устал
а она
живучая

Нашей памяти нет
В этом ломаном белом свете
Разлетается время и падает пыльным столбом
А за память мою, мне еще придется ответить
Я два года стерву травлю сигаретами и коньяком
Но она бессильная, полуослепшая, злая
На рассвете глазами любимой заглянет в окно
И без спроса выпьет меня
Так от жажды пьют умирая
И беззвучие взгляда жжет меня как клеймо
Я беспамятность эту безответно ласкаю
Я в ответе
За все и всегда я в ответе
Рухнет мир я отвечу его защищая
В окаянном, вечном рассвете
Тебя вспоминая
Я забыл, ты прости
Нашей памяти нет
В этом проклятом белом свете

Поцелуя темный кристалл
Открывает в нас странные стороны
Я, целуя, тебя стал
Черным, отравленным вороном

Задыхаясь, твое сердце встало
На секунду в паузе хрупкой
Ты, меня, целуя, стала
Черной, дрожащей голубкой

Нас родившее прикосновение
Нам с тобой до смерти, сестрица
В небе вечном, не зная падения
Все кружат окаянные птицы

Ты другу своему не веришь
Он для тебя незрячий и убогий
И вот опять упрямым шагом меришь
Глухие и окольные дороги

Мне осталась пустая отрада
Отстранено, привычно знать
Нам с тобой ничего не надо,
Тебе не в чем мне отказать

Все, что близко и что далеко
Кто обманет, а кто застонет
Все сплелось и лежит легко
На твоей левой ладони

Кто ты, любовь или любовница?
В воде подсолнечного таянья
Не видно дна, и лишь круги расходятся
Медлительно и сладко, как раскаянье