Бабушка ложится засветло и засыпает под телевизор. Не страшно спать, пока на улице не стемнело. Пока не стемнело, с тобой ничего не случится. Боженька бодрствует – не допустит.
Бабушка просыпается среди ночи и больше не ложится. Умереть во сне страшно.
А пока суетишься на кухне, месишь тесто, протираешь пол, или сидишь себе в очках - гречку перебираешь - что тебе станется?
А нам бы лечь попозже да поспать подольше. У нас другое время, у нас смерти нет.
Бабушка запивает холодным чаем таблетку и минутку сидит тихонько, прислушиваясь.
- От чего таблетка, бабушка?
- А от всего, деточка.
- А как называется?
- Да кто ж его знает.
- Помогает, бабушка?
- Помогает, как не помочь!
Время бежит быстро, время расставляет метки и стирает ненужное.
Летом бабушка начинает готовиться к Рождеству, зимой уже думает о предстоящей Пасхе. Теперь в жизни только два чуда и есть – «Родился» и «Воскрес»!
Родился и воскрес, родился и воскрес… И нет места для смерти.
Поить внуков молоком с мёдом, сушить мокрые варежки, пришивать пуговицы на пальтишках.
Ещё ничего не знать, но уже обо всём догадываться.
Смотреть на медленный снег за окном… пока под языком тает таблетка.

[показать]

В иные дни одиночество ощущается так остро, что им можно нарезать время на кусочки.
Тогда мне кажется, что я заперта внутри себя и смотрю наружу сквозь лобовое стекло. Дворники не работают, и всё засыпает снегом.

Зимой воспоминания прозрачные и ломкие, как ледяная кромка. Я аккуратно вынимаю их из памяти, чтобы не повредить жизненно важные центры. Но это ничего не меняет. В слове «вечность» каждый раз недостаёт одной буквы.

Когда срок аренды закончится, нас попросят освободить эту жизнь.
И когда мы все уйдём, кто проверит, выключен ли утюг, закрыты ли форточки…

Каждый раз, подходя к зеркалу, я надеюсь увидеть глаза, из которых смотрит на мир кто-то лучший.

Некоторые мужчины носятся со своей свободой, как с девственностью. Хранят её, словно целомудрие, придумывают внутренние обоснования и философские подтексты, возводят в абсолют и формируют в кредо.
Они готовы поступиться этой свободой. Но только чуть-чуть. В виде исключения.
И только для тебя (ты уже чувствуешь торжественность момента? ты уже оценила этот королевский подарок? ты уверена, что оправдаешь доверие?).

Любые посягательства на сокращения нейтральной зоны в отношениях воспринимаются, как ограничение личного пространства, как превышение полномочий, как опасность.
Любая ответственность предполагает компромисс. Свободный мужчина не идёт на компромиссы. Никаких зависимостей, никаких обязательств.

Женщины же готовы поступиться своей свободой в пользу любви. Практически всегда. Для них свобода – это и есть любовь. Для них всё есть любовь! Поэтому - какая разница?

В клинических случаях мужчины успевают состариться вместе со своей свободой и стать её заложниками. Тогда их свобода – уже синоним одиночества. И в какой-то момент они готовы отказаться он неё в пользу любых, даже самых сомнительных отношений.
Но никто уже не посягает…

- И после этого она ждала его все сорок лет!
- И никого больше не любила?
- Ну почему же, любила! И замуж выходила два раза, и детей двоих вырастила.
- А что же она его раньше не искала?
- Вот этого я не знаю. Просто вот все сорок лет помнила о нём, представляешь?
- Ну да. Прямо, как Ассоль… А потом сама стала искать?
- А потом вдруг стала искать.
- И нашла?..
И мне хочется дослушать, как же там всё у них произошло через четыре десятка лет, и произошло ли? Но уже моя остановка, я выхожу и специально оглядываюсь, чтобы увидеть двух женщин, сидевших за моей спиной. Одна - помоложе, полненькая, в круглой норковой шапочке; другая - постарше, с глубокими морщинами у губ, с тяжёлыми серьгами из-под белого мохерового берета. У обеих - мечтательные выражения лиц, словно им видятся алые паруса собственных сказочных надежд.
Двери закрываются, вагон трогается, и женщины продолжают оживлённо обсуждать историю чужого ожидания длиной почти в полусотню лет.

Мне знакомы такие истории, их много.
Он и Она расстались ещё в юности или в молодости - причины часто не важны, со временем они изменяются в памяти до неузнаваемости. Каждый пошёл своей дорогой.
И вот Она (да, чаще это женские истории) - в периоды тоски, одиночеств, неудачных отношений, или просто неясных томлений в груди – начинает думать о той несостоявшейся реальности, которая могла бы сложиться, если бы они тогда…
Время идёт, и та воображаемая реальность обрастает подробностями и нюансами. Женщина сочиняет себе легенду утраченного шанса. И чем более не устраивает её собственная личная жизнь, тем более привлекательной кажется ей та, которая не случилась.

Самое удивительное, что Он, оставшийся в «той» жизни, ничуть не изменился. Он так и стоит там, в точке разрыва. В том же месте, в том же времени, и даже одет в те же самые брюки и рубашку.
И женщине почему-то кажется, что если вдруг отыскать Его прямо сейчас (не важно, сколько времени прошло – пять лет или двадцать пять), то всё можно будет начать именно с той точки, с того места, с того этапа отношений. И я подозреваю, что это было бы даже возможным (хотя, что я говорю, господи), если бы Он помнил об этой женщине точно так же, если бы сочинил себе точно такую же вероятность, если бы две их легенды были написаны по одному шаблону.
Наверное, такие чудеса случаются. Один случай на миллион. Наверное, именно из них получаются сказки.
Об этом я ничего не знаю.

Но я знаю другие случаи. Когда женщины живут одни. Или пусть даже в своих семьях, спят со своими мужьями, растят детей, а сердце их заселено какими-то совершенно другими людьми - реальными поначалу, но с течением времени превратившимися в мифологических героев.
И чем больше мыслей и эмоций на них тратится, тем больше места они требуют. И чем большими добродетелями женщина их наделяет, тем больше походят они на сказочных персонажей. Зрительная память запечатлевает их в одном возрасте - так, словно былая любовь запрещает женщине представлять, как они стареют.
С этими персонажами уже нельзя встретиться в реальной жизни. Они не выдержат сравнения сами с собой. Но они с завидным постоянством выигрывают в сравнении с кем бы то ни было.

Иногда я кажусь себе такой женщиной. Это выглядит так, как если бы я работала смотрительницей маяка. Воображаемого, конечно. Идёт в расход довольно много времени и сил, чтобы постоянно сигналить своему прошлому, чтобы держать связь с призраками, живущими в памяти.
И если представить память, как море, а настоящее, как берег. То я стою босиком на песке, вглядываюсь в даль, а всё побережье утыкано сигнальными маяками…
Время неумолимо.
Сказки не всегда заканчиваются хорошо.
Но они всегда заканчиваются.
… Поседевшая Ассоль различит судно вдали и заторопится к воде, тяжело опираясь о палку.
- Это за мной! Это за мной! – зарыдает она от счастья.
Её прекрасный юноша, герой всех грёз, любовь всей жизни - нынче совсем старик.
Он примет её в свои объятия, осушит её слёзы, возьмёт на борт.
- Наконец-то, – выдохнет она, – я дождалась! Ты Грей? Ты заберёшь меня отсюда?
- Я Харон, - скажет старик. – Но ты дождалась. И я заберу тебя.

В том прошлом, куда я посылаю слабые сигналы, почти никого не осталось. Маяки рушатся и осыпаются за давностью лет.
Море моей памяти выбрасывает на берег то пустые раковины, то диковинные водоросли, то обломки кораблей. Случайные чайки ныряют в меня за добычей.
Персонажи моих мифов давно вышли из воды и легли буквами на бумагу.
Но я, нет-нет, да и разожгу порой сигнальный костёр на берегу. Вдруг там ещё кто-нибудь блуждает в темноте…

Нас учили с тобой потихонечку снашивать сердце,
И сомнительный берег менять на надёжный уют.
Но мы тратили щедро, и вот уже нечем согреться.
Нам когда-то платили любовью. Теперь подают.

Ты один у меня, даже если вас было несметно,
Ты один у меня, сколько лет ни прошло бы и зим.
Заострит наши грифели память почти незаметно,
Заострит наши профили время – один за другим…

Я тебя не тревожу ни словом, ни сном еженощным -
ни к чему… Что могла бы сказать я в защиту свою?
Твоё имя забито, как колышек, мне в позвоночник.
Там с десяток таких. Или больше. На том и стою.

[показать]

Мария-Грация, в прошлом красавица и балерина Римской оперы, а сегодня стареющая бездетная итальянка, живёт на иждивении мужа-адвоката.
Муж-адвокат живёт на две семьи, в одной из которых – некая Лавинья («carogna sfacciata» - говорит Мария-Грация), незаконно родившая ему сына; а в другой - собственно, спивающаяся балерина с целым букетом претензий, болезней и тараканов в голове.

Мария-Грация очень боится капель воды на полу. Поэтому она всегда ходит с бумажным полотенцем в кармане. Ей кажется, что она поскользнётся и разобьёт голову.
Она подходит к телефону только с третьего звонка. Никогда со второго, никогда. А если третий пропустить, то и не стоит подходить вовсе.
Ещё она очень боится менять местами вещицы на полке. Вдруг она забудет, как было раньше! А этого никак нельзя допустить. Во всём должен быть установленный порядок.
Мария-Грация каждое утро выгуливает своего рыжего бигла Джинджилио («il mio piccolo amoruccio» - говорит она) и покупает бутылку джина. Этого ей хватает на сутки.

По пути домой она заходит в магазинчик канцелярских товаров, чтобы поболтать с синьором Тео.
В это время в лавке обычно нет посетителей, и толстяк Тео охотно выслушивает одни и те же жалобы и истории, время от времени трепля за уши скучающего Джинджилио. За доброе отношение к своему псу Мария-Грация готова простить Тео что угодно, в том числе его неизменно хорошее настроение.
У Тео нет поводов грустить.
Он очень удачно овдовел три года назад, когда сыновья-близнецы уже совсем выросли и теперь довольно неплохо ведут свой маленький бизнес в Tivoli. Его новая молодая жена на восьмом месяце беременности, магазинчик приносит небольшой стабильный доход. Помимо этого, имеются некие сбережения и довольно оптимистичные планы на будущее.
Мария-Грация покупает несколько конвертов с марками и несколько поздравительных новогодних открыток («non troppo volgare»). Ей некому их отправить, но об этом не надо думать.
Лучше подумать о том, чтобы снова, как вчера, не пройти мимо аптеки.
Мария-Грация плохо спит. Её мучает мигрень и боли в животе, отекают колени и ноет шея.

- Я же была Примой, Кьяра, вы не знали? О, это было удивительное время! Наверное, поэтому у меня теперь всё болит. Я никогда себя не щадила. Я всё отдала сцене!
Кьяра - самый молодой фармацевт в огромной новой аптеке. Она понимающе кивает головой и отпускает Приме тюбик с обезболивающей мазью.
Кьяра не знает, что Мария-Грация никогда не была Примой. Она протанцевала всего несколько лет и ушла со скандалом. Впрочем, это давняя и тёмная история. Никто не помнит, что же было на самом деле. Никто, кроме мужа-адвоката. Но его никто и не спрашивает («chi dovrebbe?»).

К вечеру Мария-Грация пьяна и смела. Она стоит посреди комнаты, держась за угол резной этажерки, и ругает последними словами мужа, который снова ночует вне дома.
Рыжий бигл скулит в углу под креслом.
Потом, успокоившись, Прима садится к письменному столу, раскладывает купленные открытки, долго на них смотрит и берёт в руки перо.
«Mia cara Maria-Grazia…» - выводит она на каждой открытке.
Потом неверной рукой подписывает и запечатывает конверты, чтобы наутро, гуляя с Джинджилио, опустить их в разные почтовые ящики.
В этом году у Марии-Грации будет много новогодних поздравлений.
- За это можно выпить, - думает она и наклоняется за бутылкой, стоящей на полу. Джина осталось совсем на донышке.

_____________________________________________

carogna sfacciata – наглая сука
il mio piccolo amoruccio – мой маленький любимчик
non troppo volgare – не слишком пошлых
chi dovrebbe – кому бы это понадобилось
Mia cara Maria-Grazia – моя дорогая Мария-Грация
_____________________________________________

Руперт, здравствуй, Руперт! В твоём пузе три стилета, и стекляшка вместо глаза, а ты по-прежнему глядишь из чердачного окошка на дорогу.
А у нас зима - свежая, непуганая… всё, как обычно, а ты думал!
Как тебе живётся, Руперт? В округе ни одной маленькой девочки, ни одной тёплой ладошки, чтобы расслабить твой фабричный мех. [показать]
(Знала бы бабушка, кого дарила мне к Рождеству!)
«Мишка косолапый по лесу идёт, шишки собирает…»
Мишка-мишка… Фреди Крюгер моих снов. Плюшевый кошмар зимних ночей.
Я сбежала. Я сделала тебя, Руперт! Ты постарел и уже не можешь превратиться во что угодно.
Ты пережил два пожара, но ни один волос не поседел на твоей голове.
О, вас делали на века. Вы все неплохие ребята, если разобраться.
Когда ты попадёшь в свой плюшевый рай, покажи им там чертей, Руперт! Не зря ты так долго на мне тренировался!
Недавно моя дочь призналась, что в раннем детстве её мучил один и тот же кошмарный сон.
- Почему же ты не рассказала мне, милая?
- Я боялась, что ты будешь надо мной смеяться.
Смеяться!.. Видишь, что ты сделал со мной, Руперт!
Но сейчас ты глядишь из окна своим грустным стеклянным глазом.
И я уже знаю, что внутри тебя. Белый мягкий синтепон - словно сахарная вата, словно невесомые облака, словно первый снег на детских качелях под моим окном…

[показать]Ну, допустим. Допустим, случится невероятное…
Вот я иду вниз по улице – и (не может быть!) встречаю тебя.
Пыльная брусчатка, блестящие витрины, сердце при каждом шаге ухает в груди.
И вот сейчас я скажу тебе, наконец, ту единственную фразу, отточенную годами, выверенную до буквы, заученную до головокружения, прописанную на внутренней стороне век…
Я останавливаюсь в шаге от тебя, на расстоянии вытянутой руки, на расстоянии безупречно-имоверной близости. И, к собственному удивлению, умираю.
И только успеваю подумать: «Господи, дай мгновенье, чтобы состариться…»
Инъекция бенгальских огней в солнечное сплетение.

Я вот, знаете, совершенно не умею произвести впечатление.
Так, словно маленькая девочка внутри меня до сих пор не знает, как правильно вести себя в гостях, почему нельзя петь на кладбище и как нужно отвечать на умные вопросы.
[показать]Поэтому тихонько сидит с краюшку, наблюдает, что делают другие, и улыбается, когда на неё смотрят.
Ужасно дурацкое ощущение.

Мне очень трудно с новыми людьми. Я так долго выкарабкиваюсь из своей раковины, что увидеть меня, выползшую хотя бы наполовину, можно лишь спустя несколько месяцев общения. Редко у кого хватает терпения...
И я прекрасно их понимаю.

Меня всегда удивляло, как этим людям удаётся выглядеть такими взрослыми? Как это им всегда есть, что рассказать незнакомому человеку? Как у них хватает смелости говорить так громко и уверенно?..
- Как поживаешь? – спрашиваешь у них.
И они начинают рассказывать прямо горы всяких историй, смешных и забавных... кучу разных приключений и ситуаций...
А я на вопрос «как поживаешь?» начинаю внутренне загоняться.

Смешно о моей жизни не получается.
Да и вообще, это ведь очень серьёзный вопрос, очень нутряной.
Я долго смотрю вглубь себя, перебираю те картинки, которые касаются моего «поживаешь»... Долго хлопаю глазами и набираю в грудь побольше воздуха.
А там, глядишь, все уже и забыли о своём вопросе. Или всё себе уже сами додумали. И ты ни в жизнь не поменяешь это их мнение о тебе.

Мне всегда кажется, что я какая-то медлительная в смысле «выйти на контакт».
И то, что я сижу напротив, скрестив ноги и руки, с лёгкой улыбкой в уголках губ, вся такая «себе на уме», с прямой спиной и внимательным прищуром... это лишь оттого, что я чувствую себя ужасно глупо и неуверенно.
И ещё оттого, что вот сейчас прийдут взрослые, возьмут меня за руку и выведут из-за стола. Потому что я громко помешиваю сахар в чашке, болтаю ногами, и выплёвываю под стол резиновую котлету.

Он говорит: «Только давай не будем сейчас о ней,
Просто не будем о ней ни слова, ни строчки.
Пусть она просто камень в саду камней,
И ерунда, что тянет и ноет других сильней,
Словно то камень и в сердце, и в голове, и в почке».

Он говорит: «Мне без неё даже лучше теперь - смотри.
Это же столько крови ушло бы и столько силы,
Это же вечно взрываться на раз-два-три,
А у меня уже просто вымерзло всё внутри.
Да на неё никакой бы жизни, знаешь ли, не хватило».

Он говорит: «Я стар, мне достаточно было других,
Пусть теперь кто-то ещё каждый раз умирает
От этой дурацкой чёлки, от этих коленок худых,
От этого взгляда её, бьющего прямо под дых…»
И, задыхаясь от нежности, он вдруг лицо закрывает.

Этот забор уже приходил мне в голову. Ещё когда Саня в первый раз хотел столкнуть меня с крыши (нет-нет, там невысоко - старенький сарайчик такой, прилепленный к стене соседнего дома).
Саня сперва целоваться лезет, как взрослый, а потом злится и плюётся. Так совсем маленькие дети иногда плюются от отчаянья.
Саня – он отчаянный. Но это только с виду. А вообще, он просто дурак.
И его младшая сестра Людка – тоже дурак.
[показать]Я им так и кричу:
- Вы дураки!
Ну, а они меня - с крыши! А сами сразу ложатся животами на раскалённый рубероид, чтобы моя бабушка их не заругала, и ждут.
Можно, конечно, пойти и наябедничать их мамке. Только она их побьёт сразу. У неё одно воспитание – пороть!
Она их так и так выпорет. У них все животы в смоле.
Но я не об этом.

Я про забор.
Он весь как будто прозрачный. Мне кажется, за ним такое огуречно-ягодное поле и бабочки. Обязательно много-много бабочек.
Я только не знаю, откуда это лучше всего увидеть.
Можно из-за угла неожиданно выскочить – опа!
Или с крыши сарая. Как будто сперва не смотришь. Даже и не смотреть взаправду. А потом - р-раз! – повернуться резко – и опа!

У меня каким-то непостижимым образом несколько раз получалось.
Один раз - когда я с карусели слетела на всём ходу. А второй раз - когда Саню сторож у гаражей поймал, а мы с Людкой бежали к моей бабушке, вниз по улице от самой поликлиники. Мы тогда за угол резко так завернули, Людка отстала, а я прямо в этот невидимый забор всем телом вписалась.
И тут они полетели, бабочки…
И такой запах вокруг - огуречно-ягодный…

И я поняла тогда, что там можно прятаться.
Недолго, но надёжно.
Только этим никак управлять нельзя. Просто ты вдруг пропадаешь отовсюду, как будто канал в телевизоре переключили.
Людка врала потом, что ничего такого не было. Но она тогда всерьёз перетрусила. Стояла с огромными глазищами, хватала ртом воздух.
А я решила, что обязательно научусь. Ну, чтобы разобраться и уметь. И Саню с Людкой научу.
Хоть они и дураки…

[показать]

Не любила пряники. Халву не любила, зефир, шоколадное масло.
Не любила пончики с повидлом, песочное печенье, мармелад.
Рахат-лукум и щербет не понимала, вообще.
Отношения с едой были сложные. Особенно со сладким.
- Разбаловали, - говорила тётя Паша.
- Дура, - говорила Лилька.
- Какая ты странная, - говорил Витька и смотрел восхищёнными глазами.

Витьку я могла бы любить.
Витька ждал меня после школы, приводил к себе домой, сажал на диван и ставил пластинку «БониМ».
У него были большие такие наушники - «Феникс», что ли. Я в них была похожа на чебурашку.
А ещё Витька жил на седьмом этаже, в доме с лифтом. А лифт – это было о-го-го! Особенно для нас, живших на окраине, в маленьких особнячках дореволюционной постройки.

У Витьки было два старших брата и старенькая мама. Я всё удивлялась – как мама может быть такой старенькой? Мамы все должны быть молодые и красивые. А эта была маленькая, сухонькая, юркая.
И все время в белой косыночке.
Зачем ей дома ходить в косыночке?..

У них всё там странно было. Витькины старшие братья сидели в тюрьме. Хотя Витька говорил, что они служат на подводной лодке.
А про отца, вообще, ничего непонятно. Потому что отцов было три.
Я тогда думала, что это очень правильно, если у каждого ребёнка есть свой личный отец. Это по-честному.
Но я ни одного из них не видела. И мне кажется, что Витька тоже.

А маму он очень любил. Ну так прямо… прямо очень-очень. Как будто за всех троих. А она ему каждый день пекла то пончики, то печенье.
Как ни приду, у них там то батон с шоколадным маслом, то хворост с сахарной пудрой, то пирожки с вареньем. И мама глазками сияет из-под беленького платочка:
- Ешь, деточка! Вон, тощая-то какая!

В общем, не сложилось у меня с Витькой.
Говорят, его потом тоже на подводную лодку забрали.

Она сидела у самого окна, помешивая ложечкой бледный чай, глядя поверх чашки, куда-то между сахарницей и букетом поникших ромашек в уродливой керамической вазочке.
Мимо окна проходили редкие прохожие, проезжали машины.
Она взяла ещё один кубик сахара и опустила в чай.
На другой стороне улицы вислоухая собака, привалившись боком к стене, сосредоточенно выкусывала блоху из хвоста.
- Мам!
Она вздрогнула, ложечка звякнула о чашку.
Девочка лет пяти, стриженная под мальчика, с большими пластмассовыми бусами на шее, сидела рядом, комкая угол скатерти.
- Ма-ам! - она тронула женщину за локоть. – Ну пошли уже, а?
- Да-да, сейчас, - легко согласилась та и взяла ещё кубик сахара.
Девочка тяжело вздохнула, откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди. Бусины сухо стукнулись друг о дружку.
Мимо окна медленно прошла полная дама в цветастом платье, толкая перед собой коляску с сидящим малышом. Он был упитан, розовощёк, и смешно морщил лоб, пытаясь двумя руками стащить с себя вязанную пинетку.
- Мам, - оживилась девочка, - а ты теперь братика мне родишь или сестричку?
- Что? – женщина медленно повернула голову, словно выныривая из густого тумана.
На другой стороне улицы какой-то мужчина трепал собаку по голове, она благодарно виляла хвостом и тыкалась ему в ноги.
- Почему ты не пьёшь чай? – вместо ответа спросила женщина и погладила девочку по голове.
- Не хочу. Я хочу домой, - девочка пыталась уклониться от маминой руки.
Женщина посмотрела на часы, потом на унылые ромашки в вазе, потом в окно…
Она разгладила рукой складку на скатерти, взяла ещё кусочек сахара и занесла его над чашкой.
Собака на другой стороне улице увязалась за мужчиной, а он кричал на неё и махал руками. И даже делал вид, что поднимает с земли камень, чтобы бросить.
Девочка смотрела на кусочек сахара и думала: «Если я буду считать до ста, и мама успеет положить только один кусочек сахара в чашку, то у меня родится братик. А если успеет два - то сестричка».
На секунду всё вокруг замерло: машины на дороге, люди на тротуаре, собака, поджавшая хвост, мужчина кричащий на собаку…
«Раз, два, три, четыре…»
Девочка старалась считать очень медленно. Ей хотелось сестричку.
Женщина вдруг выпрямилась, выдохнула и сказала:
- Ладно, пойдём уже.
И положила кусочек сахара обратно в сахарницу.

[показать]Когда придут тебя забрать – в забытьё, в небытиё, в прошлое – будет зима. Самое время лепить снежных деток и приручать зверей с тёплой шерстью.
Расстояние между нами – пропасть с детский родничок на темечке – можно потрогать пальцем.
Там нет пустоты, там до сих пор всё живое и бескожее. Персональный тренажёр для обострения чувствительности...

Когда придут тебя забрать и вынуть из меня, как вырезают из яблока потемневший фрагмент, широким конусом, почти до сердцевины, я всё стерплю – я долго училась.
Но память искусно заметает следы и, боясь оставить лишнее, резанёт по живому.
Кровь загустеет и не потечёт – она во мне закатана на зиму.
Только это и спасает.

Но сейчас, когда листья сухой ветошью выстилают постели в каждом парке, когда ещё можно найти островок травы, в которую упасть – давай займёмся жизнью прямо здесь!
Кто знает, что станет с нами, когда сойдут снега...
С недавних пор мне стали нравиться счастливые финалы.
Но хэппи-энды снова не в моде. Поэтому в конце все умрут.
Или что-нибудь ещё…


_______________________________________
(фото - E.Kozhevnikov)

У одной девочки была большая коллекция кукол. Но ей хотелось иметь ещё больше.
А у другой девочки была только одна кукла. Но она хотела иметь целую коллекцию.
А у третьей девочки не было ни одной куклы. И она хотела иметь хотя бы одну.
Вот и получается: всегда найдётся кто-то, у кого больше, чем у тебя.


Один мальчик мечтал вырасти и заработать все деньги на свете.
А другой мальчик мечтал вырасти и завоевать всех женщин на свете.
А третий мальчик просто мечтал вырасти.
Вот и получается: рассчитывай силы - не будешь разочарован.


У одного дяденьки-царя было три сына: умный, красивый и любимый.
А у другого дяденьки-царя был всего один сын: умный, красивый и любимый.
Вот и получается: кто-то берёт качеством, а кто-то количеством.


Одна тётенька трижды была замужем. И все три раза – счастливо.
А другая тётенька лишь однажды была замужем. И тоже счастливо.
А третья тётенька никогда не была замужем. И всё равно была счастлива.
Вот и получается: фиг их разберёшь, этих тётенек.

Один мальчик обещал, что вырастет, станет великим учёным и прославится.
А другой мальчик обещал, что вырастет, станет великим гонщиком и тоже прославится.
Вот и получается: что бы мальчики ни обещали, они хотят славы и признания.


Одна девочка обещала себе, что вырастет, станет известной актрисой, и все её полюбят.
А другая девочка обещала себе, что вырастет станет известной певицей и все её полюбят.
Вот и получается: что бы девочки ни обещали, они хотят любви и популярности.


Один дяденька обещал жене быть верным и любить её всю жизнь.
А другой дяденька тоже обещал жене быть верным и любить её всю жизнь.
Вот и получается: у дяденек есть стандартные невыполнимые обещания.


Одна тётенька обещала себе заняться спортом, похудеть и влезть в прошлогодние джинсы.
А другая тётенька обещала себе бросить курить, не ругаться с мужем и не раздражаться по мелочам.
Вот и получается: у каждой тётеньки есть свои невыполнимые обещания.

Один мальчик играл в энтомолога и убивал бабочек для коллекции.
А другой мальчик играл в охотника и стрелял в птиц из рогатки.
А третий мальчик играл в зоолога и расчленял лягушек из интереса.
Вот и получается: когда мальчики играют, они не думают о смерти.


Одна девочка узнала, что когда-нибудь умрёт – и проплакала три дня и три ночи.
А другая девочка узнала, что когда-нибудь умрёт - и всю жизнь мучалась дурными предчувствиями.
А третья девочка узнала, что когда-нибудь умрёт – и не могла этого простить своим родителям.
Вот и получается: девочки не хотят знать, что они когда-нибудь умрут.


Одна тётенька боялась разбиться на самолёте и никогда не летала.
А другая тётенька боялась кораблекрушения и никогда не плавала.
А третья тётенька боялась маньяков, и по вечерам не выходила из дома.
Вот и получается: воображаемой смерти избежать гораздо легче.


Один дяденька говорил: «Жизни после смерти нет!»
А другой дяденька говорил: «Жизнь после смерти есть!»
А третий дяденька говорил: «Жизнь и смерть – одно и то же!»
Вот и получается: дяденькам всегда есть, что сказать по поводу жизни и смерти.

Одна девочка была уверена, что детей находят в капусте.
А другая девочка была уверена, что детей покупают в магазине.
А третья девочка была уверена, что детей приносит аист.
Вот и получается: что бы девочкам ни врали, а рожать всё равно придётся.


Один мальчик хвастался друзьям, что переспал с самой красивой старшеклассницей.
А другой мальчик хвастался, что целых пять раз переспал с самой красивой старшеклассницей.
А третий мальчик хвастался, что переспал, вообще, со всеми старшеклассницами из их школы.
Вот и получается: в этом смысле дяденьки – вечные мальчики.


Одна тётенька не легла с мужчиной в постель, потому что совсем его не любила.
А другая тётенька не легла с мужчиной в постель, потому что хотела его подразнить.
А третья тётенька не легла с мужчиной в постель, потому что забыла побрить ноги.
Вот и получается: никогда не знаешь, по какой причине тебе отказали.


Один дяденька считал, что чем моложе его партнёрши, тем больше удовольствия он получит.
А другой дяденька считал, что чем опытней его партнёрши, тем больше удовольствия он получит.
А третий дяденька считал, что чем разнообразней его партнёрши, тем больше удовольствия он получит.
Вот и получается: время идёт, а дяденьки всё выдумывают разную фигню.